Он рассказал Аде, что видел ее покойную мать. Из-за этой новости она поначалу сильно рассердилась, а после разрыдалась. Наконец, по прошествии нескольких часов, она попросила Олтмэна рассказать о встрече в мельчайших подробностях.
– Но зачем она явилась тебе? – недоумевала Ада. – Почему не мне?
Сутки спустя он проснулся посреди ночи и обнаружил, что Ада сидит на кровати и внимательно на него смотрит.
– Она приходила, – с сияющим лицом сообщила девушка. – Это было словно видение. И она была так же реальна, как ты или я. Она стояла вон там, возле двери.
– Что она тебе сказала?
– Что любит меня. Она сказала: нам нужно оставить Обелиск в покое, вообще забыть о нем. Он наверняка опасен. В любом случае он должен обладать огромными возможностями. Как ты думаешь, что это вообще такое?
Олтмэн сообщил ей все, что знал сам, описал, как Обелиск выглядит под водой.
– Все это взаимосвязано, – выслушав его, сказала Ада. – Истории, гуляющие по городу, видения, которые посещают всех нас, артефакт в центре кратера. Все это звенья одной цепи.
Она испытывала настоящий экстаз оттого, что увидела свою мать. Олтмэн понял: для девушки это было сродни сильному религиозному переживанию. Сам-то он отнесся к встрече с покойницей значительно проще. Остаток ночи Ада провела в приподнятом настроении, была возбуждена. Однако уже наутро ее состояние начало меняться. Она была подавлена и сильно не в духе.
– Ну почему она не может быть здесь все время? – вопрошала Ада. – Почему не может остаться со мной?
– Потому что это была не твоя мать. Да, она вроде на нее похожа, но это не она. Просто галлюцинация.
– Это была моя мать, – заявила Ада. И настолько уверенно прозвучал ее голос, что Олтмэн забеспокоился. – И она мне нужна. Я хочу, чтобы она вернулась.
И как раз когда Ада пребывала в наиболее угнетенном и апатичном состоянии, ее мать явилась снова. Олтмэн в этот момент находился в комнате, рядом с подругой, и также стал свидетелем ее появления. Правда, он увидел не покойную мать Ады, а свою умершую сестру. Впоследствии и Олтмэн, и Ада согласились: что-то произошло, но вот воспринимали и переживали они это по-разному. Им показали именно тех, кого они хотели бы видеть. Слова, сказанные пришельцами, тоже различались; говорили они в манере их реальных прототипов. Так или иначе, с некоторыми интерпретациями, речь их сводилась все к той же неизменной теме – Слиянию, хотя покойные, казалось, не очень четко представляли, что оно собой представляет и как его не допустить.
Олтмэн отнесся к произошедшему с недоверием.
– Все это нереально, – пытался убедить он Аду. – Нами манипулируют, нас используют.
– Я верю своим глазам, – не соглашалась она. – Это было столь же правдоподобно, как и все, что я видела прежде.
Ада так хотела, чтобы ее мать вновь оказалась в мире живых, что не желала слушать возражений. Для Олтмэна являлось загадкой, что девушке предстает одна и та же галлюцинация (или видение, как называла это Ада) – в обличье покойной матери, в то время как ему всякий раз являлся другой человек из тех, кто был некогда дорог. Возможно, все объяснялось просто: он был настроен слишком скептически, чтобы отнестись к появлениям покойников не как к иллюзии, поэтому против него каждый раз пытались изобрести что-то новенькое.
Как и было велено, Олтмэн рассказал Стивенсу о посетивших его галлюцинациях, не забыл упомянуть и видение Ады. Стивенс только покивал и записал его рассказ. Выглядел он неважно: явно был перегружен работой.
– И что, по-вашему, все это значит? – спросил Олтмэн.
Стивенс пожал плечами:
– Вы с подружкой не единственные, кто страдает галлюцинациями. С другими происходит то же самое – и таких случаев становится все больше. К ним приходят мертвецы, причем дорогие и близкие люди – те, кого нельзя не воспринимать всерьез. Некоторые, вроде вас, уверены: это просто галлюцинации. Другие, как Ада, полагают, что это нечто большее.
– Чем бы это ни было, оно хочет, чтобы мы что-то сделали. Но только не знает, как надлежащим образом рассказать.
– Это еще не все, – сообщил Стивенс, у которого случился редкий приступ откровенности. – Наш лазарет переполнен людьми, страдающими от душевных расстройств. Кроме того, число самоубийств возрастает с невероятной скоростью. То ли это нечто хочет, чтобы большинство людей сошло с ума или погибло, то ли информация, которую оно передает, в буквальном смысле уничтожает нас.
Олтмэн обратил внимание на то, какие произошли перемены с находившимися на борту плавучей базы людьми. Среди них росло ощущение, что вокруг творится неладное, причем такое, чего они не в силах даже приблизительно понять. Одни собирались кучками и рассказывали друг другу о собственных встречах с покойниками, рассуждали о том, что рухнула преграда, отделяющая наш грешный мир от небес. Другие только отмахивались от галлюцинаций и заявляли, что они – лишь порождение Обелиска и инициируются испускаемым им сигналом, что это похоже на наркотические видения. Третьи явно испытывали серьезные психические расстройства: они были дезориентированы, уходили в себя, некоторые впадали в буйство.
Олтмэн находился в лаборатории и пытался при помощи графиков понять, совпадают ли периоды его галлюцинаций с моментами, когда сигнал имеет наибольшую мощность. Внезапно через открытую дверь он увидел, как по коридору бегут люди.
Он вышел из лаборатории посмотреть, что происходит. В дальнем конце стоял, прижавшись к двери, ученый по фамилии Майер – один из тех, кого он практически не знал. В руке, в опасной близости от собственного горла, он держал лазерный скальпель.
– Майер, послушай, – попытался успокоить его коллега, – опусти скальпель.
– Не приближайся! – закричал Майер, его глаза бешено вращались в орбитах. – Стой, где стоишь! Ты с ними заодно, я знаю!
– С кем? Майер, опусти скальпель. Я уверен, мы сможем все спокойно уладить.
– Позовите охрану, – сказал кто-то.
Но Майер его услышал.
– Никакой охраны! – закричал он еще громче, потом внезапно метнулся вперед и отсек скальпелем два пальца с руки своего друга-ученого.
Тот завопил от боли и упал на пол. Майер медленно кружился на месте, размахивая скальпелем, пока все не отошли на безопасное расстояние. Тогда он снова поднес инструмент к горлу и прошипел:
– Слишком поздно. Мы все уже покойники или почти покойники. Нам не спастись. Убирайтесь скорее, пока не стали такими же, как они.
Никто не успел ничего сделать, как Майер быстрым, яростным движением полоснул себя по горлу.
Скальпель слегка прижег рану, и несколько мгновений крови не было, но зато потом она хлестнула обильной струей из перерезанной сонной артерии. Майер издал жуткий булькающий вопль, воздух со свистом пошел изо рта и трахеи. Самоубийца шагнул вперед и рухнул ничком.
Через несколько секунд в коридоре появились люди в форме. Они быстро накрыли тело простыней и выпроводили всех прочь.
– Что случилось? – спросил Олтмэн проходившего мимо лаборатории ученого.
– Майер свихнулся, – пояснил тот. – Поднял вдруг крик в лаборатории, что-то о конце света, сломал пипетку и воткнул ее в руку Вестерману. После этого схватил лазерный скальпель и выбежал в коридор.
– Но почему?
Мужчина недоуменно пожал плечами:
– Кто его знает… Вон как на прошлой неделе – охранник взял и пристрелил без всякой причины механика, а потом застрелился сам. Это просто случается.
У Олтмэна вошло в привычку останавливаться рядом с группами людей и прислушиваться к разговорам. Основной темой был Обелиск. Этим словом, которое Олтмэн впервые услышал во время одной из своих галлюцинаций, теперь называли объект практически все на судне. Он не знал, кто первым выдвинул идею, что Обелиск является творением инопланетной технологии, но, так или иначе, она быстро овладела умами, и теперь большинство исследователей придерживалось этой гипотезы. Очень много было разговоров о создателях Обелиска, о том, зачем его здесь поместили, что он собой представляет и, наконец, стоит ли его трогать или лучше оставить в покое.
Как-то Олтмэн шел из своей каюты в отсек для подводных лодок и вдруг обнаружил, что коридор перегородила группа из шести-семи человек, среди которых были как научные сотрудники, так и охранники. Один из них, пожилой ученый, что-то говорил остальным. При виде Олтмэна он умолк.
– Разрешите, – произнес Олтмэн и двинулся сквозь толпу.
Люди расступились, пропуская его. Все это выглядело странно. Олтмэн не сомневался, что помешал чему-то, но вот чему? Может быть, назревает мятеж?
Ответ пришел, когда он начал удаляться от группы. В этот момент ученый возобновил монолог:
– Вы должны освободить свою плоть и соединиться с божественной природой его конструкции…
Это вроде религиозного собрания, догадался Олтмэн. Наверняка какая-то безумная секта, а может быть, здесь собрались представители различных конфессий. Сам он не был религиозен. Только сейчас Олтмэн понял, что не видел на судне ничего напоминающего культовое сооружение. Кто эти люди? Он замедлил шаги и прислушался, пытаясь уловить в разговоре подсказку.
– Чтобы обрести себя, мы сначала должны себя потерять, – вещал новоявленный пророк. – В Слиянии наше единственное спасение. И я слышал его. Он шептал мне: если вы не сможете понять, что означает стать одним целым с Обелиском, вам не обрести вечную жизнь.
Олтмэн невольно вздрогнул при слове «Обелиск», – скорее, он ожидал услышать про какое-нибудь божество. Он зашагал быстрее и, лишь выйдя из коридора, осознал: только что ему довелось стать свидетелем зарождения совершенно новой религии, в основании которой лежал Обелиск. От этой мысли Олтмэну стало по-настоящему страшно.
В последующие дни Олтмэн все чаще слышал в разных местах разговоры на подобную тему, в том числе и от Ады. Их противоположные взгляды на происходившее вокруг Обелиска еще больше, чем нежелание Олтмэна перестать лезть везде и всюду на рожон, послужили причиной взаимного отчуждения. В течение буквально нескольких дней их взгляды на окружающий мир сделались диаметрально противоположными. В какой-то момент Олтмэн сообразил, что они стараются избегать общества друг друга. Он по-прежнему любил Аду, но чувствовал, что теряет ее, и не представлял, как вернуть былые отношения. Несмотря на это, он все же удивился, когда в первый раз увидел Аду в кругу сторонников нового религиозного движения.