У нас оставалось десять часов, когда лебедка снова опустилась до уровня двери. Мы двинулись к хранилищу и, довольные, встретились с Прозор и Страмбли. Они потратили время с пользой: просмотрели больше ящиков и рассортировали добычу по приблизительным категориям. Нашли пять доспехов, которые теперь были разложены на полу и выглядели расплывчатым нечто, на которое не нужно было смотреть, чтобы иметь хоть какой-то шанс его увидеть. Они заставили меня вспомнить о мертвых клетках, плавающих в жидкости глазах, о «морских коньках», которых едва можно разглядеть, если свет не яркий, – но тут вместо «морских коньков» были нагрудники, латные перчатки и так далее. Рядом с доспехами они разложили съемные предметы: забрала, шлемы, ножи и пушки.
– Осторожнее с острыми предметами, – предупредила Прозор. – Если их не видно, это не значит, что они не могут отрезать от тебя кусочек.
Она подняла перчатку, пошевелила пальцами. На ладони зиял порез – почти достаточный, чтобы добраться до нижнего слоя ткани и выпустить дыхаль.
– Мы вами гордимся, – сказал Труско, обозревая добычу. – Нам предстоит подняться и спуститься по этой шахте столько раз, что и не сосчитать, но я все равно вздрагиваю при мысли о том, сколько всего придется оставить тут. Если бы у меня были атомные боеприпасы, я бы подумал о том, чтобы разрушить саму шахту!
Проблема с тем, что кто-то смог бы наводнить рынок барахлом призрачников, была отнюдь не самой ближайшей и насущной из всех, с какими предстояло столкнуться капитану, но я по этому поводу держала рот на замке.
Доспехи были легкими, так что нам не пришлось никого оставлять в хранилище во время следующего подъема. Прозор все равно нашла бы повод подняться, зная, что в нашем распоряжении всего десять часов, но, по крайней мере, ей не пришлось ничего выдумывать.
К тому времени, когда мы добрались до ведра, Труско все еще был пьян мыслями о том, как круто изменилась его судьба.
– Мы должны действовать с величайшей осторожностью, – говорил он, мыслями устремляясь к богатству и славе. – Даже притом, что мы забираем на «Королеву» лишь малую часть, нельзя и пытаться продать все сразу. Мы извлечем максимальную прибыль, продавая по одному товару зараз и без всяких намеков на истинный улов…
– Все поймут, откуда ветер дует, как только мы продадим два предмета, сделанных призрачниками, – возразила Страмбли, складывая соединительный мостик ведра.
– Значит, придется быть еще осторожнее. Сочиним договор о секретности. Не будем иметь дело с одним и тем же брокером дважды. Запретим рассказывать о том, что у нас купили, на протяжении года, а лучше трех…
Прозор вытащила что-то из своего пояса со снаряжением. Я лишь мельком успела это увидеть, прежде чем она перегнулась через край ведра и бросила предмет в шахту. Поскольку дыхали там не было, а на нас воздействовали два джи, он упал очень быстро.
– Что это было? – спросил Труско.
– Я просто подумала о тех, кто пришел сюда до нас, и о тех, кто придет позже, – сказала Прозор.
Кажется, она бросила цветок с красными лепестками, и вакуум наверняка превратил его в подобие стекла.
Но я ее никогда об этом не спрашивала, а она сама ничего не рассказала.
Мы погрузили на катер доспехи и снаряжение призрачников. К тому моменту мы порядком устали, едва не валились с ног, но Труско шел под всеми парусами и хотел спуститься в шахту еще хоть раз, прежде чем мы отдохнем. Однако, когда он связался с Дрозной, все изменилось.
– Не хочу раздувать проблему из ничего, – сказал Дрозна, и его голос донесся из консоли трещальника в катере. – Но мы недавно кое-что заметили.
– Кое-что? – переспросил Труско.
– Оно появилось на экране подметалы всего на миг. Какое-то эхо, близко. Что-то большое, но неотчетливое. Какие-то лохмотья, как будто оно составлено из кусков. А потом оно исчезло, и с тех пор ничего не было.
– Возможно, это ошибка подметалы, – сказал Труско, как будто хотел, чтобы кто-то похлопал его по спине и велел перестать волноваться.
Прозор посмотрела на меня. Я видела лишь среднюю часть ее лица через решетчатое окошко, но этого было достаточно. Ей не понравился вывод, который напрашивался сам собой. Отраженный сигнал означал, что рядом другой корабль. Это не могла быть «Рассекающая ночь», потому что Боса не знала, что мы собираемся навестить Клык.
Или знала?
– Что-то не так, – сказала я.
И Прозор ответила:
– Думаю, с этим никто не спорит.
Я прокручивала в голове, как и когда мы могли бы сообщить Труско, что его корабль и команда превратились в приманку для Босы Сеннен, но всегда думала, как сама выберу момент, когда мы будем полностью готовы. И каким-то образом, раз за разом повторяя в мысленном кукольном театре этот маленький спектакль, я позабыла о сложной части – о том, как оповестить Прозор, что «Рассекающая ночь» уже знает, где мы находимся. Я так и не придумала способа перейти от одной части этого разговора к другой.
Что ж, пришла пора все выяснить.
– Капитан, – сказала я, все еще глядя на Прозор, все еще осознавая, какой яростью пылает за стеклом шлема это лицо с угловатыми чертами, – нам с вами надо кое о чем потолковать.
– Фура? – спросил он, не понимая, с чего вдруг я изменила тон.
– Я бы ее выслушала, – заметила Прозор.
Теперь, когда мы оказались внутри катера, Страмбли сняла шлем. Ее более крупный и более безумный глаз смотрел на меня, и во взгляде сквозило сомнение.
– Что такое?
– У вас неприятности. У нас неприятности. У каждого из нас. – Мне пришлось перевести дух, заставляя себя если не успокоиться, то хотя бы сделать вид, что я спокойна. – Вас обманули. Это была я. Я не та, за кого вы меня принимаете, – как и Проз. Но мы вам не враги. Враг – то эхо, которое Дрозна заметил на экране подметалы.
– И что же, – медленно проговорил Труско, – это за враг?
– Корабль Босы Сеннен. Тот, что называется «Алая дама», но все мы называем его «Рассекающая ночь».
– Нет, – сказал капитан с бесцветной уверенностью. – Наши орбиты никогда не пересекались. Я никогда не давал ей повода заинтересоваться мной или моими делами. Я даже не уверен, что она существует.
– Скоро вы в этом убедитесь, – сказала я и подняла руку, чтобы отстегнуть шлем. – Мы в любом случае не вернемся в шахту. Ауспиции не такие, как вы думали. Менее чем через семь часов поле начнет снова сгущаться. Но главное в том, что вы должны вернуть нас на «Королеву» до того, как Боса приблизится на расстояние абордажа.
– Абордаж, – повторил Труско.
Казалось, он меня слышит, но слова не совсем проникают в его котелок.
– Ей нужен ваш череп, – сказала я. Затем, улыбнувшись так, словно он мог неправильно это понять, добавила: – Тот, что в комнате с костями. Ее собственный сдох. Она его испортила, когда захватила «Монетту».
– «Монетта», – заметила Страмбли. – Опять это название.
– Мы с Прозор на ней летали, – сказала я, снимая шлем. – Мы были товарищами по кораблю и пережили встречу с Босой Сеннен. – Затем, обращаясь к Труско, я продолжила: – Это не шутка, капитан. Нам действительно нужно отправляться в путь. Я могу объяснить, что случится дальше, пока будем добираться до «Королевы».
Прозор повернулась к нему:
– Нам с Фурой нужно обсудить парочку мелочей. Но в одном она права. Мы должны улетать с шарльера. Вы заметили, какими расплывчатыми стали звезды, когда мы возвращались на катер?
– Я думал, это мой шлем, – сказал Труско. – Стекло запотело.
– Нет. Это пространство запотевает. Совсем немного, такое не помешает нам уйти. Однако последнее, чем стоит заниматься, – это сидеть тут и трепать языком.
– Вы… серьезно? – спросил он, переводя взгляд между нами.
– Серьезней не бывает, капитан, – сказала я ему. – Но все в порядке. Я не подставляла вас, чтобы Боса разорвала всех на части. На самом деле это ее ждет сюрприз.
Глава 22
Мы оторвались от мирка. Труско выжимал из ракетных максимум, джи вдавливали нас в кресла, двигатели ревели за кормовой переборкой, а сам каркас катера стонал, как будто ему снились кошмары. Поверхность быстро уходила вниз, горизонт изгибался и превращался в дугу, которая делалась все круче с каждой лигой подъема. Что можно сказать про шарльеры, так это то, что не нужно много времени, чтобы отдалиться от них на достаточное расстояние. Всего через минуту после взлета мы были уже довольно высоко, чтобы не переживать из-за поля, даже если бы оно резко восстановилось в тот же момент.
Труско сбавил тягу двигателей и начал готовить нас к встрече с «Королевой».
– Я свяжусь с Дрозной по трещальнику, – сказал он, уже протягивая руку к тумблерам. Капитан снял шлем, но все еще оставался в скафандре. – Предупрежу, чтобы начал выпускать паруса.
– Вы можете это сделать, – сказала я, сидя позади его кресла у пульта управления. – Но если хотите дожить до конца дня, не говорите ни слова о том, что дело в Босе. И вообще, пусть покажется, что вы совсем не обеспокоены – просто решили вернуться из предосторожности.
Прозор сняла собственный шлем. Она сидела на соседнем от меня сиденье, через узкий проход, который тянулся вдоль всего катера Труско.
– Фура права, – сказала Прозор, выпятив челюсть так, словно от этих слов у нее заболели зубы. – Это нормально, что мы реагируем, – Боса должна была перехватить то, что Дрозна сказал по трещальнику об эхе на подметале. Но нельзя, чтобы Боса узнала, что вы знаете про ее приближение. Все должно выглядеть так, словно вы про нее и не подумали. Вы предполагаете, что это какой-то другой корабль хочет разнюхать, чем мы тут занимаемся, и ведет себя не слишком вежливо, но в глубине души и вовсе сомневаетесь, что это эхо было настоящим, а не призрачным.
– Мы даже не знаем, Боса ли это, – сказала Страмбли с дрожью отчаяния в голосе. – Ведь так?
– Это точно Боса, – возразила Прозор с тем злорадным удовольствием, с которым некоторые люди любят сообщать плохие новости. – Верно, Фура? Валяйте, спросите нашего чтеца костей. Это же она позвала Босу.