– Как?
– Эти адепты вам доверяют. Они могут вас послушаться.
– Импульс возобновился, – сказал Олтмэн. – Так что вряд ли конфликт между верующими и неверующими – самая большая ваша проблема.
– Не самая, – согласился Стивенс, – но и то и другое взаимосвязано. Так вот, вы находитесь здесь, а не с Крэксом и его ножами, потому что, по мнению Маркоффа, вы в состоянии исправить ситуацию.
– А если откажусь?
Стивенс пожал плечами:
– Тогда вас вернут Крэксу. Ну а станете своевольничать или попытаетесь поднять мятеж, я лично вас пристрелю. Но если вы сумеете урегулировать ситуацию, то тем самым убережете многих от гибели. И конечно, излишне предупреждать, что за вами будут круглосуточно наблюдать.
– Я хочу сначала поговорить с Адой.
Стивенс заколебался, но потом решительно покачал головой:
– Нет.
– Почему?
– Просто поверьте, что она в безопасности. Если все будет хорошо, я разрешу вам с ней побеседовать.
Адепты, среди которых он увидел Филда и многих других знакомых ученых, были счастливы возвращению Олтмэна. Филд и поведал ему о недавней перестрелке с военными, о том, что несколько человек погибло. Сказал и о том, что его самого ранили, но повязку на ноге трогать не стал.
– Должно быть, больно? – спросил Олтмэн.
Филд расплылся в счастливой улыбке:
– Без морфина я бы не смог ходить. Но это все ерунда, не такая уж я важная птица.
– Ну зачем же ты так о себе? – укоризненно произнес Олтмэн и погладил Филда по плечу, словно успокаивал безумца.
Филд покачал головой:
– Действительно – важно то, что начались перемены. Многие из нас уже погибли, многие сошли с ума. Но те, кто остался, – их ожидает другое будущее. – Он крепко ухватил Олтмэна за рубашку и притянул к себе. На лице Филда застыла жутковатая улыбка морфиниста, напоминавшая клоунскую гримасу. – Те из нас, кто остался, – произнес он драматическим шепотом, – верят.
– Ну, как скажешь, – пробурчал Олтмэн, пытаясь освободиться.
– Это Обелиск. Он говорит с нами. – Филд окинул Олтмэна проницательным взглядом. – И с тобой он тоже говорил. После этого нельзя не обрести веру. Он отделяет агнцев от козлищ. Или уверуешь, или умрешь.
– Это безумие.
– Да? Ты посмотри, сколько людей погибло. А сколько сошло с ума? Разве это нормально? Ты можешь назвать другую причину?
– Есть и иные объяснения, – заметил Олтмэн. – Должны быть.
– Например? – поинтересовался Филд, и когда Олтмэн не смог ничего ответить, добавил: – Присоединяйся к Обелиску. Восприми послание о Слиянии. Будь вместе с нами.
Наконец Филд выпустил рубашку. Олтмэн отступил на шаг, стараясь не показать, насколько все услышанное вывело его из равновесия. Хорошенькая, черт возьми, перспектива: умереть, сойти с ума или стать религиозным фанатиком.
– Все больше и больше людей верят в нашу юнитологию, – с той же безумной ухмылкой заявил Филд.
Он неловко засунул руку за ворот и вытянул кожаный шнурок. На его конце болтался грубо сделанный символ: две металлические полоски переплетались и образовывали подобие Обелиска.
– Когда нам плохо, – продолжал Филд, – мы обращаемся к нему.
Он сжал талисман в кулаке, закрыл глаза и стал шепотом повторять одну и ту же фразу – будто ритуальное заклинание или молитву, – но так тихо, что Олтмэн не различил ни слова. Впрочем, ему и не хотелось ничего понимать. Он отвел взгляд от Филда и обнаружил, что большинство окружавших его ученых заняты тем же самым: они сжимали что-то в кулаке и с закрытыми глазами шептали свою непонятную молитву. Медленно, не поднимая шума, Олтмэн бочком выбрался из группы адептов и поспешил прочь из этого дурдома.
Отношения Олтмэна с остальными учеными претерпели радикальную перемену. Если раньше существовало четкое разграничение между специалистами из ближайшего окружения Маркоффа и «простыми смертными», то сейчас все, казалось, стремились работать вместе. Большинство ученых теперь считало, что необходимо спешить, – уверенность эта происходила главным образом из галлюцинаций, или, как их называли сами верующие, видений. Им казалось, что времени осталось мало.
Первые пару дней Олтмэн просто внимательно слушал. Один за другим исследователи подходили к нему и рассказывали, что удалось обнаружить за прошедшее время. У большинства на лицах застыло исступленное выражение – у кого религиозного фанатизма, у кого научного. И то и другое пугало Олтмэна.
Он слушал коллег, просматривал данные измерений – и постепенно убеждался в своей правоте: с самого начала он предположил, что цели Обелиска не имеют ничего общего с заботой о благополучии человечества. Но вот в чем тогда состоит его цель, этого Олтмэн пока сказать не мог.
Лежа ночью на кровати и гадая, где сейчас Ада, все ли с ней в порядке и не развеялся ли безумный религиозный морок, он обдумывал все, что узнал за день, и его волнение возрастало. Эти разговоры о Слиянии и вечной жизни, начавшиеся с галлюцинаций, не являлись такой уж ложью или вымыслом. Похоже было, что нечто, связанное с Обелиском, пытается передать его сообщение с помощью привычных человеку понятий. Для этого оно использует запечатлевшиеся в памяти людей воспоминания об умерших близких и создает их копии, неотличимые от живых оригиналов. Но что же это? Сам Обелиск? Неведомые существа, его создавшие? Некое проекционное устройство? Или нечто совершенно иное? Но что бы это ни было, в процессе передачи терялась какая-то существенная деталь, и в итоге никто не мог уверенно сказать, чего же хочет Обелиск. Нервничая все сильнее, Олтмэн вызвал по видеосвязи Стивенса.
Несмотря на поздний час, по виду врача нельзя было сказать, что его разбудил звонок. Голос, как и всегда, ласкал слух собеседника.
– Олтмэн, – произнес он без тени удивления, – чем могу вам услужить?
– Вы не спите?
– Я последние дни мало сплю – слишком занят беседами с мертвецами.
– Мне нужно кое о чем поговорить. Дело касается Обелиска и тех посланий, которые он, похоже, пытается нам передать посредством галлюцинаций. Я не знаю, с кем еще могу посоветоваться.
– Продолжайте. Я и сам об этом размышлял.
– Все думаю, какова его цель. И считаю, нельзя ему доверять.
– Так-так.
– Я полагаю, – развивал свою мысль Олтмэн, – мы в положительном ракурсе воспринимаем послания Обелиска, потому что просто склонны верить в существование иной жизни, помимо нашей, и еще потому, что он обращается к нам устами близких людей.
– Очень похоже, – согласился Стивенс. – Вероятно, в этом и состоит его цель – убедить в его благих намерениях.
– Но если внимательнее прислушаться к тому, что сообщается во время галлюцинаций, и воспринимать это как послания инопланетного разума, передаваемые посредством знакомых человеку образов, и постараться отрешиться от того факта, что с нами говорят люди, которых мы знали и любили, тогда идея о Слиянии, о всеобщем единении приобретает совсем иной смысл.
– Ага, – кивнул Стивенс.
– Что, если Слияние подразумевает вовсе не вечную жизнь и не приобщение к божественному, а полное и безусловное подчинение? Что, если это «всеобщее единение» имеет более зловещий смысл: уничтожение индивидуальности и формирование стада?
– Что-то вроде колоний у некоторых насекомых, – подхватил Стивенс. – Каждая особь полностью подчиняется воле колонии; коллективный разум, контролирующий всех ее членов.
– Точно. А может быть, все еще хуже. Вдруг надо понимать Обелиск буквально? Вдруг он намеревается каким-то образом превратить все человечество в единый организм?
– Это уже совсем невероятно, – заметил Стивенс.
– Мы здесь столкнулись с неизведанным, и трудно говорить, что вероятно, а что нет. В любом случае Обелиск опасен. Быть может, нас ожидает впереди не светлое будущее, а всеобщее уничтожение.
– А отсюда проистекает важный вопрос, – негромко заметил Стивенс.
– Какой же?
– Не важно, чего мы ожидаем от Обелиска – то ли рассматриваем как возможный источник силы и могущества, то ли как объект религиозного поклонения или же предмет научного исследования, – но в действительности это мы используем Обелиск или он использует нас?
В первый раз за все время знакомства Олтмэн увидел, как на обычно невозмутимом лице Стивенса промелькнула чуть заметная тень тревоги. Он прикрыл глаза рукой, а когда через мгновение убрал ее, Стивенс снова сидел как ни в чем не бывало.
– Есть кое-что еще, – продолжал он. – Одним мертвые говорят о единении, другим – о том, что время уже приближается. Что бы это значило? И какое это имеет отношение к Слиянию? Может быть, Обелиск пробуждается и собирается покарать нас за то, что мы не проводим бо́льшую часть времени здесь?
– Не знаю, – покачал головой Олтмэн. – Возможно, все не так и ужасно, хотя я считаю, что как раз наоборот. Мертвецы ведут себя так, будто мы находимся у крайней черты. Причем мы ее уже, очевидно, переступили. Они говорят о Слиянии как о начале, но я не уверен, что это относится к нам. Может, это начало для самого Обелиска или для того – или тех, – кто его контролирует. Возможно, смысл Слияния в том, чтобы стереть человечество с лица земли и дать начало новому циклу, новому этапу непонятного процесса, частью которого мы, похоже, являемся.
– Если вы правы, человечество находится на грани исчезновения. Чем бы ни было это Слияние, оно будет означать конец жизни, которую мы знаем.
– Да, – подтвердил Олтмэн.
– И что нам делать?
– Его нужно остановить, но только не знаю как. Импульс возобновился, и если вернуть Обелиск на прежнее место, вряд ли это возымеет действие. Мы должны удовлетворить его, чтобы он на время успокоился и отстал от нас, но при этом мы не должны приблизиться к пределу, за которым начнется Слияние. Я не знаю, что еще можно сделать, только продолжать попытки расшифровать, пока еще не поздно, послание Обелиска. Возможно, когда это удастся, мы поймем, как вступить с ним в контакт.
– Но может, вы ошибаетесь – и Обелиск в самом деле обещает нам вечную жизнь, – предположил Стивенс.