Но на самом деле дела Труско меня не интересовали. Сама по себе комната костей была для меня важна лишь в том смысле, в каком позволяла вновь связаться с Адраной.
От нее пока что не было вестей.
– Мы об этом даже не думаем, – отрезала Прозор.
– Я бы сказала, что думаем, – уже потому, что ты внезапно снова заговорила на эту тему.
– Только ради того, чтобы ты выбросила идею из котелка раз и навсегда. Ты что, не слушала, когда я рассказывала тебе, что там произошло?
– Ты сказала, что вы оставили добычу. А еще сказала, что до вас внутри Клыка никто не бывал, так что весьма велика вероятность, что и после туда никто не возвращался.
– Мы тоже не вернемся.
– Нам придется, Прозор. Мне нужно то, что вы там оставили в золотых ящиках, – те пугающие штуки, о которых ты говорила. Оружие и броня, верно? И вы ничего оттуда не вынесли, когда поверхность начала уплотняться. Значит, оно все еще лежит там и ждет. Поступим так же, как Рэк, – пустим в ход веревки и ведро. Спустимся вниз по шахте до самых хранилищ, потом поднимем все наверх. Это просто шарльер. Ни один из них не безопасен, так что же в этом такого плохого?
– Ты все понимаешь, Фура. Если бы не понимала, не ходила бы вокруг да около с этим своим планом.
– Я знаю, что Гитлоу погиб в Клыке, – осторожно проговорила я. – Помню эту историю до последнего слова. Кажется, в тот раз ты впервые заговорила со мной так, словно я была не грязью, которую Рэк принес на корабль на ботинках. Но Гитлоу погиб не из-за шарльера или наследства призрачников, верно? Его убила Шевериль. Она перепугалась и опрокинула ведро. Дурное дело, да. Но шарльер ни при чем. Если Шевериль была из пугливых, рано или поздно она должна была совершить ошибку.
– Не говори об этом так, – мрачно предупредила Прозор, – словно побывала в том месте.
– Мне очень жаль. Правда. То, что ты рассказала про Гитлоу… – Я содрогнулась всем телом. – Мне хватает воображения, Проз. Мне и не нужно было видеть все своими глазами после твоего рассказа. Но вот в чем соль. Наша проблема – не Клык. Это Боса Сеннен, или кто там сейчас носит это имя. И по сравнению с тем, что она сделала с Триглавом, Жюскерель и остальными… Гитлоу умер легко.
Прозор схватила меня за запястье, и в ее глазах вспыхнула по-настоящему свирепая ярость. Она вывернула мне руку. Я почувствовала, как кости скрежещут друг о друга, словно два ржавых железных прута, готовые сломаться. Стиснула зубы, сдерживая боль и ожидая, чтобы Прозор меня отпустила или оторвала руку – как ей захочется.
– Ты заслужила право говорить мне некоторые вещи, – сказала Прозор. – Это не одна из них.
– Но это правда, – тихо ответила я. – И ты это знаешь.
Она сжала мои кости до хруста. Потом отпустила.
С минуту Прозор дышала мне в лицо ненавистью. Я знала, что это чувство направлено не на меня. Оно было направлено на всю ту глупость, невезение и горе, что привели эту женщину в это место и в это мгновение, в темный трюм корабля, чье имя не стоило и плевка.
Я просто случайно оказалась у нее на пути.
– Мы этого не сделаем. Решение окончательное. И даже окажись все иначе… ты забыла одну маленькую деталь. Нам бы пришлось убедить Труско, что в его интересах взломать Клык.
– Над этим можно поработать, – сказала я.
Мы собрали паруса у первого шарльера. Работа оказалась простая: вошли и вышли без осложнений. Шарльер уже сбросил поле при нашем прибытии, и открылся морщинистый мирок, похожий на орех, неполных пяти лиг в поперечнике, чья поверхность аккуратно соответствовала схемам Труско. Ауспиции оказались точными, и наблюдения, которые Прозор сделала, пока мы подползали, позволили ей увериться, что шарльер и дальше будет паинькой. У Труско было окно в восемь дней для операции, которая должна была занять от двадцати четырех до тридцати шести часов. Валандаться мы тоже не собирались, какая бы добыча ни попалась. Чтобы успеть к другим шарльерам, надо было поторапливаться.
К шарльеру на катере отправился отряд. В него вошли Труско, Гатинг и Страмбли, а все прочие остались на корабле. С камбуза мы наблюдали, расплющив носы о стекло, как катер падает на поверхность, и пурпурный отблеск Собрания мерцал на его борту.
– Вы им, наверное, завидуете, – проговорил Дрозна, обращаясь к Прозор и ко мне – впрочем, главным образом ко мне. – Думаете, как славно быть первым, кто откроет одну из этих штук. Но меня в шарльер не затащишь за все пистоли отсюда и до Солнечной стороны. Маржа, конечно, крупная, таскать можно часами, но никто не обещает, что всегда будет легко. Не хотелось бы мне оказаться внутри одного из них, когда поле снова начнет плотнеть. Нет ничего страшнее, чем это.
– Ну я прямо не знаю… – сказала я.
– У тебя большой опыт, да?
– Достаточный. Внутри шарльера не бывала, конечно. Чтецы костей туда обычно не попадают. Но баек-то полным-полно, и я наслушалась. – Я посмотрела на Прозор. – В шарльерах случаются стремные вещи. И дело не только в том, что можно остаться взаперти. Иногда это наименьший риск.
– Я бы на твоем месте не верил всем байкам подряд, – сказал Дрозна с сочувственным видом. – Космоплавателям в долгих рейсах скучно. Делать особо нечего, разве что слушать такелаж и выдумывать всякую ерунду. Такелаж поет, ты ведь это знаешь?
– Начинается, – пробормотал Тиндуф, вытряхивая пепел из трубки.
– Дрозна не ошибается, – возразила Сурт и втянула щеки так, словно они были из такой тонкой материи, что можно проткнуть пальцем. – Какой только чуши я не наслышалась, и не про одни лишь шарльеры. Послушать некоторых разумников, так на них всех однажды нападала «Рассекающая ночь». – Она сложила руки на груди. – А я вот даже не уверена, что Боса Сеннен существует. Может, когда-то, давным-давно. Но теперь она просто имя, на которое люди сваливают неудачи и чрезвычайные случаи. Иногда корабли не возвращаются из Пустоши, это правда. Но для такого есть миллион причин, не обязательно связанных с Босой Сеннен.
– Думаешь, она миф? – спросила я.
Прозор бросила на меня предостерегающий взгляд.
– Пока у меня нет доказательств обратного, почему я должна верить во что-то другое? – спросила Сурт. – Я ее не видала и на свиданку с ней не собираюсь.
– Надеюсь, твое желание исполнится, – проговорила я.
– Одно мы знаем наверняка, – сказал Дрозна. – В одном все согласны. «Рассекающая ночь» разборчива в выборе добычи. Шарльер вроде этого, красивенький и близко к Собранию… к тому же – не сочтите за неуважение к кэпу – такой, за счет которого не заработаем состояние ни мы, ни кто-то другой… это просто не тот приз, что стоил бы времени Босы. – Он погладил ладонью край стола, чтобы успокоиться. – Мы не из тех рыб, за которыми она охотится, и мне это нравится. – Дрозна флегматично улыбнулся. – В любом случае какой смысл в богатстве? Можно строить любые хитроумные планы, какие захочешь, а потом наступит что-то вроде Черного Расколенья…
– Ты пострадал?
– Я-то нет. То, что я положил в банк, и до краха не хватало даже на дыхаль, не говоря уже о том, что стало после. Но я слыхал, что кое-кому сильно досталось.
– Раз они такие идиоты – сами виноваты, – отрезала Прозор.
Отряд Труско вернулся из шарльера точно по расписанию. Они пришвартовались и принесли добычу на камбуз, разложив ее в магнитных ящиках, чтобы мы все могли порыться и посмотреть на плоды храбрости наших товарищей. Я могла лишь держаться в стороне и следовать общему настроению, чтобы не выдать ненароком, как мало я на самом деле знаю о шарльерах и трофеях.
Конечно, я знала об истории и Заселениях, знала свою долю миров, имен и дат. Но ничего из этого не было практическим знанием, тем, которое оценщик или интегратор носили под своей кожей как особую разновидность светлячка. Если бы я побывала на стольких кораблях, как утверждала, то многого должна была нахвататься.
– Вот это очень даже годная штука, – сказал Труско, поднимая богато украшенную золотую перчатку с шестью пальцами и отдельным большим. – За нее много миленьких пистолей дадут, да-да.
– Конечно, – сказал Гатинг, не поскупившись на сарказм. – Брокеры прям спешат и падают, чтобы купить кусок древнего скафандра, который больше не работает, и даже если бы работал, его никто не сумеет надеть.
– Ты же сам сказал, что это стоит забрать с собой, – проговорила Страмбли, и ее большой глаз сделался еще более яростным и обвиняющим, а маленький соответственно уменьшился, как будто в паре звезд одна выкрала материю у другой.
– Когда хлам – это все, что у тебя есть, – сказал Гатинг, – надо брать лучший хлам. Ну, может, на Малграсене нам дадут за нее один-два пистоля. Тамошние брокеры любят блестючий мусор, коль скоро он древний.
Страмбли вытащила из ящика сломанный череп. Потрясла им, поднесла к уху:
– Как думаешь, Фура, из него можно выудить хоть шепоток? Внутри еще есть мигальная начинка.
– Если Фура извлечет из него шепот, – проговорил Гатинг, – то сумеет сделать то же самое и с кирпичом.
– Посмотрим, – сказала я, забирая череп.
Труско взял небольшой осколок матового стекла толщиной с кусок мяса. Поднес его к глазам и медленно обвел взглядом комнату:
– Смотровой камень. И все еще в рабочем состоянии. Смотровой камень – это надежная штука. Не дешевеет. За него всегда хорошо дают, на любом рынке.
– Это маленький кусочек камня, – съязвил Гатинг.
– Лучше, чем ничего, – парировала Страмбли.
– Дайте посмотреть, – сказала Прозор, протягивая руку. Труско дал ей камень, она поднесла его к глазу. Повернулась на скамье, меняя угол зрения. Затем уставилась на меня. – Что, Фура? Никогда не видела смотровые камни?
Я решила рискнуть:
– Нам они не попадались. Ни единого раза. Иногда бывает так, что ищешь, но не можешь найти.
– Ну, значит, сегодня твой счастливый день. – Прозор передала мне камень. Это был маленький жест, но она его хорошо рассчитала и превратила в первый признак потепления наших отношений. – Поднеси к глазу, только живой рукой, а не жестяной. Ему нужна плоть, чтобы работать.