— Голодом их не выгнать, — заключил я, усвоив урок. — Либо мы возьмём город штурмом, либо кампания принцессы Леаноры провалится.
— Оглянитесь. — Вассиер оглянулся через плечо на россыпи костров и палаток позади наших рядов. — Сколько битв, по-вашему, у них за плечами?
Я ничего не сказал, поскольку ответ был очевиден. Роты Короны и Ковенанта будут сражаться столько, сколько им прикажут, но они составляли не более четверти от этого войска. Свирепствовавшие болезни и невзгоды зимы истощали волю всех, кроме самых крепких душ, и я не сомневался, что из-за поражения эта армия разбежится. У нас оставался только один шанс взять Хайсал, и если уж мастер Вассиер это понимал, то и Леанора наверняка тоже.
— Я скажу ей, — ответил я и побрёл по грязной дороге к лагерю. — О том, что нужны ещё бреши.
Сначала я пошёл искать Эвадину, рассудив, что вместе с её голосом мой лучше дойдёт до ушей Леаноры. Её шатёр выделялся размерами среди всех парусиновых жилищ, расставленных ровными рядами, отличавшими роту Ковенанта от большей части лагеря. Себе я выбрал место на периферии южного фланга армии, желая держаться подальше от беспорядочных грязных границ, которыми характеризовалась большая часть этого временного города. Солдаты как все — инстинкты заставляют их собираться поближе друг к другу, чтобы согреться, когда становится холодно. Впрочем, такая близость неизбежно вызывает лихорадки и несметное число прочих заболеваний, которые бывают у любых армий в поле. А ещё опаснее, когда палатки ставят слишком близко к кострам: казалось, каждую ночь вспыхивала пара гибельных пожаров. Я старался, чтобы рота избегала таких бедствий, заставляя всех строго соблюдать стандарты лагерного порядка, по которым палатки нужно ставить на определённом расстоянии от костров. А ещё я строго следил за уровнем чистоты, и поэтому солдаты Ковенанта резко отличались от всех своих вечно грязных товарищей, кроме роты Короны — людей короля выпороли бы, если б сэр Элберт заметил хотя бы пятнышко ржавчины на одной кирасе. Я так далеко не заходил, а вот наказание дополнительным трудом и муштрой наверняка не добавляли мне популярности.
Несмотря на всё это, меня постоянно удивляло уважительное послушание роты. На меня нередко бросали мрачные взгляды, но не выказывалось никакого открытого неповиновения, и ни один солдат ещё не оспаривал приказ. Казалось, ветераны даже признательны за такое суровое соблюдение воинского распорядка.
— Лагерная жизнь зимой изматывает душу, — сказала мне как-то ночью Офила, когда я приказал пикинёру, который заснул на часах, раздеться и голым бегать целый час вокруг лагеря. — В такие времена, капитан, солдатам надо напоминать, что они солдаты, а иначе они снова станут, ну, людьми. — Она скривилась от отвращения. — Такого допускать нельзя.
Как стало уже обычным, на страже перед входом в шатёр Эвадины дежурила Вдова. Она сидела перед маленьким костерком и водила точильным камнем по шипу своего боевого молота, остановившись, только чтобы дать мне в полной мере насладиться сердитым и подозрительным выражением на лице, которое, видимо, теперь стало её постоянным. Как и многие солдаты роты, она носила смесь из собранных где попало доспехов и кольчуг, но только по настоянию Эвадины, поскольку сама эта женщина уделяла мало внимания своей защите.
При виде меня её лицо чуть смягчилось, суровость сменилась осторожной приветливостью. Во всей роте только я и Эвадина обладали властью, которой она соизволила подчиняться. Я подозревал, что она смотрит на меня без своего обычного негодования из-за того, что я подарил оружие, которое ей так понравилось. После снятия осады с замка Уолверн её нашли на поле боя, где она бродила и разбивала головы раненых алундийцев, всё ещё цеплявшихся за жизнь. Только жёсткий приказ Эвадины вынудил её остановиться.
— Госпожа Джалайна, — поприветствовал я её, не ожидая ответа, поскольку она редко роняла хоть словом больше, чем от неё требовалось. Впрочем, сегодня она меня удивила.
— Она там не одна, — сказала она, дёрнув головой в сторону полога шатра. — Впрочем, сказала, чтобы вы заходили, если придёте.
— Благодарю.
Она снова удивила меня, продолжив говорить, когда я проходил мимо неё.
— Я хочу участвовать.
— Простите? — спросил я, остановившись. Столь краткая фраза от любого другого солдата вызвала бы отповедь, но для Вдовы она стала бы пустой тратой времени.
— Штурм, — сказала она. — Когда падут стены. Я хочу там быть, в передних рядах, вместе с вами и с ней.
Один из удивительных аспектов её больного характера заключался в нежелании оказывать Эвадине какие-либо почести. Для Вдовы она всегда была только «она» и никогда «Леди» или другие всё более замысловатые титулы, которые прилипали к Эвадине по мере того, как разрасталась её легенда. А ещё госпожа Джалайна примечательно не интересовалась соблюдением обрядов Ковенанта. Во время проповедей Эвадины она безо всякого выражения напряжённо стояла, не говоря ни слова, и я ни разу не слышал, чтобы с губ Вдовы слетело упоминание мучеников или Серафилей. Что бы ни заставило её пойти за Помазанной Леди, это была не та вера, из-за которой она встала на тропу паломников.
— Все мы там будем, — заверил я её и, придвинувшись поближе, заботливо прошептал: — У принцессы Леаноры не так много мечей, чтобы хоть какой-то не пустить в ход в грядущей битве.
Вроде бы ей этого хватило, поскольку она что-то тихо буркнула и снова принялась водить точильным камнем по шипу молота. Долго общаться с этой женщиной мне не очень-то хотелось, так что я нагнулся, откинул полог и вошёл внутрь. Открывшееся зрелище немедленно вызвало на моих губах улыбку.
— Капитан Суэйн, — со смехом сказал я. Потом хотел было отпустить шуточку о том, как удивительно, что я рад его видеть, но передумал.
Суэйн выглядел измождённее, чем я помнил, а на его лбу, где и прежде были шрамы, появилось новое пятно обесцвеченной кожи. Однако стоял он прямо, как всегда, кивком ответил на моё приветствие и мягко проговорил:
— Капитан Писарь.
— Уже не капитан, раз вы здесь. — Я ухмыльнулся и выжидающе глянул на Эвадину, которая улыбки не вернула, отчего у меня сердце в пятки ушло.
— Капитан Суэйн полностью выздоровел, — сказала она мне. Я видел слабое колебание в её взгляде, почти полностью скрытое суровой решимостью. Ей не нравилось делиться плохими новостями, но это никогда её не останавливало. — Он вернётся к командованию ротой Ковенанта, — продолжала она, вызвав в моей груди прилив надежды, который тут же иссох и умер на её следующих словах: — которая будет переименована в Первую роту. А вам, капитан Писарь, сим предписывается организовать Вторую и принять над ней командование.
— Вторую? — Я не смог скрыть утомлённый вздох, да особо и не старался. — Разве на это не требуется разрешение Совета светящих? Или Короны?
— Совет отсюда слишком далеко для таких тонкостей, капитан. — Сложно было не заметить, как она выделила мой нежеланный титул, и настроения мне это не подняло. — А что до Короны, — продолжала Эвадина, — я недавно подняла этот вопрос с принцессой Леанорой, и она объявила, что это прекрасная мысль. Многие люди, откликнувшиеся на наш маяк, нуждаются в дисциплине и тренировках, если мы собираемся их использовать, а нужда армии в солдатах очевидна.
— Потому что эти пьяные бездельники из герцогских рекрутов продолжают убегать, — сказал я приглушённым от бессильной досады голосом. — Когда не валятся замертво от лихорадки или поноса.
— Именно. — Эвадина натянуто улыбнулась и повернулась к Суэйну. — Капитан, будьте любезны, извините нас. А ещё сообщите мне, когда Верховая Гвардия вернётся из рекогносцировки.
— Разумеется, миледи. — Суэйн кивнул нам обоим и вышел, положив начало долгому и напряжённому молчанию.
— Так и будешь на меня дуться, Элвин? — спросила наконец Эвадина, опустившись на табурет, а я всё избегал её взгляда. — Я-то думала, что такое тебе не пристало.
— Тогда, миледи, возможно ваши познания обо мне не так глубоки, как вам казалось. — Встретившись, наконец, с ней взглядом, я почувствовал, как на миг накатило сожаление при виде её боли. Это остро напомнило, что несмотря на множество последователей у этой женщины очень мало настоящих друзей в этом мире, и только один, кто мог заявлять об ответственности за неё, ещё оставался среди живых. Я часто медитировал над забавным парадоксом, который возникает при спасении жизни, ибо нахожу, что оно обременяет спасителя гораздо больше, чем спасённого.
— Мне понадобятся сержанты, — сказал я, покорно вздохнув. — И Эйн, вести ротные журналы.
— Эйн стала отличным писарем, — заметила Эвадина. — Я надеялась оставить её при себе.
— Госпожа Джалайна неплохо читает и пишет. Дайте ей эту работу. Будет чем заняться, кроме как точить оружие и пугать всех до усрачки своим жутким видом.
Эвадина склонила голову.
— Как пожелаешь. А сержанты?
— Я возьму Офилу старшим сержантом и пусть выберет остальных из ветеранов — тех, кого Суэйн отпустит, разумеется. А ещё возьму Эймонда пажом. У него довольно острый ум, может запомнить послание, и хорошо, когда в битве кто-то может прикрыть спину.
— Уверен? Он далеко не самый искусный боец.
— Тогда Уилхем не станет возражать, если его лишится. И к тому же, когда дело доходит до драки, Эймонд не трус. Мне нужен тот, кто точно не сбежит.
— Хорошо. Пускай Эйн сделает соответствующие записи, и давай к концу дня с этим покончим. — Эвадина замолчала, и я почувствовал тяжесть выжидающего взгляда. По всей видимости, сегодня она ожидала не только покорности. — Элвин, что тебя в этом так раздражает? — заговорила она, когда я не стал прерывать молчание. — Как я понимаю, тут больше, чем просто нежеланная ответственность, и точно не неохота, вызванная скромностью. — Она кратко усмехнулась, но тут же помрачнела, когда я направился к табуретке напротив неё, чтобы приземлить свой зад. Усталость последних дней вдруг навалилась сильнее, хотя головная боль милосердно дала мне передышку. И всё же моё мрачное настроение, должно быть, отразилось на лице, побудив Эвадину протянуть руку и сжать мою ладонь.