ы выступили с совместным заявлением, отказываясь продолжать работу в условиях недоверия и травли[25]. В этот же день состоялось общее собрание граждан Мстёры. На нем председательствовал Модоров. Заслушав земцев, слобожане приняли их отставку и санкционировали передачу властных полномочий Совету[26]. Молодого художника, возглавившего бескровный переворот, единогласно избрали председателем исполкома[27]. Об этом времени Модоров на закате жизни рассказал в своих неопубликованных воспоминаниях[28].
Воззвание к населению Вязников о помощи голодающим. 1918. Государственный архив Владимирской области
Владимирская губерния была тогда на военном положении по причинам внутреннего характера. Хлебная монополия, введенная большевиками, дезорганизовала товарообмен, стремительно превратив продовольственный дефицит во всероссийское бедствие. Правительство понуждало губернии собирать деньги с каждого едока, чтобы отправлять эти средства в Москву для централизованной закупки хлеба в Сибири. На местах, не доверяя этим призывам, заводы, фабрики, волости и уезды снаряжали собственные хлебные экспедиции. Им грозили революционным судом, перехватывали в пути их вагоны и баржи. Десятки тысяч мешочников пробирались через красноармейские заслоны на юг и восток, надеясь на русское авось. Ждать им было нечего: в воззваниях с призывами о помощи самым нуждающимся голод уже бытийно именовали царем-голодом.
Избирательная записка по выборам членов Мстёрского совдепа. Июнь 1918. Государственный архив Владимирской области
Как всегда в лихую годину, распространялись слухи, один страшнее и нелепее другого. Они порождали в массе желание найти виновников, персонифицировать источники несчастий. Злая молва, жажда справедливости сбивали людей в страшные толпы, готовые чинить суд и расправу. В середине марта крестьяне из окрестностей Владимира наводнили город. Они громили административные здания, требуя немедленной раздачи продуктовых запасов. Председатель Губисполкома бежал; порядок восстанавливали отряды красногвардейцев. В Вязниках Совет рабочих депутатов возбуждал горожан против заведующего продовольственным отделом управы И. А. Обидина. В результате апрельским вечером у здания управы собралось человек двести, вызывая его на улицу. «Объяснения и убеждения г. Обидина, вышедшего к толпе… ни к чему не привели», а «какие-то подозрительные… личности стали наэлектризовывать толпу разговорами о том, что на квартире г. Обидина имеется масса продуктов». Люди требовали обыска и «некоторые… позволили себе хватать его за руки»… Окружив чиновника, повели его в милицию, потом к нему домой, где, перевернув все вверх дном и ничего не обнаружив, наконец оставили несчастного в покое[29]…
Федор Модоров в новой должности оказался перед лицом необходимости какого-то решительного действия, которое не только послужило бы к пользе земляков, но и продемонстрировало его намерения, выгодно представило первый шаг на фоне вялости предшественников-земцев[30]. Ремесленная Мстёра, хлеба не сеявшая, всегда его покупала, но деньги теперь обесценились; идти, чтобы выместить на ком-то свой гнев, местным жителям было некуда, и он аккумулировался в слободе. Нервная обстановка с часу на час грозила разрядиться бедой. Модорову помог случай. На железнодорожной станции застряли два вагона с мукой, предназначавшиеся рабочему поселку Южа. 31 марта на пленарном заседании Мстёрского совета приняли решение о реквизиции груза и о готовности защищать его вооруженной силой[31]. Жители Южи, в свою очередь, тоже выслали на станцию боевой отряд. Между соседями чуть не разыгралось настоящее сражение. Кровопролития удалось избежать с помощью председателя уездного совета Павлова. В итоге муку разделили поровну. Модоров не накормил земляков, зато мгновенно заработал авторитет. В нем увидели защитника интересов слободы, готового ради этого и на крайние меры.
С первых дней Модорову пришлось решать насущные, неотложные вопросы текущей жизни. Трудности не ставили его в тупик. Вначале он, вполне доверяя тому, что говорили сверху, много сил положил, чтобы получить продовольственные наряды. Затем его сотрудники безуспешно старались обменять эти бумажки на продукты за сотни километров от дома. Глубина общего кризиса, однако, не оставляла шансов на ощутимые сдвиги: национальные масштабы голода нельзя было одолеть личной энергичностью, ответственностью, преданностью делу. Ни с чем возвращались в Мстёру из хлебородных губерний продовольственные эмиссары ее новой власти. Безрезультатными оказывались обращения Модорова к уездному и губернскому начальству. В отчаянии он даже предложил своим товарищам консолидировать вязниковские волости и через голову уездного совета требовать у губернии «пересмотра общего плана доставки продовольствия»[32]. Если бы такой демарш осуществился, он, без сомнения, был бы оценен как контрреволюционный со всеми вытекающими последствиями для инициатора.
Потеряв надежду добиться толку от владимирских властей, мстеряне начали «сепаратные» переговоры с нижегородцами о том, чтобы включиться в их товарообмен с поставщиками хлеба, предложив «фольгу, клепку, гладевское белье и иконы»[33]. А пока суть да дело на летнего Николу Модоров вынужден был раздавать жителям слободы жмыхи — стратегический запас своего продовольственного отдела[34].
Жизнь скоро погасила первый порыв молодого человека разом все изменить к лучшему. Она же послужила ему школой, убедившей, что в дни революции успеха можно добиться только революционными методами. В то же время он увидел путь к общему благу во «внутренних резервах» Мстёры, которые и следовало вскрыть, действуя максимально решительно. В условиях борьбы за кусок хлеба председатель исполкома быстро научился реквизировать, национализировать, нормировать, распределять… К матери Модорова зачастили ходоки, увещевавшие ее «по-хорошему» окоротить сына. Предупреждали не зря: на исходе апреля 1918 года на Модорова готовили покушение[35]. Но он все равно продолжал гнуть свое, находя опору в общественном одобрении активной части населения. После того как в середине мая председатель Совета Фёдоров объявил об отставке[36], Модоров стал работать за двоих, сосредоточив на себе все надежды своих избирателей и весь гнев ненавистников новой власти. Это была тяжелая ноша, нести которую приходилось в чрезвычайных обстоятельствах.
Федор Модоров. Портрет Н. С. Удонова, соратника художника по работе в Мстёрском волостном совете. 1926. Холст, масло. Местонахождение неизвестно. Публикуется впервые
Когда Федор Александрович не мог разрешить проблему собственными силами, он не стеснялся адресоваться к высшей власти напрямую. Летом, апеллируя к правительству в разрешении спора с губернскими комчиновниками, мстёрский председатель приехал в Москву и добился приема у Андрея Ломова[37] и Николая Бухарина. «Они меня расспрашивали обо всем не один час, — вспоминал Модоров, — и даже удивлялись, как это художник и — председатель волисполкома, и говорили между собой, что надо бы показать этого председателя Ильичу»[38]. Причина обращения к важным лицам Совнаркома была вызвана необходимостью утвердить свою правду в самом резонансном деле за всю скоротечную историю его председательства. В поисках источников доходов для волостного бюджета Модоров на общем сходе граждан Мстёры, состоявшемся 16 июня, провел решение «по обложению имущего класса налогом для сбора сумм на образование общественного фонда»[39]. Специальная комиссия определила, что фонд должен составить 50 000 рублей[40]. Она же персонально распределила между «имущими» гражданами финансовую нагрузку. Примерно в это же время был введен четырехпроцентный налог на все товары, исходящие из Мстёры. Он лег дополнительным бременем на фабрики и кустарные мастерские[41]. Такое законодательное творчество в условиях дефицита легитимности новорожденной власти, с одной стороны, вполне соответствовало ее духу, а с другой, уже могло ее компрометировать. Центр пытался бороться с широко распространившейся практикой контрибуций, за которой часто скрывались обыкновенные грабежи[42]. Соответствующие циркуляры рассылались в губернии и уезды. Наверное, поэтому вышестоящее начальство начинания мстёрского председателя не поддержало. «Губсовнархоз отменил наши решения, — писал Модоров. — Я немедленно поехал в Москву»[43]. Кто-то сказал ему, что членов правительства надо искать в «Метрополе». В результате многочасового разговора с Ломовым, Бухариным и «другими товарищами» о жизни Мстёры налог утвердили. Дали записку в Наркомат внутренних дел, откуда были сделаны звонки во Владимир и Вязники. На руках у Модорова осталась бумага, санкционировавшая его фискальные инициативы. С ней он поспешил на следующий же день домой и «даже не зашел в Третьяковку, которую… так любил»[44].
Маленькие победы, которые глава Мстёрского совета одерживал на своем беспокойном посту, отнюдь не укрепляли его решимости продолжать начатое дело. Среди напряженных обстоятельств Федор Модоров, по-видимому, не чувствовал себя в родной стихии. Когда романтический флер его новой роли несколько потускнел в жестком излучении будней, он затосковал о другой, более органичной жизни. «Я начинал уже думать о том, что необходимо реорганизовать иконописную школу в художественно-промышленные мастерские»