– Тогда извините, но я не могу открыть. – И Хармон прервал связь.
Олтмэн снова включил комлинк. Когда Хармон ответил, он крикнул:
– Не разъединяйтесь! Включите видео и убедитесь, что это я.
Хармон послушался. Олтмэн увидел его взволнованное лицо и скошенный на экран взгляд. Одной рукой он сжимал какой-то предмет, который носил на шее.
– Не знаю, – медленно проговорил Хармон. – Видеозапись можно подделать.
– У вас паранойя, – без обиняков заявил Олтмэн и в следующее мгновение понял, что в действительности так оно и есть. Обелиск превращал Хармона в параноика. Но потом он вспомнил, что Хармон – из числа адептов новой религии.
– Послушайте, – быстро сказал Олтмэн, – вы же сами говорили, что эти твари не могут приблизиться к Обелиску. Если это правда, то я никак не могу быть одним из них. Иначе как бы я сюда добрался? Обелиск защитит вас, если вы в него верите. Во имя Обелиска, откройте дверь.
Хармон одарил его долгим мрачным взглядом, смысла которого Олтмэн не понял, потом повернулся и выключил видеопередачу. Через мгновение отворилась дверь. С поднятыми руками Олтмэн медленно прошел внутрь отсека.
– Это вы, – облегченно произнес Хармон. – Хвала Обелиску!
64
– Я знал, что вы придете! – возбужденно выпалил Хармон. – Просто знал!
Олтмэн заметил, что тот обильно потеет. Речь Хармона была бессвязной, голос то был ровным и лишенным всяких эмоций, то взлетал до панического крика. Человек явно пребывал не в себе.
– Вообще-то, я связался с вами и сказал, что иду сюда, – заметил Олтмэн.
– Нет! – Хармон теперь едва не кричал. – Вы ничего мне не говорили! Я знал!
– Успокойтесь. Откуда вам известно, что я остался один?
– Вы единственный, кто пришел, – с обезоруживающей простотой ответил Хармон. – Это должны были быть вы, потому что вы остались один. Другие все умерли.
Олтмэн медленно покивал. Он подумал, что можно обратить непоколебимую веру Хармона в Обелиск себе на пользу. И тогда Олтмэн сможет осуществить задуманное.
– Я пришел сюда, – заговорил Хармон, – и потом увидел, что они не могут ко мне приблизиться. Я догадался почему. Обелиск хочет, чтобы я был здесь. Да, я сомневался в Обелиске, но я ошибался. Обелиск защищает меня. Он любит меня.
– И меня, – прибавил Олтмэн.
– Да, и вас, – согласился Хармон. Он схватил Олтмэна за руку. Его ладонь горела, словно в лихорадке. – Вы верите?
– Конечно, – пожал плечами Олтмэн. – Почему нет?
– А вы поняли мое послание? – спросил безумец и уставился на Олтмэна, ожидая ответа.
– Послание получено, – ответил Олтмэн.
Хармон улыбнулся.
– Я просил вас собрать кое-какую информацию, – напомнил Олтмэн. – Сделали?
Хармон кивнул на экран головизора.
Олтмэн просмотрел несколько файлов; часть он уже видел прежде, другие оказались незнакомыми. Одна запись демонстрировала изнутри тот самый, первый, батискаф. Видео было снято после того, как аппарат подняли на поверхность. Кое-что Олтмэн уже видел на записи, переданной в эфир Хеннесси, а кое-что собственными глазами – правда, только через окошко иллюминатора. Пока на экране одно изображение медленно сменялось другим, Олтмэн обратил внимание, что намалеванные безумцем кровавые каракули повторяют символы Обелиска. Впрочем, он тут же заметил, что идут они не в том же порядке и не в той последовательности, как на Обелиске. И если прежде эти непонятные значки казались Олтмэну просто наглядным признаком безумия Хеннесси, теперь пришла догадка: Хеннесси хотел что-то выразить, и в его писанине должен содержаться смысл.
Кроме того, в подобранных Хармоном материалах присутствовали анализ строения и состава Обелиска, сотни интерпретаций транслируемых им передач, многочисленные спекуляции и неподтвержденные теории. Была здесь и информация о различных генетических кодах, которые прочитали, изучая передачи Обелиска, Шоуолтер и Гуте. Коротко говоря, файлов было собрано такое количество, что Олтмэн физически не смог бы не то что изучить их все, а даже бегло просмотреть. Здесь были тысячи и тысячи страниц текста и рисунков и многие часы видеозаписей. Что из этого важно, а что нет? Как ему с этим поступить? С чего начать?
Хармон сидел скрючившись на полу, возле стула, и не отрываясь смотрел на Обелиск.
– Видели вы когда-нибудь подобное? – спросил он Олтмэна.
– Нет.
– Он хороший. Я могу с уверенностью сказать: он любит нас. Я, когда к нему прикоснулся, ощутил любовь.
– Вы что-то почувствовали? – уточнил Олтмэн.
– Я ощутил любовь! – выкрикнул Хармон, раздраженный тем, что его не понимают. – Он любит нас! Дотроньтесь сами и убедитесь!
Олтмэн покачал головой.
– Дотроньтесь! Дотроньтесь! – не унимался безумец.
Тогда Олтмэн, не зная, как еще успокоить Хармона, встал, прошел через отсек и коснулся Обелиска.
Любви он не ощутил; почувствовал нечто другое, что нельзя было назвать собственно чувством. Сначала ему почудилось, что он снова, за короткий временной промежуток, испытал все прежние галлюцинации; будто пережил все видения, которые посетили каждого на этом судне, и они смешались, наслоились одно на другое. Из-за этого уловить какой-то смысл не представлялось возможным; накладываясь друг на друга, образы создавали сплошное поле помех. Однако за этой мешаниной картин Олтмэн разглядел то, чего не замечал прежде. Он понял, что источником галлюцинаций являлся не Обелиск, а нечто иное, причем играющее не на стороне Обелиска. И это что-то крепко засело у него в мозгу. Целью галлюцинаций было защитить людей, но миссия окончилась неудачей: процесс начался. Теперь все, что оставалось Олтмэну, – это постараться удовлетворить Обелиск, чтобы тот остановил процесс, – но при этом не усугубить ситуацию и не сделать полное и окончательное Слияние неизбежным.
А потом вдруг сознание прояснилось, и за беспорядочным скоплением галлюцинаций Олтмэн смог разглядеть сам Обелиск. Казалось, будто изменения претерпела структура мозга, все связи установились заново и электрический ток побежал по другим направлениям – все было сделано для того, чтобы он понял. Он вдруг почувствовал, что может увидеть строение Обелиска как бы изнутри, способен полностью его понять и оценить. Понимание этого наполнило его голову, и в ней вспыхнул пожар, а потом вновь обретенное знание хлынуло наружу через трещины в черепе и увлекло Олтмэна за собой.
Когда он опомнился, Хармон сидел рядом и гладил его по голове. На лице безумца застыла блаженная улыбка.
– Вот видите?! – воскликнул он, заметив, что Олтмэн открыл глаза. – Видите?
Олтмэн отпихнул его в сторону, встал, быстро прошел к компьютерному терминалу и уселся за клавиатуру. Руки, казалось, зажили собственной жизнью: они порхали над клавишами быстрее, чем работал мозг. Одновременно он составлял в голове общий план. Открывал один файл за другим, возвращался к предыдущим и только спустя некоторое время с испугом осознал, что набрасывает схему для изготовления нового Обелиска. Чертеж был сделан кое-как, оставалась еще уйма нерешенных вопросов, куча загадок, которые предстояло разгадать, но от фактов было никуда не деться: он создавал чертеж Обелиска.
– Что это? – стоя у него за спиной, вопрошал Хармон. – Что происходит?
– Я постиг его замысел, – ответил Олтмэн. – Мне и раньше так казалось, но все же пришлось помучиться, чтобы догадаться, что это значит. Теперь я все понимаю.
Он работал еще некоторое время – как долго, трудно было сказать. Голова кружилась, пальцы болели. Закончив, обернулся к Хармону:
– Мне нужна ваша помощь.
– В чем именно?
– Я хочу, чтобы вы помогли мне как можно подробнее перевести то, что я здесь натворил, а потом передали эту информацию Обелиску.
Хармон посидел за компьютером, не спеша пролистал файлы. Внезапно он поднял голову, и в первый раз за все время Олтмэн не увидел в его глазах признаков безумия.
– Это Обелиск, – с благоговением произнес Хармон. – Вы поняли его – точно как она вас просила.
Олтмэн кивнул.
– Вы хотите, чтобы я передал Обелиску его собственное изображение?
– Да.
– Хвала Обелиску, – сказал Хармон, а потом прибавил: – Хвала Олтмэну.
У Олтмэна мурашки побежали по коже, когда его фамилия прозвучала в подобном контексте, но он ничего не сказал. Работа, которую он проделал, была еще очень далека от совершенства, для ее окончания требовались многие годы, но, к счастью, он успел вполне достаточно, чтобы остановить процесс Слияния.
Им пришлось потратить несколько часов и предпринять не одну попытку передачи на различных волнах, пока связь наконец не установилась. Обелиск отреагировал коротким, но мощным энергетическим импульсом, а потом затих так же неожиданно, как начал испускать сигнал.
– Что с ним случилось? – испуганно спросил Хармон.
– Отдыхает. Мы сделали то, чего он от нас хотел. Мы спасли мир.
65
После того как все закончилось, Олтмэн еще долго сидел неподвижно и размышлял. Зачем Обелиск хотел воспроизвести себя? Что бы случилось, сделай он это? Что вообще происходит? И если галлюцинации или видения шли не от Обелиска, а были направлены против него, то где искать их источник? И кто стоит на стороне людей: Обелиск или его таинственный оппонент?
Он по-прежнему не доверял Обелиску. Когда дотронулся до него, то не почувствовал никакой любви – нет, это было совершенно иное, это было полнейшее равнодушие к человечеству. Люди для Обелиска служили лишь средством приближения конца. Каким должен стать этот конец, Олтмэн сказать затруднялся, но сейчас он, как никогда, был уверен, что люди для Обелиска не представляли никакой ценности, являлись просто неизбежным промежуточным этапом на пути к чему-то иному. Когда будет построен новый Обелиск – а Олтмэн не сомневался, что именно это и было целью артефакта, – что случится тогда? Да, он остановил Слияние, но, возможно, тем самым одновременно проторил путь к открытию, которое в итоге приведет человечество к еще худшей доле.