Николай Шешенин умер в 1966 году и похоронен в Подмосковье. Ничего из его работ не сохранилось.
Чтобы завершить рассказ о Владимирских мастерских, нужно вернуться к тому моменту поздней осени 1920 года, когда Шешенин их оставил. Как ни странно, решение о разжаловании ВГСХМ до статуса районной студии так и не было утверждено в Москве. Их подведомственность Наркомпросу не изменилась. В конце 1921 года в мастерских числились 75 учеников[543] и три преподавателя, из которых один часто болел, другой не мог отдавать им все свое время, а третий только-только был принят в штат. Ожидания, что Наркомпрос усилит местные кадры опытными художниками, не оправдались. В этих условиях Губотнаробу следовало рекомендовать из известных кандидатур нового уполномоченного и не ошибиться: мастерские и так уже дышали на ладан. Выбор облегчался отсутствием выбора. Петр Зиновьев, самый вероятный кандидат, не принимал на себя обязанности руководителя из-за тяжелой болезни, которая прогрессировала и вела художника к безвременной кончине. Иван Павловский не мог или не хотел оставить военную службу. Таким образом, жребий пал на Николая Смирнова, который лишь 15 ноября поступил на работу в мастерские. 5 января 1921 года его представили на утверждение в отдел ИЗО НКП[544] и вскоре получили из Москвы согласие.
Николай Смирнов. 1910-е. Российский государственный архив литературы и искусства
Николаю Смирнову пришлось начинать в крайне трудных условиях, и дело было не только в полученном им тяжелом наследстве. Общая ситуация в стране выглядела катастрофической. В то время как большевики одерживали победы на фронтах Гражданской войны, население пожинало плоды краха политики военного коммунизма. Быт людей в основном подчинялся инстинкту выживания. Художники и их ученики в полной мере разделяли многообразные лишения. Они не только голодали, но порой не знали, во что им одеться, чтобы прийти на занятия. Поскольку нужда затрагивала каждого, ее оценивали в соответствии с градациями. Например, в мастерских списки тех, у кого не было обуви, разбили на две части: «особенно, крайне нуждающихся» и «просто „нуждающихся“»[545]… Доклад Губпрофобра весной 1921 года называл катастрофическим влияние нерешенного вопроса продовольственного и материального обеспечения на учебный процесс. С одной стороны, снижалась посещаемость, а бегство командированных на учебу рабочих «немедленно же после поступления» становилось нормой, с другой — преподавателям постоянно приходилось иметь дело «с утомленной и голодной аудиторией»[546].
Всю вторую половину 1920 года Губотнароб тщетно взывал к Наркомпросу о помощи в материальном обеспечении сотрудников губернской секции ИЗО и руководителей Владимирских мастерских. «В секции ИЗО, — говорилось в очередном документе, — сейчас только один работник в лице заведующего секцией. Новых же работников пригласить… нельзя, т. к. они в этом случае попадают в условия голодовки»[547].
Между тем центр, наделив свои провинциальные подразделения широчайшим функционалом, ожидал от них многого. Им вменялась в обязанности «организация художественных школ, студий и курсов, подготовка кадров инструкторов для единой трудовой школы, организация лекций, выставок, экскурсий, библиотек по всем отраслям художественного образования, руководство декоративными работами по народным праздникам, внешнему облику городов и деревень, внутреннему убранству помещений, снабжение художественных промыслов образцами производств, распределение заказов на художественные работы, объявление конкурсов и т. п.»[548]. Все перечисленные заботы во Владимире на рубеже 1920–1921 годов лежали на плечах одного-единственного человека — художника Александра Прохорова. Именно он стал главным союзником и опорой Смирнова в деле оздоровления мастерских. Тот и другой испытывали острую потребность в кадрах. Прохоров должен был создать сеть уездных секций с функциями, аналогичными губернской, и искал для этого подходящих людей с художественным образованием. Заодно он хотел найти себе помощников для работы во Владимире. Смирнов в целях расширения диапазона мастерских тоже нуждался в профессионалах. Ослаблению проблемы кадрового голода способствовала одна из задач, которую отдел ИЗО ставил перед провинциальными губсекциями, — «срочно произвести поверочный учет всем художникам губернии»[549]. В сеть анкетирования, заброшенную Прохоровым по городам и весям, вместе со специалистами попадали кустари и откровенные любители, но все же эта работа помогла обнаружить полезных людей. В конце февраля 1921 года на должность заместителя заведующего губсекцией ИЗО был приглашен М. В. Модестов, руководивший студией Владимирского гарнизонного клуба. Ему поручили курировать художественно-промышленные мастерские губернии[550]. С 1 апреля Модестов начал преподавать во Владимирских мастерских, совмещая педагогику с заведыванием художественно-промышленным подотделом Губпрофобра[551]. Несколько раньше в мастерские приняли скульптора Никифора Колуна, отметившегося во Владимире участием в установке новых революционных монументов[552]. В середине февраля[553] приступил к работе «руководитель резьбы по дереву» Михаил Сахаров[554].
Иван Копин. Монастырская ограда в Александрове под Москвой. 1922. Бумага, масло. Республиканский музей изобразительных искусств Республики Марий Эл, Йошкар-Ола. Публикуется впервые
В Баглачёвском лесничестве Прохоров отыскал Ивана Копина[555]. Тридцатидвухлетний ученик Федора Рерберга служил там помощником лесничего и числился в кадрах Губземотдела. Между ведомствами завязалась долгая переписка по поводу перевода Копина. Прохоров, убежденный в ценности нового сотрудника, авансом даже зачислил того в список «на предмет материального обеспечения»[556], но борьбу проиграл. Копин отправился в уездную Судогду учить детей рисованию. В его лице Губсекция ИЗО многое потеряла. Глядя на сохранившиеся картины Копина начала 1920-х годов, понимаешь, что он мог бы принести существенную пользу и Владимирским мастерским[557].
Жестокое время, казалось, совсем не способствовало отвлеченным занятиям, а призывало людей сосредоточиться на том, чтобы уцелеть. Тем не менее послереволюционные годы стали периодом широкого и острого интереса к искусствам. Лихорадочная активность отдела ИЗО Наркомпроса пробудила на периферии энтузиазм в первую очередь в отношении изобразительного искусства. Во Владимирской губернии, не располагавшей до революции никакой структурой художественного образования (если не считать иконописных и земских ремесленных школ), в одночасье возникла сеть учреждений, которая привлекла к занятиям рисованием и живописью сотни молодых людей. Первенствовал Вязниковский уезд, где подотдел искусств возглавлял академик Н. Н. Харламов. Четыре местные Свомас, тесно связанные между собой Модоровым, выделялись даже на общероссийском фоне. Прохоров, анализируя губернский ландшафт, отмечал, что Мстёра слишком сконцентрировала «хорошие художественные и организаторские силы», в то время как в других местах их не хватает[558]. Действительно, движение отмечалось там, где трудились профессионалы. В Муроме под руководством академика Ивана Куликова и художника Родионова работали мастерские и картинная галерея[559]. В Меленках студию создал вхутемасовец Василий Анохин[560]. В Суздале и соседнем Гавриловском Посаде роль организатора художественного образования взял на себя художник К. В. Пономарёв[561]. Школа, основанная Д. Н. Кардовским в Переславль-Залесском, продолжила свою жизнь в новой форме Свободных мастерских, а традиции основателя в них поддерживала жена Кардовского — О. Л. Делла-Вос-Кардовская. Остальные уездные города, увлеченные общим движением, стараясь не отстать, тоже один за другим объявляли о создании художественных студий.
Николай Харламов. 1920-е (?). Вязниковский историко-художественный музей
Иван Куликов. 1923. Собрание Алексея Беспалова, Муром
Владимирские мастерские, пережившие в течение 1920 года надежды и разочарования, острее остальных периферийных художественных школ (исключая Мстёру) ощущали нервный пульс отдела ИЗО Наркомпроса. Это происходило в силу простого обстоятельства — местопребывания в губернском городе, куда в первую очередь приходили инструкции, распоряжения и директивы. Кроме того, как ни грустно выглядели дела мастерских, они оставались для местных чиновников подотдела искусств и Губпрофобра ближайшей базой, на которую те могли рассчитывать при выполнении «художественных» задач. Осенью 1920 года главной была работа по привлечению «всех художественных сил для оказания всемерного содействия красным фронтам путем художественной агитации»[562]. ВГСХМ готовили рисунки для литографирования листовок, открыток и плакатов к третьей годовщине Октября. Тематика изображений утверждалась специальной комиссией: «Итоги советского строительства за три года; борьба с Врангелем; помощь тыла красному фронту; на борьбу с голодом, о сдаче излишков; три года борьбы пролетариата за рабочего и крестьянина»