Я своими собственными глазами видел эту тварь. Если бы у меня было имя и были дети, я бы назвался им и заставил их запомнить – как то сделал мой отец, – чтобы они могли передать мое имя дальше своим потомкам, а те – своим. Таким образом мы узнаём вещи и постигаем их. Так мы их запоминаем.
Я своими собственными глазами видел эту тварь. Она напоминала человека, но это был не человек. У людей есть отдельно ноги и руки, а у этого руки соединялись с ногами, и невозможно было сказать, где заканчивается одно и начинается другое. У человека есть лицо, а у этого на месте лица зияла дыра. У человека есть скелет, который и формирует тело, у этого все ребра на спине торчали наружу и переплелись друг с другом в спираль. У человека есть легкие, которые выполняют определенную функцию и сохраняют форму, а легкие твари все раздувались и раздувались и поднимались у нее над спиной, точно шар, который накачивают газом.
Как такое возможно? И это была не та же самая тварь, о которой говорил отец и велел мне запомнить его рассказ, а другая. Тварь эта своим видом не была похожа ни на одно живое существо. А когда она выдыхала воздух, он был уже иной, чем тот, что она вдыхала. Из него уходила вся жизнь, он становился нездоровым, он вонял, и людей от него душил кашель.
У нас есть специальные ритуалы, чтобы гнать прочь дьявола или его приспешников. Есть забытые языки, которые мы вспоминаем и на которых говорим во времена, когда мертвые возвращаются и нашептывают нам в уши. На этот раз нас вел за собой мальчик; ребенок, едва ли понимавший хоть малую толику из того, что делал. Существуют танцы и определенная последовательность шагов, при помощи которых можно сдержать тьму. Каждая фаза танца отражает один из этапов развития жизни; мы танцуем, а тварь попадает в ловушку и делается уязвимой. Когда она уже не может выбраться, мы ее уничтожаем.
Но я заметил в этом отродье нечто такое, о чем никогда бы не стал вспоминать, чего ни за что не рассказал бы своим детям, если бы они у меня были. Из-за этого-то я и не смог танцевать вместе с остальными. То, что я увидел, никак не вяжется с историями, которые мне довелось слышать, и единственный способ облегчить бремя – это поделиться с вами. На одной конечности твари – будь она человеком, я бы сказал, что на руке, – имелась татуировка. И я уже видел такую прежде: несколько недель назад в баре на руке одного матроса – он сидел рядом со мной. Он был изрядно навеселе и хвастался своей татуировкой – она изображала женщину, оседлавшую волну, и в ладонях она держала солнце. Я еще отметил, с каким мастерством сделан рисунок. На следующий день матроса и след простыл, он ушел в море. А потом его татуировка обнаружилась у той твари, которую мы сожгли на берегу.
А теперь, Альтман, скажите вот что. Объясните мне одну вещь, если вы, конечно, «мудрый человек», а не «старый слуга». Откуда взялась татуировка: эта мерзость каким-то, только ей ведомым способом похитила ее? Или же причина в том, что тварь не всегда была монстром и татуировка сохранилась с того времени, когда она была человеческим существом?
Когда они направились к дому, Олтмэн инстинктивно, словно желая защитить, обнял Аду за плечи. По дороге оба не проронили ни слова. Самые разнообразные мысли переполняли голову Олтмэна, и он не в силах был справиться с их бесконечным потоком. Он пытался убедить себя, что не верит рассказу старого пьяницы, что все это не более чем фантазия, – но он собственными глазами видел останки на берегу. Он был не в силах поверить и в то же время не мог не верить. От такой раздвоенности возникало чувство, будто в голове беспокойно бурлит огромная непознаваемая вселенная. Необходимо было что-то предпринимать. Или позабыть обо всем – или что-то делать.
Дома, приготовившись ко сну и дожидаясь в постели, когда придет из ванной Ада, Олтмэн включил новости. Ничего интересного не происходило. Продолжаются торговые переговоры между Скандинавским и Российским секторами. Корпорация ДАМ объявила о том, что ею выведен и запатентован новый сорт генетически модифицированной пшеницы, каковой даже лучше ранее разработанного сорта, и уже скоро эта пшеница появится в продаже. В сотне миль на побережье случилась стычка с наркоторговцами – была показана короткая видеозапись: дрейфующая по волнам пустая лодка и вся палуба блестит от пролитой крови. Умер Уильям Таннер, руководитель Чиксулубского отделения «Дреджер корпорейшн», ранее известный как Экодин.
– Назад! – скомандовал Олтмэн.
Голографический проигрыватель послушно отмотал запись к сообщению о торговцах наркотиками, но Олтмэн уточнил:
– Нет, следующий сюжет.
«Уильям Таннер, руководитель Чиксулубского отделения „Дреджер корпорейшн“, ранее известный как Экодин, был найден мертвым сегодня утром. Предположительно, он совершил самоубийство. Согласно информации, полученной от местной полиции, тело Таннера с перерезанным горлом было обнаружено сегодня в девять тридцать утра, после того как Таннер не явился в обычное время на работу в контору „Дреджер корпорейшн“. В правой руке его был зажат нож. Полиции пока не удалось установить, этим ли самым ножом Таннер покончил с собой. Хотя такой способ свести счеты с жизнью довольно необычен, прецеденты все же известны. Вот как это прокомментировал сержант Рамос: „Хотя все свидетельства и указывают на то, что мистер Таннер покончил с собой, тем не менее мы не можем пока исключить вероятности убийства“. Нужно упомянуть, что в последние несколько недель в Чиксулубе и окрестностях отмечен значительный рост количества самоубийств, в том числе…»
– Выключай! – приказал Олтмэн.
Запись остановилась. Олтмэн тяжело уселся на постели. Будто мало уже имеющихся, на него свалилась еще одна нерешенная загадка: то ли убийство, то ли самоубийство. И он не мог ничего рассказать Аде – по крайней мере, сейчас, когда прошло совсем немного времени после гибели Хэммонда. Это лишь даст Аде еще один повод к попытке его остановить.
«И это не значит, что я обманываю, – убеждал сам себя Олтмэн. – Я просто стараюсь ее защитить».
Пришла Ада и пристроилась рядом. Олтмэн поцеловал любимую, ощущая себя бесконечно виноватым перед ней. Потом он погасил свет и приготовился увидеть новые кошмарные сны.
30
Ленни Смолл, президент «Дреджер корпорейшн», еще спал, когда включилась видеосвязь. Сигнал он услышал, вероятно, не сразу и поначалу подумал, что это горничная болтает по телефону. Рассердившись, он заорал:
– Ради всего святого, заткнись, на хрен, и выметайся отсюда к чертовой матери!
Он зарылся головой в подушку.
– Смолл, просыпайся, – раздался низкий, скрипучий и слегка раздраженный голос.
Определенно, он принадлежал не горничной.
Заинтересованный, Смолл высунулся из-под подушки. Голос доносился из головизора.
– Маркофф, это вы, – пробормотал Смолл.
– Да, черт возьми, это я, – сообщило изображение на экране.
У Крэйга Маркоффа были седые волосы – чуть более длинные, чем обычно носят военные, – аккуратно зачесанные назад и уложенные при помощи геля. Приковывали внимание внушительная квадратная челюсть и твердый взгляд льдисто-голубых глаз. Одет Маркофф был в парадную форму, знаки отличия выдавали его принадлежность к разведке. Определить воинское звание по форме (как это всегда бывает с разведчиками) было невозможно.
Смолл потянулся, придвинулся к краю кровати, встал – как и был, обнаженный – и быстро скользнул в халат. Тот был не синтетический, а из настоящего шелка. Из-за налагаемых экологическим законодательством запретов Смоллу пришлось тайком провозить его в Североамериканский сектор. Чертов халат стоил целое состояние, но Смолл не смог бы сказать, в чем заключается его отличие от синтетического.
Президент выглянул из окна пентхауса, вздохнул и спросил:
– Может ваше дело подождать, пока я выпью кофе?
– У нас проблемы. Таннер мертв.
Смолл мгновенно подобрался, взгляд сделался настороженным, мозг включился в работу.
– Как он умер?
– Покончил с собой.
– Почему?
– Не знаю. Возможно, из-за чувства вины.
– Это невозможно, – уверенно заявил Смолл. – Я знаю каналью уже двадцать лет. Он не моргнув глазом справлялся с куда более серьезными проблемами, чем эта. Вы уверены, что его не убили?
– Абсолютно. Я установил камеру в его комнате и все видел своими глазами. Он бормотал о чем-то сам с собой, а потом взял и перерезал себе горло. Если хотите, можете посмотреть сами.
Смолл поморщился:
– Нет, спасибо.
– Ну, дело ваше, – пожал плечами Маркофф. – Я набросал для вас сценарий. Что можно и чего нельзя говорить касательно смерти Таннера. Я хочу, чтобы вы это запомнили.
– Надо обязательно слово в слово? У меня память всегда была так себе. Звучать будет слишком неестественно.
– Главное – выучить основные моменты. Можете передать их своими словами.
– Работать с вами – все равно что заключить сделку с самим дьяволом, – заметил Смолл. – Сразу ясно, кто здесь командует. – Он подождал немного, но Маркофф ничего не сказал, и тогда Смолл закончил: – Ну хорошо, посылайте ваш сценарий.
Маркофф переправил Смоллу текст, но президент не спешил его открывать. Это дело может и подождать – сначала утренний кофе.
– Что-нибудь еще? – спросил Смолл. – Или я уже могу попить кофе?
– Да, есть еще кое-что. Импульс прекратился.
– Прекратился? И что это означает? Что нам делать?
– Гравитационная аномалия никуда не делась, объект тоже остается на месте. Он просто больше не испускает сигнал.
– Вы думаете, с ним что-то случилось? Не могли два этих урода повредить объект, когда спустились к нему?
– Нет, – спокойно ответил Маркофф, – я так не считаю. Если бы дело было в этом, объект замолчал бы еще несколько дней назад. Думаю, причина в другом. Что-то случилось, но вот что? Или же он сам принял решение замолчать.
– Вы так говорите, будто он разумный, – удивился Смолл.
– Не исключено. Я уверен, он преподнесет нам еще не один сюрприз.