Та версия Фуры, больная и погрязшая в жалости к себе, чьи страдания усугублялись наркотиками Морсенькса и тем, как отец пытался выжечь воспоминания о старшей сестре из ее головы, словно пятно, – та Фура была кем-то, кого я знала, а потом отбросила, словно друга, который меня подвел.
Новая Фура была совсем другой. Более жесткой и хмурой, а еще знавшей, что надо делать. Она могла повернуться спиной к умирающему отцу или смотреть, как ослепший человек плачет от боли, и ей на все было наплевать. Могла отрезать собственную руку, если от этого был какой-то толк. Ее не заботило, что думают люди.
И даже проклиная жестяные пальцы, которые не делали и десятой доли того, что от них требовалось, я знала, какая Фура нравится мне больше.
Глава 17
Что-то заскрежетало, кто-то дернул мою занавеску. Затем появилось лицо с угловатыми чертами, мрачное в отблесках светового плюща.
– Пора поболтать.
Корабль ворчал вокруг нас. Через один-два спальных закутка кто-то храпел.
– Не уверена, что это подходящий момент.
– Подходящий момент никогда не наступит, Фура. Давай поспешим. Когда Труско затащил тебя на камбуз, я от изумления чуть не улетела обратно на Тревенца-Рич. Мы уже собирались отчалить. Я убедила себя, что ты не хочешь иметь ничего общего со старушкой Проз. С чего вдруг такие перемены?
– А про руку сперва узнать не хочешь?
– Доберемся и до руки.
– Я не получила твоего сообщения. Оно опоздало на несколько недель. К тому времени, когда оно дошло, меня уже накачали наркотиками и держали в плену в собственном доме. Я только что выбралась оттуда и оставила на своем пути самый натуральный хаос. Но мне это удалось. Труско понятия не имеет, кто я такая. Или ты, если уж на то пошло.
– Нет, но если из тебя так и будет бить фонтан корабельного жаргона, как будто он скоро выйдет из моды, он что-то поймет. Ты сама себя послушай. Ни дать ни взять космоплавательница покруче меня, а я ведь все Собрание видала!
– Я просто изо всех сил стараюсь не выделяться.
– Раз так, старайся поменьше. Ну ладно, вот мы и добрались до руки. Что с ней приключилось?
– Тебя это шокировало?
– Не могу сказать, что в последнее время меня многое может шокировать, Фура. Но ты заставила меня здорово вздрогнуть, когда заявилась такая, с жестяными пальцами.
– Мне отрезали руку в Нейронном переулке. Стоило шестьдесят мер, ага. – Сообразив, что это никакое не объяснение, я продолжила: – На мне было следящее устройство. Я не могла его снять. Если бы я на это не пошла, не добралась бы до пристани. Видин Квиндар шел за мной по пятам.
– Дай посмотрю. Больно было?
Я протянула ей протез:
– Нет, все было не так уж плохо. Ну, по крайней мере, не тогда. Но с той поры она покалывает и пульсирует. Не могу сказать, что мне больно, однако ощущения не из приятных. Думаю, это в культе возникают новые нервные связи. Я пока что мало могу ею делать, но мне сказали, надо продолжать пытаться. Больше всего переживаю, что кто-то будет задавать слишком много вопросов и мне придется объяснить, как я ее заполучила.
Прозор провела ногтем по зеленой инкрустации:
– Красивая рука.
– Так сказала Сурт. А потом прибавила, что рука красивее, чем остальная я.
– Сурт – идиотка. Большинство из них – идиоты. Я достаточно долго в космосе, чтобы измерить их глубину, и тут длинный лот вовсе без надобности.
– Дрозна вроде неплохой. Хотя именно Дрозна слишком много расспрашивал меня о руке.
– Дрозна – меньшее из зол. И я бы на твоем месте не сильно переживала из-за руки. Как только они увидят, чего ты стоишь, не будет иметь значения, откуда ты явилась. Это та команда, которая нам нужна, Фура. Слабый капитан подходит нам лучше сильного.
Она постучала костяшками пальцев по переборке между моей каютой и соседней:
– Корабль довольно крепкий. Несколько вмятин, и все. С «Монеттой» ему не сравниться, но разве будет когда-нибудь корабль лучше? – Она помедлила. – Так или иначе, мы обе на борту. Я разыграю спектакль и подобрею к тебе, но это займет время.
Я улыбнулась:
– Не буду ничего принимать близко к сердцу.
– Теперь нам не хватает лишь того, что можно назвать планом. Твой котелок все еще полон всякой ерунды на тему драки с Босой?
– Полнее не бывает.
Прозор рассмеялась, коротко и сухо:
– Когда мы расстались в Тревенца-Рич… перед тем как Квиндар меня вырубил той пушкой… я не думала, что ты способна на такое. Ты говорила правильные вещи и вроде как верила в сказанное, но я все равно полагала, что твой пыл иссякнет, как только ты вернешься на Мазариль. К красивым домам. К уютным постелям. Я ошибалась, верно?
– Я тебя не виню. Кстати, по поводу Тревенцы есть кое-что еще. Мы говорили про Иллирию, и я спросила тебя, что могло оказаться для Рэка хуже, чем узнать, что ее обратили или убили. Ты не очень-то стремилась меня просветить, но мне кажется, что общее представление у тебя было.
Прозор вздохнула или даже застонала, как будто сама мысль о том, чтобы исторгнуть из себя такие слова, вызывала дискомфорт.
– Она меня отколошматила. Так врезала, что решила, будто я мертва. Но я не умерла. И то ли мне привиделось, то ли я очухалась в достаточной степени, чтобы увидеть ее, пока она терзала Рэка… Я видела ее лицо, Фура. Я видела настоящее лицо Босы Сеннен, и я ее узнала.
– Иллирия, – сказала я, озвучивая идею, которая до той поры существовала лишь в глубине моего разума.
– Я не была с ней знакома. Но я знала Рэка, и это его глаза смотрели с того лица, которое она нам продемонстрировала. Боса не просто обратила Иллирию, Фура. Она превратила ее в себя. И поэтому Рэк сунул арбалет себе в рот и выпустил болт в собственное серое вещество. Он не мог прожить и секунды дольше, зная, кем стала его дочь.
Труско нацелился на цепочку шарльеров на независимых орбитах. Случилось так, что они выстроились в линию на близком расстоянии друг от друга: путь между звеньями цепи занимал не больше двух недель. Ауспиции были точными как часы. Шарльеры должны были открыться по очереди. Солнечный парусник Труско мог посетить их один за другим, умыкнуть добычу, которая еще оставалась внутри, и не опоздать к следующему. Временны́е промежутки выглядели надежными и безопасными, и у нас были хорошие схемы внутренних помещений с указанием содержимого.
– Этого не хватит, чтобы уйти на пенсию, – объяснил Труско, когда команда собралась на камбузе, и мы с Прозор демонстративно уселись с противоположных концов стола. – Но все равно получим достойную прибыль, если зайдем достаточно глубоко. Ни один из них не посещали с пятьдесят первого года, а в тех, с которых начнем, никто не бывал с тысяча шестьсот восьмидесятого года.
– Это потому, что их вычистили, – услышала я голос Гатинга, который не стал утруждаться шепотом. К тому времени я уже знала, что он оценщик – эквивалент Трисиль на «Монетте». Был ли он столь же хорош, я понятия не имела, но этот разумник определенно был невысокого мнения о своем капитане.
– Эти шахты оказались слишком глубоки для экспедиции тысяча шестьсот восьмидесятого года, – продолжал Труско, царапая чистым розовым ногтем одну из своих карт. – Им не хватило ни дыхали, ни веревок. Но у нас того и другого более чем достаточно, как и времени, чтобы войти и выйти. А еще Прозор перепроверила ауспиции. Говорит, на них можно положиться.
– Вопрос в том, – сказал Гатинг, – можем ли мы положиться на Прозор?
Пришлось подавить инстинкт, который требовал ее защитить. Вместо этого я просто сидела с выражением полного безразличия, не принимая ничью сторону.
– Если вы хотите получить свою добычу, – сказала Прозор, – вам нужно добраться до этого малого зала. Я прочту поверхность должным образом, когда мы окажемся близко, но, основываясь на том, что я знаю сейчас, у вас будет свободное время. То же самое касается и других шарльеров, при условии, что паруса Дрозны не запутаются.
– Мои паруса доставят нас туда, куда нужно, – сказал здоровяк.
Команда есть команда, но в ней – даже больше, чем на «Монетте», – существовала четкая грань между теми, кто уходил в шарльеры, и теми, кто оставался на борту. Просто находиться в космосе было опасно – с этим все соглашались, но отрядам, которые уходили внутрь шарльеров, доставался главный риск. Корабль был бурлящим котлом, в котором варилось столько обид, что на всех хватит; Рэку каким-то образом удавалось держать все под контролем. Казарей и Жюскерель оба отправлялись в шарльеры, если выпадала такая возможность. Это было связано не с пистолями, а с солидарностью, товариществом, риском ради друзей.
Рэк был хорошим капитаном. Труско был неплохим человеком, но не мог сглаживать разногласия так, как это делал Рэк. Это заставило меня осознать, как нам повезло.
– Фура, ты будешь нести костяную вахту все время, пока не спишь, – сказал Труско. – Если услышишь слово, слух да хоть отголосок слуха по этим шарльерам, я хочу об этом узнать. Если другие корабли польстятся на вишни из нашего сада…
– А если всплывет что-то другое? По другим шарльерам? Вы же и об этом захотите узнать, не так ли? Наш курс не высечен в граните, верно?
– Все может быть, – сказал Труско тоном, который ясно давал понять, что, с его точки зрения, это было верхом неправдоподобия. – Но разведданные должны быть исключительными, и, конечно, Прозор придется подтвердить ауспиции…
– Нет ничего плохого в том, чтобы порассуждать на эту тему, – сказал Дрозна. – Но когда у кэпа есть план, нужно очень постараться, чтобы заставить его отклониться от этого плана.
Гатинг бросил на меня странный, внимательный взгляд, как будто увидел во мне что-то такое, что все остальные упустили. Я подумала, не слишком ли далеко зашла со всеми этими разговорами об изменении курса. Выражение лица Прозор ничего не выдавало. Полагаю, это было рискованно для нас обеих. Мы могли позволить себе ошибаться, но не слишком часто.
– Да я и не собиралась лезть вне очереди, – сказала я.