— Он прав, — сказала она, оторвавшись от пергамента, на котором усердно строчила угольком. — Даже я это вижу. В бреши того замка ты убил целую кучу. Они даже внутрь не попали. Как можно остановить еретиков, делая то же самое? Особенно когда этот сброд не может даже маршировать в одном направлении?
— Не так давно, — проскрежетал я, поняв, что эта неприкрытая честность раззадорила мою ярость, — ты только и делала, что гладила всех пушистых зверьков, до которых могла дотянуться, в перерывах между отрезанием орешков насильникам. А ты, — я гневно взглянул на Эймонда, — не знал даже, за какой конец держать меч. Не волнуйтесь, когда мне понадобится ваш мудрый совет на военные темы, я непременно спрошу.
В ответ на эту тираду спина Эймонда ещё сильнее напряглась, а лицо Эйн скуксилось от обиды. Я подавил нараставшее сожаление, зная, что капелька суровости — необходимая грань лидерства. Хороший капитан — не друг своим солдатам. И всё же, ещё я знал, что мой гнев вызван неверно направленной досадой, порождённой знанием, что оба они неоспоримо правы: вести новую роту в одну из тех брешей означало смертный приговор для всех вовлечённых.
«Расчёты», думал я, потирая виски, поскольку в голове кратко запульсировала боль. Как бы то ни было, преодолев боль, я отыскал в памяти один из любимых афоризмов Сильды: «Нерешаемая проблема — это, на самом деле, не проблема вовсе. Это препятствие, а потому её лучше всего избегать или обходить. Разум, натренированный выполнять правильные расчёты, всегда найдёт решение настоящей проблемы».
— Отправляйся в передние траншеи, — приказал я Эйн. — Мне нужны доклады о ширине и высоте обеих брешей, как можно точнее. Ступай с ней, — добавил я Эймонду. — Среди герцогских рекрутов слишком много шаловливых ручек, и лучше нам не начинать усеивать это место оскоплёнными солдатами.
Эйн поджала губы и избегала смотреть на меня, пока поднимала рюкзак и уходила прочь вместе с Эймондом.
— А ты правда делала… это? — спросил он у неё.
Я уловил её ответ, прежде чем они скрылись в лабиринте траншей:
— Всего несколько раз. — После паузы она заговорила громче: — Наш хе́ров капитан-зазнайка слишком склонен к преувеличениям!
Молча отчитав себя за то, что расширил её словарный запас, я обернулся обратно к роте. Офила остановила один отряд и хорошенько врезала пикинёру по голове с двух сторон, чтобы донести отличие между «лево» и «право». Нрав сержантов, командовавших другими отрядами, проявлялся в слишком громких криках, богатых такой бранью, какую редко можно было услышать в роте Ковенанта.
«Они не пройдут брешь и наполовину», с угнетающей уверенностью понимал я, вспомнив, как Дурацкий Гамбит штурмовал брешь замка Уолверн, только чтобы пасть, словно сжатая пшеница, под залпами арбалетных болтов и льющегося каскадом масла. Несмотря на всё отвращение, я держал это воспоминание на переднем краю разума, стараясь размышлять спокойно, что необходимо для расчётов. «Болты и масло обусловили их гибель. Если бы они пробились, то смогли бы схватиться с нашей шеренгой. Большинство всё равно бы умерло, но рота солдат во дворе полностью отвлекла бы нас, а воины Оберхарта прошли бы следом. Пережить проход через брешь. Вот ключ».
Осматривая нестройные ряды новых подчинённых я обратил внимание на их скудные доспехи и на то, как многие уже шатались от усталости всего после нескольких минут муштры. И всё же они старались. Преданный блеск, который я видел в глазах дровосека, отражался и в глазах его товарищей, и все со стоическим терпением выдерживали ярость сержантов. Порождённые этим крохи оптимизма жили недолго, раздавленные знанием, что арбалетный болт, стрела или каскад горящего масла не отразить одной лишь отвагой. Только добротные доспехи или крепкие щиты помогут нам против подобных испытаний, а у нас не имелось ни того, ни другого.
«Крепкие щиты». Я повторял эту мысль, когда что-то встряло в мои хаотичные расчёты. Мысли о падающих снарядах напомнили о глухих ударах наконечников стрел по доскам забора, защищавшего машины Вассиера. А ещё воспоминания о горящем масле вызвали в памяти огромный алундийский таран, и его защитную раму, обёрнутую в намоченные водой шкуры. «Переставьте машины к северу и югу», приказала принцесса Леанора, «но осадные линии для их прикрытия не продлевать».
Как обычно, когда мой занятый расчётами разум наткнулся на потенциальное решение, забурлили новые мысли, и я уже только смутно понимал, что ноги несут меня в сторону передовой. К тому времени, как я отыскал Вассиера, занятого командованием починкой колеса одной из машин, мысль уже практически полностью оформилась. Пока я объяснял, выражение его лица сначала было очень скептическим, но в итоге стало всего лишь сомнительным.
— Капитан, наверное, есть причина, по которой этого никогда не пробовали, — сказал он мне, задумавшись, и многочисленные морщины на его лбу изогнулись, а потом он согласно пожал плечами. — Но, если хотите, я всегда рад построить что-то новое.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Вблизи стены Хайсала представляли собой куда более зловещее препятствие, и казались даже ещё выше, когда я вёл Вторую роту по траншеям к бреши. Эвадине досталась брешь к северу от бастиона надвратной башни, а сэр Элберт, который никогда не упускал возможности для славной смерти, выпросил честь вести своих людей на южную брешь. Королевский защитник вернулся в лагерь за два дня до этого и доложил об успешном бое с растущей бандой повстанцев лорда Рулгарта. Уилхем, который тоже поехал в эту экспедицию вместе с Верховой Гвардией, описал сражение так: «На самом деле просто большая стычка. Мы порубили около четырёх десятков, а потом они разбежались по холмам. Зато мы отыскали их лагеря и запасы еды. Сожгли всё, что не смогли увезти. Вряд ли Волки Рулгарта смогут принести что-то кроме мелких неприятностей, по крайней мере, какое-то время».
Защитив должным образом тылы войска, принцесса Леанора без колебаний отдала приказ к началу того, что она назвала «финальной победой в этой великолепнейшей компании». Пока роты Ковенанта и Короны штурмовали бреши, герцогские рекруты и наёмники, из которых состояла основная часть королевского войска, должны были ждать, когда подожгут подкопы под бастионом надвратной башни. Как только он падёт и главный вход в город будет открыт, судьба Хайсала будет предрешена, по крайней мере, так надеялась Леанора. Мастер Вассиер, тщательно осмотрев подкопы, изготовленные утомлённым контингентом сапёров, сомневался.
Я сопровождал его в последней инспекции, и пока мы ползли последнюю дюжину ярдов до окончания подземного лаза, мои мысли осаждали неприятные воспоминания о бесконечных днях, проведённых в Рудниках.
— Было бы лучше углубить их ещё на шесть футов, — проворчал Вассиер, проводя рукой по одной из вертикальных ясеневых балок, составлявших небольшой, но густой лес между полом этой рукотворной пещеры и фундаментом надвратной башни над нашими головами. На своём пути сюда мы встретили множество измождённых сапёров, сидевших без сил в траншеях, которые без устали работали для получения этого результата, и всё же Вассиер считал его недостаточным.
— Это не разрушит бастион? — спросил я.
— О-о, разрушит, и ещё как, — ответил он и прищурился, направляя свет своего фонаря на дальнюю стену пещеры. — Но не так быстро, как нам бы хотелось. — Он вздохнул и сочувственно посмотрел на меня. — Не завидую я вам с вашей задачей, капитан. По моим подсчётам, бреши будут захвачены задолго до того, как падёт бастион.
— Нам же помогает ваше чудесное искусство, — сказал я, посмотрев на него с таким же сочувствием. — Как мы можем потерпеть поражение?
Его короткий смешок гулко прозвенел в стенах подземного лаза.
— Заполняйте, — бросил он ожидавшим рабочим, когда мы выбирались. — И не жалейте жира. Смажьте каждый дюйм дерева.
К ночи подкопы обильно смазали свиным жиром, и все свободные места заполнили связками сухих дров. Вассиер собирался подождать приказа Леаноры, но по моей просьбе пошёл туда и бросил факел, как только работа была завершена.
— Если она спросит, — произнёс я, — скажите, что это была случайность.
К счастью, когда на лагерь опустились сумерки, принцессу больше заботила речь, которую она произносила своим войскам, и подобные мелочи её не беспокоили. Ради такого случая она надела свою узорчатую кирасу и сидела в седле прекрасного белого жеребца, а по бокам от неё держали факелы рыцари роты Короны. Я знал, что это умышленная попытка организовать всё так, чтобы происходящее запомнилось потомкам. Именно поэтому могу с большим удовлетворением сообщить, что нашёл лишь одну картину, изображающую эту сцену. Она вышла не очень хорошей — мазки неуклюжие, фигуры неестественные, — что отлично соответствует качеству речи Леаноры тем вечером.
У этой женщины действительно имелись значительные дарования, но только такие, которые делали её великолепным манипулятором, а именно те, что лучше всего проявлялись наедине, а не на публике. Её голосу не хватало естественного командирского тембра Эвадины, и когда она его повышала, тон становился пронзительным и скрежещущим. И поэтому, когда Леанора начала речь, которая, как она надеялась, станет духоподъёмным призывом к отважным свершениям во имя славного короля Томаса, её голос звучал, как у вопящей кошки.
— К оружию! — вскричала она, высоко поднимая свой короткий меч. Толку от её оружия было примерно столько же, как и от кирасы. — К бою! К славе!
Крики роты Короны — которую несомненно подбадривал лорд Элберт — прозвучали достаточно громко, скрыв тем самым вялость или отсутствие отклика остальной армии. Когда вскоре после этого Эвадина обращалась к роте Ковенанта — причём, послушать её собралась немалая толпа из герцогских рекрутов и керлских работяг, — картина была совершенно иной.
— Вы пришли за добычей? — спросила она их, стоя на платформе из сложенных досок. Она заговорила прежде, чем начали бы выкрикивать ответы, хотя я расслышал бормотание с шейвинским акцентом: «А нахуя мне ещё здесь быть?».