Я смотрел, как Флетчман сделал ещё несколько шагов и рухнул в снег, дёргаясь, как человек, к которому быстро приближается смерть. Во мне полыхнула ярость, я забыл Рулгарта, и, плюясь бранными проклятиями и взбивая снег, помчался обратно, собираясь зарубить Отруба. Злодей не обратил внимание на мою атаку. И не попробовал убежать. Вместо этого он повернулся, поднял лицо к громаде Сермонта, возвышавшейся над нами, и широко открыл рот, издавая крик. Поначалу это был скрипучий вой, но потом, когда Отруб набрал в лёгкие больше воздуха, он стал уже рёвом — и намного громче, чем я мог представить от такого тощего человека.
— В том-то и беда с предателями, Писарь, — прокомментировал Рулгарт, заставив меня остановиться и повернуться к нему, выставив меч наготове. Однако алундиец так и не двинулся, и не соизволил обнажить сталь. Мне показалась резкой внезапная перемена в его выражении лица — почти маниакальное желание схватки сменилось усталой, но весёлой покорностью. Отруб в безумной печали продолжал орать на гору, а Рулгарт улыбнулся и снова заговорил: — Предательство в их нутре, сколько бы им ни заплатили.
Сверху донёсся сильнейший рокот, громоподобный треск, от которого я инстинктивно съёжился, взвешивая безумную идею, что Сермонт решил ответить на рёв разбойника. В каком-то смысле он на самом деле ответил. Глядя на отвесные гранитные бока наверху, я сначала подумал, что от случайного порыва ветра часть облака опускается по горе. Но это облако опускалось всё ниже, постоянно росло, и скоро я осознал свою ошибку. Отруб по-прежнему орал, хотя его голос стал слабым хриплым воплем, который вскоре поглотил чудовищный рык катящейся белой ярости, несущейся в нашу сторону.
Я уже однажды висел в петле, ожидая смерти, а ещё провёл целый день у позорного столба, и потому уже был знаком с бессильной, беспомощной яростью. Я отлично знал, что убегать бессмысленно — лавина, несущаяся на нас, двигалась быстрее, чем бегает любая лошадь или человек, — но, стыдно признать, я не провёл последние отведённые мне секунды в печальном раздумье о всех совершённых в жизни проступках. Вместо этого, как вечный раб своей мстительности, я потратил последние секунды на тщетную попытку убить Отруба. Это тоже было совершенно бессмысленно, поскольку нас обоих точно ждала скорая смерть, но всё же я хотел получить удовлетворение и убедиться в его смерти перед Божественными Порталами. Навеки останется спорным вопросом, посмотрели бы Серафили косо на мою злость или нет, поскольку поток снега и льда унёс меня прочь, прежде чем я смог дотянуться мечом до ублюдка с бакенбардами.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Дорогой читатель, наверняка моей учёности польстило бы, если бы я сейчас пролил свет на опыт человека, которого тащит лавина. К несчастью, всё последующее навечно для меня утрачено. По моей теории бывают случаи, когда разум и тело настолько сокрушены болью и ощущениями, что память просто отказывается накапливать опыт.
Я помню, как пробежал мимо окровавленного Флетчмана, дёргавшегося в снегу, и как подбежал к Отрубу, занеся меч для смертельного удара. Помню, как рёв горы переполнил мои уши, и в лицо внезапно ударило льдом. Помню, как видел Отруба, который всё ещё стоял, подняв лицо, и разинутый рот кричал, но его уже нельзя было услышать, а потом он исчез во взрыве тумана из льдинок. После этого весь мир побелел, и моим последним ясным воспоминанием стало ощущение, что меня схватили и куда-то тащат. Чувствовалось давление, но не боль. Боль пришла, когда я уже очнулся. А перед этим мне пришлось вытерпеть очередной визит Эрчела. Если подумать, то мне кажется, что если бы меня тащило по горе в каскаде снега и льда в полном сознании, ощущения остались бы приятнее.
— Элвин, ты всегда был легковерным ублюдком, — донеслось его приветствие из глубин туманного поля. Похоже, его тень покинула Жуткий Схрон ради ещё менее живописного окружения. На этой земле лежало ещё больше трупов, а низкие насыпи в дрейфующем тумане превращались, когда я подходил ближе, в порубленные и изуродованные жертвы битвы. Из тел и из земли торчали стрелы и арбалетные болты, а с белых лиц, перепачканных кровью и грязью, смотрели вверх безжизненные глаза. Для сна такое необычно, но я чувствовал запах: едкую смесь грязи, крови и дерьма, характерную для поля битвы.
— Тебя там не было, — сказал я Эрчелу. — Эйн убила тебя задолго до Поля Предателей.
Он уселся на тушу рыцарского скакуна, чей всадник был раздавлен под могучим телом животного. Эрчел стаскивал латную перчатку невезучего аристократа, и удовлетворённо хмыкнул, когда она снялась, открыв пальцы, украшенные перстнями.
— Верно, — сказал он, пожав плечами, и протянул руку, чтобы поднять кинжал с земли. — Вот только с чего ты решил, что это Поле Предателей?
Несмотря на туман, я, оглядевшись, разобрал несколько отличий между этим полем и местом, где встретила свою кончину орда Самозванца. Там сражение кипело вдоль реки в неглубокой впадине между двумя низкими холмами. А эта земля была плоской, без каких-либо признаков реки поблизости.
— Ты и впрямь думал, — буркнул Эрчел и нахмурился, сунув лезвие кинжала между пальцами рыцаря, — что война в этом королевстве закончена?
— Очередное предупреждение? — спросил я. Неприятно было, что приходилось задавать этот вопрос. Пускай он и стал призраком, но меня раздражала сама мысль о том, что я должен быть признателен этой мерзкой душе.
— Скорее обещание. — Эрчел скривился от натуги, пиля плоть лезвием кинжала в поисках кости. — И, кстати, можешь не благодарить меня за прошлое предупреждение.
— Может, я просто вовремя проснулся. — Я пожал плечами, не желая выдавать ничего этому бесу. — Откуда мне знать, что ты хоть что-то изменил?
— Ниоткуда. — Он бросил на меня раздражающе-понимающий взгляд и вернулся к своему занятию, заворчав от удовольствия, когда палец оторвался, давая ему возможность снять золотой перстень. — Считай меня указателем или меткой на карте. Я могу показать тебе путь, но только от тебя зависит, захочешь ли ты по нему идти. Однако события этого дня… — Он прищурился и махнул рукой на окружающую резню. — К сожалению, ты не сможешь сделать такой выбор, чтобы предотвратить всё это.
— Когда? — спросил я, прохрипев вопрос сквозь стиснутые зубы. — Где?
— На ничем в остальном не примечательном клочке земли спустя какое-то время с этих пор. Раз это всё равно случится, то требовать деталей кажется бессмысленной затеей.
— Так нахрена вообще мне это показывать?
Лицо Эрчела потемнело, и он опустил взгляд, рассматривая перстень на своей ладони.
— А сам-то как думаешь? — мрачно пробормотал он. — Как будто у меня есть здесь выбор, которого нет у тебя?
Я двинулся к нему, протягивая руку к мечу. В этом сне сохранилась вся одежда, в которой я был на горе, вместе со всем оружием, а ещё, словно голод, зудело смертоносное намерение, которое я питал к Отрубу.
— Если ты всего лишь раб, — сказал я, — то у тебя есть и хозяин.
— Конечно есть. — Его улыбка вернулась, глаза посмотрели на меня с самодовольной злобой. — Тот же, что и у тебя. Ведь если я раб, то кто, блядь, по-твоему, ты?
Улыбка меня и добила, та самая улыбка, которая всегда вызывала во мне гнев, когда мы были ещё пацанами. Клинок со свистом вылетел из ножен, поднялся и опустился с быстротой и точностью, за которые стоит отдать должное урокам Уилхема и моему с трудом полученному боевому опыту. Эрчел почти даже не вздрогнул, когда меч разрубил его плечо и прошёл через рёбра до живота. Уродливым гейзером взметнулась кровь, и он свалился с конской туши, без звука соскользнув в грязь.
— Раньше тебе это никогда так не нравилось.
Я развернулся и увидел, что Эрчел стоит в нескольких шагах позади меня с той же ухмылкой на губах. Глянув на его свежеубитый труп, я обнаружил, что тот исчез.
— В смысле, убивать, — продолжал Эрчел. — Элвину вечно трудно. Тяжёлая работа, которой Декин тебя наказывал. Время сделало тебя злобным, старый друг.
— Никогда не устану убивать тебя, — сказал я, готовя меч для нового удара.
Я приближался, а Эрчел смотрел на меня без видимой тревоги, а его голос и лицо выдавали только скуку.
— Нельзя убить то, что уже мертво. Я даже не почувствую.
Я помедлил, разрываясь между желанием снова его зарубить, хоть ему и было на это явно наплевать, и знанием, что он сказал правду: я получал удовольствие, убивая его. А ещё я знал, что получил бы не меньше удовольствия, убивая Отруба, стой тот чуть ближе.
Опустив меч, я сурово и требовательно посмотрел на Эрчела.
— Что ты хочешь?
— Показать тебе путь, как я и сказал. — Он бросил мне перстень. — А вот и он. — Поймав, я повернул пальцами золотое кольцо и увидел, что это печатка, украшенная знакомым гербом. Мой взгляд вернулся к павшему коню, и внутри зарождалось неприятное осознание.
— Ты же знал, что она — ангел перемен, Элвин. — Донеслась до меня насмешка Эрчела, когда я приблизился к коню, так вывернувшему шею, что окровавленная голова с разинутым ртом смотрела на лицо всадника. — Ты знал, что она принесёт, и всё равно шёл за ней.
Причина смерти всадника стала очевидной по неестественному углу шеи, сломавшейся, когда голова соприкоснулась с землёй. От удара забрало его шлема распахнулось, целиком открыв лицо. Король Томас Алгатинет, первый с таким именем в своём роду, встретил благородный конец. На его доспехах виднелось множество вмятин и царапин, и он умер, сжимая свой меч, клинок которого был в крови до самой рукояти. Но ни отвага, ни хитрость сестры не спасли его от падения с лошади и перелома хребта.
— Стоит отметить, король не великий, — продолжал Эрчел. — Но далеко и не худший. Видел бы ты, до чего дошёл его прапрадед. — Он рассмеялся и с отвращением покачал головой. — И ты ещё меня считал чудовищем.
Я понял, что не могу отвести взгляд от лица мёртвого короля, а мой разум зациклился на лихорадочных расчётах. «Королевство без короля. Кто будет править вместо него? И сколько крови прольётся ради того, чтобы это решить?»