– Ничего не вижу.
– Сожми его хорошенько и осторожно.
И внезапно я увидела перед собой не кусок матового стекла, а то, что располагалось за кораблем, в открытом космосе. Я увидела шарльер и все прочее. Я поменяла угол обзора, как это делали другие:
– Это невероятно.
– Технология времен Второго Заселения, – сухо сказал Гатинг. – За все последующие эпохи ее так и не сумели воспроизвести. Никто не имеет ни малейшего понятия о том, как это работает. В смотровом камне нет никаких механизмов – по крайней мере, ничего такого, что могли бы обнаружить наши ремесленники. Если ты достаточно богат или глуп, можешь его разрезать, но увидишь внутри то же самое мутное стекло. – Он кивнул. – Эта штучка принесет нам около шестисот мер. Ну вот, Дрозна: ты сможешь позволить себе примерно одну квадратную лигу парусов.
– Все равно это хорошая находка, – с сомнением сказал Дрозна.
Они перебрали остальное. Когда закончили, по общим подсчетам вышло, что шарльер принес около тысячи восьмисот мер, учитывая текущие рыночные расценки. Среди трофеев не нашлось ничего незнакомого или такого, что уже не находилось в обращении на рынке. Ничего такого, что не видели бы раньше. Ничего такого, что могло бы создать или разрушить чье-то состояние.
– Не лучший из наших уловов, – подытожил Труско. – Но это честное начало, и нас ждут еще два шарльера, которые вот-вот откроются. Считайте это разминкой.
– Да уж, нюхом чую, как ставки растут, – пробормотал Гатинг.
И мы отправились ко второму шарльеру. Это был двенадцатидневный рейс, и Дрозне едва хватило времени, чтобы выпустить паруса, обрасопить, а потом снова собрать.
Но за те двенадцать дней многое произошло.
Прозор притворялась, что постепенно принимает мое присутствие. Она не могла спешить, чтобы не вызвать у остальных подозрение. Но по сотне мелких поводов она начала исподволь относиться ко мне как к еще одному члену команды, пусть даже это означало, что я получала в точности такую же порцию угрюмости, которую она приберегала для остальных. Та же самая роль, которую Прозор нашла для себя на «Монетте», и на «Пурпурной королеве», похоже, играла с прежним успехом. Наши публичные разговоры постепенно переросли из обмена словами в обмен полноценными предложениями. Когда мы остались наедине, нам все еще было о чем поговорить.
– Как рука, болит? – спросила она, уловив во мне какое-то напряжение.
– Да. Но мне сказали, что этого следует ожидать. И я уже могу немного двигать пальцами. Нервные связи укрепляются. Не думаю, что там какая-нибудь инфекция. – Я показала ей, что могла делать. – Будет лучше. В конце концов, я начну получать тактильные ощущения через сенсоры в кончиках пальцев.
– Чтобы пойти на такой шаг, нужна немалая отвага.
– Ничего особенного, Прозор. Не сравнить с тем, что случилось с остальными или с Гарваль и Адраной. Я даже не скучаю по старой руке. Она не была особенной, в отличие от этой. Во мне теперь часть Одиннадцатого Заселения, и она останется навсегда. – Я улыбнулась. – Во всяком случае, я не возражаю, что время от времени мне бывает немного больно. Это отвлекает от зуда из-за светлячка, и даже он не такой сильный, как было поначалу.
– Они не знают, как с тобой быть, – сказала Прозор, восхищенно качая головой. – Ты головоломка, в которой слишком много кусочков и не все подходят друг к другу. Они думают, ты слишком молода, чтобы побывать на всех этих кораблях, но, с другой стороны, говоришь ты как положено. Кроме того, есть хорошие манеры, которые ты все время пытаешься скрывать, но у тебя не очень-то получается. Они думают: девчонка из хорошей семьи удрала из дома. И это нехорошо для всех, потому что разумники из хороших семейств считаются здесь обузой. Но потом они наводят свои лампы на твою жестяную руку, на светлячка и думают: не могла же она все выдумать, иначе как с ней такое приключилось? И есть еще блеск в глазах. Ты выглядишь так, словно хочешь свести с кем-то счеты, Фура.
– Это верно.
– Просто сбавь обороты на некоторое время. Мы должны выжидать. Если ты все еще следуешь этим безумным курсом…
– Ты же знаешь, что да.
– Значит, нам есть над чем потрудиться. И не забудь – я все еще думаю, что это безумие. Сама мысль о том, чтобы туда вернуться… – Она бросила на меня пронзительный взгляд. – Но, судя по тому, в кого ты превращаешься, еще бо́льшим безумием было бы встать у тебя на пути. Да помогут небеса любому разумнику, какой окажется между тобой и Босой Сеннен.
– Да помогут небеса нам обеим, Прозор.
– Я тут краем глаза взглянула на ауспиции по Клыку. Есть окно через пять недель, и, если я знаю толк в небесной механике, мы можем успеть, если Труско захочет. Но надо отбыть поскорее, если мы не хотим промахнуться.
– Насколько скорее?
– Этот шарльер он может обработать. Я ему разрешаю. Но на третий у нас времени нет. Впрочем, если учесть, как вышло с первым, я не думаю, что это станет для кого-то большой потерей. – Прозор помедлила. – Клык – штуковина стремная. Если пропустим это открытие, следующее только через два года.
– Я не собираюсь ждать два года.
– Я и не думала, что ты на такое пойдешь. Ну ладно, это проясняет ситуацию. Следующая проблема: как нам вложить эту идею капитану в котелок? Нет смысла пугать его, упоминая про барахло призрачников или про то, что хорошие разумники уже погибли в Клыке.
– Верно, – осторожно ответила я. – Об этом не скажем ни слова. Нам надо действовать вместе, Проз. В комнате костей все идет хорошо. Думаю, я могу по капле выдавать ему сочные сведения про Клык – самую малость, чтобы вызвать интерес. Рано или поздно, если он клюнет на мою наживку, захочет узнать насчет ауспиций. Возможно, тебе придется немного подсластить эту пилюлю.
– Немного? Скорее, наоборот.
– Я уверена, ты справишься.
– Все равно как-то стремно получается. Надо сделать так, чтобы идея показалась ему привлекательной – достаточно привлекательной, чтобы он выбрался из ямы, в которой сидит, – но не чересчур, иначе кэп почует, что на корабле завелась крыса.
– Две крысы, – улыбнулась я.
– Он просто еще об этом не знает. И чем дольше не будет знать, тем спокойнее на душе у Проз.
Я положила ей на плечо здоровую руку:
– И у меня тоже. Я никогда не думала, что ты станешь мне такой дорогой подругой. Но я тебе за это благодарна.
– Ракамор не знал, какие неприятности выпускает из бутылки, принимая тебя в команду, Фура. Никто из нас не знал. Но я не жалею, что оказалась рядом и увижу, как все обернется.
Глава 18
Я еще немного подстригла волосы, отросшие после «Монетты», и нейронный мост сидел теперь лучше, плотнее. Череп, поначалу странный, полный причуд, уже казался единственным, к которому я когда-либо прикасалась. Мне подумалось, что чтецы костей немного похожи на музыкантов. Инструмент должен быть настроен, но надо и самому на него настроиться, а этого невозможно добиться за день или даже месяц. Однако стоит самому принять нужную форму, и ни один другой инструмент уже не покажется таким правильным.
Я разузнала привычки и настроения черепа. То ли благодаря везению, то ли из-за интуиции, колкой как заноза, мне удавалось все лучше угадывать, какой узел окажется наиболее разговорчивым, даже не пробуя все периферийные входы. Я могла закрыть дверь комнаты костей, крутануть запирающее колесо, подключиться и начать выманивать из черепа шепот в течение пары минут. Труско нравилась моя инфа, а меня вполне устраивало проводить на своей территории долгие часы, в особенности потому, что на протяжении этого времени можно было не притворяться перед остальными.
Труско очень ценил мои отчеты и то, как я отправляла его послания, но не требовались годы опыта, чтобы понять: бо́льшая часть этих сведений стоила дешевле, чем дыхаль. На «Монетте» все было по-другому. У Ракамора имелись друзья и союзники на множестве других кораблей, и они всегда перебрасывались лакомыми кусочками и секретами, хотя, в строгом смысле слова, соперничали друг с другом. Важно было то, что среди них не было ребят из картелей или настоящих головорезов. У них имелся кодекс поведения, и было естественно обмениваться услугами. Но Труско не являлся частью чего-то подобного, и ему доставались крошки и объедки – похоже, больше из жалости, чем из каких-то других соображений. С его слов получалось, что он знает абсолютно все корабли, а их капитаны – его закадычные приятели. Я бы на это купилась, не разъясни Прозор, что к чему. Она сказала, что Труско – неплохой разумник, поскольку ничем не насолил другим капитанам. Но он также не сделал ничего такого, что заставило бы их думать о нем как о равном себе. Можно купить корабль и команду, но нельзя купить уважение.
Труско был похож на ребенка, который все время хочет присоединиться к играм других детей, но хочет этого слишком сильно – так сильно, что они изумляются, отчего у него уже нет своих друзей, и в конечном счете вероятность попасть в новую компанию не растет, а уменьшается. Крохи сведений, которые к нам долетали и предназначались для Труско, были посланы в основном из сочувствия, и я знала, что они стоят недорого. То же самое было и с тремя шарльерами, в которые он вложил столько денег. Если бы те не были дешевками, другие корабли уже перессорились бы из-за прав на открытие.
По крайней мере, я могла улавливать сигналы, которые не предназначались для «Пурпурной королевы». Но даже от большинства из них было маловато пользы. Когда тебе сообщают, что шарльер вот-вот откроется, все без толку, если ты не в той части Собрания, – а со старушкой «Королевой» такое случалось постоянно. Труско жадно хватал мои отчеты, поглаживал записи большим пальцем, как будто состояние уже было у него в руках. Но я знала, что бо́льшая часть сведений – ерунда. И все же мне нравилось его радовать. Он так неистово набрасывался на эти крохи, что мне стоило немалых усилий не упомянуть про Клык. Надо было выбрать правильный момент – ни мгновением раньше или позже.