[354]. Те из ремесленников, кто сохранил надежду зарабатывать традиционным умением, стали членами Рабиса. С возникновением профсоюзных производственных артелей на них ложилась непосредственная задача «поднятия ремесла», в то время как «мастерские, со своей стороны, ставят себе главной целью воспитание и подготовку грядущего юного поколения с прививкой им тех важных и необходимых знаний, которые могут из них сделать будущих полезных работников и рассадников новой здоровой художественной культуры»[355].
Иконописно-реставрационный отдел до поры оставался наиболее оживленным, многочисленным и профилирующим. В живописной мастерской юные реставраторы-иконописцы стали изучать «законы живописи вообще как искусства, объединяющего эти специальности» и работали «не только с яичной, но и с масляной и клеевой краской по различным грунтам… Результаты подобного ведения занятий не замедлили сказаться: ученики быстро двинулись в колористическом отношении, а некоторые из них выявили себя как талантливые живописцы. Представленные на очередную выставку этюды наглядно говорят за это»[356], — подводил Модоров итоги очередного учебного года.
В анналах Мстёрских художественно-промышленных мастерских[357] впервые появляются имена воспитанников в связи с наблюдением за их успехами: Мария Модорова («техническая сторона слабовата, творческие способности есть»[358]), Вера Гурковская, Серафим Гурьянов («в живописи определенные способности»[359]), Александр Изаксон («успехи в рисунке и живописи выше удовлетворительного»[360]), Михаил Курбатов («рисунок хорошо, по живописи хорошо, композиция — то же самое. Есть способности и большое желание работать… В работах по самообслуживанию отлынивает в тех случаях, когда нужно пожертвовать занятиями по рисунку»[361]), Андрей Кисляков («в рисунке большие успехи за последнее время. В живописи тоже, если бы не суховатость и протокольность цветовой передачи. Композиция очень хорошая. Способности хорошие, но слабо развернуты»[362])… Будущее подтвердит неслучайность этих имен, над выявлением которых трудился коллектив художников коммуны.
Андрей Кисляков. Мстёра. 1924. Государственный архив Владимирской области
Михаил Курбатов. Мстёра. Начало 1920-х. Архив Татьяны Некрасовой, Москва
В начале 1921 года кустари, объединившиеся при содействии Федора Модорова в Рабис, открыли клуб имени Андрея Рублёва[363]. Протокол первого собрания Правления профсоюза, на котором председательствовал Модоров, запечатлел в резолюциях трогательную дань русскому гению: «именовать Андрея Рублёва так: Андрей Рублёв был русский Великий художник»[364]. А 4 мая по приглашению Модорова в Мстёре выступил выдающийся реставратор Павел Юкин[365]. Он прочитал доклад на тему «„Техника фресковой массы письма Феофана Гречина и Андрея Рублёва“ с демонстрированием фотографий и образцов-фрагментов»[366]. Выступление Юкина перед подростками и зрелыми мстёрскими умельцами в стенах бывшей иконописной школы выглядело сквозной метафорой преемственности и сбережения русского искусства. Визиты в Мстёру членов комиссии Игоря Грабаря, казалось, по-прежнему свидетельствовали о незыблемости избранного курса на первоочередную подготовку реставраторов. Спустя несколько месяцев проверяющие Наркомпроса особо отметят в своем отчете «реальные достижения» мастерских «в области секретов по расчистке древней живописи, составления красок, протрав и эмалей» и наличие в составе педагогов «специалистов реставраторов, которые исполняют работы (например, в Успенском соборе в Кремле) по поручению Отдела охраны памятников искусства и старины»[367].
Занятия по лепке для школьных работников в Мстёрских художественно-промышленных мастерских. Около 1920. Государственный архив Владимирской области
Но скоро политические реалии скорректировали стезю, неосмотрительно намеченную Федором Модоровым для своего учебного заведения. Само слово «реставрация», будившее у новой власти неприятные ассоциации, маргинализировало это занятие, превращая его в удел энтузиастов, действовавших на свой страх и риск в условиях быстро сужавшихся возможностей. Демагогические формы борьбы государства с православной церковью политически компрометировали программы по изучению и сохранению памятников, а нэп и вовсе заставил свернуть большинство из них.
Заведующий художественно-промышленными мастерскими своевременно осознал необходимость перемен. Следы такой политической чуткости, например, просматриваются в речах Модорова и Калачёва, произнесенных 23 января 1921 года на общем собрании живописцев-реставраторов мстёрского Рабиса. Художники выступали перед ними как проводники государственной политики, определяя место бывших богомазов на новом плане жизни: «Навыки иконописцев в данное время как искусство живописи более чем когда-либо могут и должны быть использованы на более существенную пользу народа, — говорил Калачёв. — Деревня нуждается в просвещении, нужно ей оказать помощь, и мы можем это сделать. Правительство, развивая идею просвещения народа, устраивает школы, клубы, читальные избы, театры, и тут мы можем оказать неоценимую услугу правительству путем писания плакатов, картин, декораций и т. д.»[368]. Модоров акцентировал внимание на том, «что только в этой области, т. е. в области светского художества, а не религиозного и может быть оказана народу польза в его просвещении»[369]. Годом позже, на конференции опытно-показательных учреждений НКП в Москве, рассказывая об истории мстёрских Свомас, Калачёв ничего не скажет о том, с чего она началась, не обмолвится даже словом о реставрации и реставрационном отделе[370].
Цена, которую пришлось заплатить Мстёрским ГСХМ в связи с оставлением прежних позиций, была неочевидной, поэтому и осознавалась постепенно. Пляшущий компас политики Наркомпроса, по которому ориентировался Модоров, мешал ему понять, что закрытие реставрационного отдела не сводилось лишь к изменению структуры мастерских. Речь шла о разрыве с теми надеждами, которые они с Михаилом Исаевым поселили в мстерянах в 1918 году. Отныне, чем дальше, тем больше посад будет отдаляться от художественной коммуны. А она, сохраняя прежнюю риторику о помощи кустарям и наталкиваясь на растущую отчужденность, станет формализовать свою заботу, все сильнее погружаясь в собственную жизнь. И когда в конце 1920-х окончательно попрощается с Мстёрой, это будет расставанием без печали с обеих сторон[371]…
Близость к Наркомпросу позволила Модорову своевременно отреагировать на кризис первоначального целеполагания, сместив акценты в область экспериментальной педагогики и так называемой индустриальной школы. Это была еще одна тенденция, набиравшая силу в центре. Она предполагала «самозанятость» художественно-промышленных мастерских с уклоном в производственную деятельность и поиск источников самофинансирования. С одной стороны, тут отражался старый спор между художниками и производственниками, в котором последние начали одерживать верх. Полемика, направленная против левых, против футуристов, давала свои плоды, ослабляя позиции Давида Штеренберга и отдела ИЗО. Однако эту атаку справа неисповедимые пути революционных лет через год-другой приведут к совсем неожиданному финалу: вчерашние футуристы вырвут из рук своих противников знамя производственничества и уже под этим стягом продолжат борьбу за новаторское искусство. Мстёра тоже примет в этом движении свою долю участия. Пока же так получалось, что безо всякой идейной нагрузки ее мастерские, электрифицированные, непрерывно расширявшиеся, насыщавшиеся оборудованием, и тут шли в ногу со временем.
В швейной мастерской. Мстёра. 1920-е. Государственный архив Владимирской области
Сказывалась в новом посыле заставить художественно-промышленные школы зарабатывать себе на хлеб и сермяжная правда краха политики военного коммунизма с его претензией все учитывать и распределять. Рынок и деньги, буквально вчера изгнанные большевиками с проклятиями навсегда, приглашали вернуться хотя и не без зубовного скрежета, но с тем же максималистским рвением, с каким недавно их третировали. У Наркомпроса на этом политическом повороте появились свои задачи.
Модоров уже в конце 1920 года считал, что его «мастерские в смысле оборудования располагают всем необходимым»[372], имея при этом в виду, конечно, учебные цели. Он не мог еще предположить, какие абсурдные формы примет сначала производственный уклон. Пока же истово, как и все, что он делал, заведующий пытался искать возможности индустриализации в ближней и дальней округе. В первые годы мастерские регулярно выполняли заказы уездных и губернских властей на агитационные материалы; нередко изготавливали декорации. Теперь же особые надежды связывались с металлическим отделом, который Леонид Зверев за год привел в относительный порядок. Мстёрская фабрика С. В. Крестьянинова, обслуживавшая прежде производство икон, перешла с фольгового убранства на изготовление металлоизделий и посуды. Модоров пытался установить кооперацию с фабрикой: «С этой целью были изготовлены под эмаль формы солонок, пепельниц, пригодных для фабричного производства. В композиционном рисовании учеников приходилось знакомить с геометральным рисунком — эскизом… Мастера-инструкторы заняты были изготовлением образцов»