— Она ведь твоя бабушка? — спросил я однажды, когда он появился в дверях с мешком лука и хлеба. — Старая женщина с палкой, — добавил я, когда он в ответ лишь подозрительно нахмурился. — Вижу по твоему лицу. Тот же нос, тот же подбородок. Наверное, у неё есть имя? Как и у тебя, если уж на то пошло. Меня, кстати, зовут Элвин.
— Ешь, — приказал мой посетитель, бросая мешок мне под ноги. — И сри… — он запнулся, подыскивая верное слово, махая рукой в сторону леса, — … подальше отсюда. Ты воняешь хуже коров.
— Сэр, это невозможно. — Я улыбнулся. Он не ответил на улыбку, лишь развернулся и утопал прочь, не соизволив произнести больше ни слова.
Как часто бывает, когда тело выздоравливает, на следующий день моё состояние резко улучшилось. Дыхание перестало быть затруднённым, а разнообразные болячки утихли или даже исчезли. Улучшившееся настроение несколько омрачило осознание, что пульсирующая боль в голове вернулась, или я стал больше её замечать в отсутствие соперничавших с ней отвлекающих факторов. Дополнительно тревожило то, что у меня больше не было эликсира, способного избавить от пульсации, которая, как я знал, скоро станет гораздо сильнее, чем просто раздражающей.
Но всё же, мне нужно было отвлечься, и, отбросив страхи, я отправился в первую вылазку за пределы сарая. Похоже, каэриты не чувствовали нужды расчищать лес под свои жилища. Все эти одноэтажные дома под широкими крышами с небольшим уклоном были построены среди деревьев или в некоторых случаях вокруг них. Самые большие ставили в форме круглых зданий вокруг толстых стволов древних дубов или тисов. Я насчитал три десятка отдельных домов, прежде чем новый приступ пульсации не принудил меня уменьшить сложность задач. Боль была такой сильной, что мне пришлось остановиться, зрение затуманилось и сердце колотилось, пока я отдыхал, прислонившись к сосне на краю леса.
Когда пульсация наконец стихла — после глубоких вдохов и мучительных стонов, — моё зрение прояснилось, и я смог рассмотреть то, что было за западным краем деревни. Из широкой полосы изломанной, усеянной валунами земли, поднимался почти вертикальный утёс, образовывавший сторону пика, который мог бы посоперничать высотой с Сермонтом. Скользя взглядом по укрытым снегом валунам, я различил в их расположении определённую регулярность, казавшуюся слишком аккуратной для работы природы. Я вышел из леса, чтобы подобраться ближе, и разглядел прямые края и острые углы на упавшем камне, что могло быть только делом рук человека. Передо мной были руины, а не валуны.
Дальнейшее исследование выявило дорожки между плотными кучами обломков. Я понял, что когда-то это был городок, может даже крупный город, судя по тому, как лежал снег вокруг подножия горы. А ещё, пройдя по одной дорожке, я узнал, что она соединяется с несколькими другими в месте, из которого в сторону горы идёт уже более широкий путь. Когда я пошёл по этой дороге, мои новообретённые силы начали иссякать, и мне пришлось несколько раз останавливаться, когда ноги слабели, а боль в голове опять принималась раздражающе пульсировать. Не желая сдаваться перед недугами, я двинулся вперёд, чтобы узнать, куда ведёт эта артерия, поскольку удивительно, когда дорога проложена к отвесному утёсу.
Довольно скоро мои усилия были вознаграждены видом входа в подножии утёса. С расстояния в несколько сотен шагов он выглядел просто узким входом в пещеру с неровными краями, но, конечно, становился всё больше, когда я подошёл ближе. Ещё более интригующим оказался тот факт, что дорога, по которой я шёл, не заканчивалась перед пещерой, а направлялась прямо в тёмные пределы самой горы.
Мои полученные в битвах инстинкты за последнее время притупились, но не настолько, чтобы пропустить треск натянутого лука за миг до выстрела. Дёрнувшись в сторону, я почувствовал движение воздуха и услышал свист пролетевшей в футе от головы стрелы. Она с пронзительным звоном стали по камню отскочила от куска каменной кладки, лежавшего неподалёку, а я попытался укрыться за самым большим валуном из всех, какие только смог отыскать. Впрочем, к этому времени мои силы почти иссякли, и я смог только доковылять до постамента и уползти за него со вздохом облегчения.
— Кулир зейтен оэтир огаэль!
Голос звучал резко и властно, а слова были, как обычно, незнакомыми, хотя их значение угадывалось ясно. Быстро проморгавшись, чтобы в затуманенных усталостью глазах прояснилось, я увидел юную женщину, направлявшуюся ко мне от руин на другой стороне главной дороги. Она носила штаны из оленьей кожи и куртку, а её плечи укрывала короткая накидка из бобровой шкуры. В руках она сжимала наполовину натянутый лук. На поясе у неё висели тушки двух недавно пойманных кроликов, с красными пятнами на белом мехе. Её лицо было темнокожим с красными отметинами вокруг глаз, и, если выражение лица старухиного внука мне показалось вечно недружелюбным, то у этой оно выражало открытую враждебность.
— Ихса утир лихл! — рявкнула она, указывая на меня стрелой, а потом махнула в ту сторону, откуда я пришёл. — Кулир зейтен, Ишличен!
— Ишличен, — спокойно повторил я. — Я постоянно это слышу. Что это значит?
Юная женщина, по всей видимости, истощила свою готовность к переговорам, целенаправленно подняла лук, который хрустнул, когда она его натянула сильнее. Я отметил, как она встала между мной и неровным входом в подножии утёса.
— Там что-то, чего я не должен видеть? — предположил я, отчего она лишь сильнее разъярилась.
— Зейт! — проскрежетала она, и тетива уже касалась её губ, а лицо сурово сосредоточилось как у человека, который собирается убить. Я много раз видел такие лица и потому знал, что она не блефует.
— Просто, — вздохнул я, подняв руку и пытаясь встать, — дай мне минутку.
Охотница, по всей видимости, терпением не отличалась — она оскалила зубы и подошла ближе. На самом деле даже слишком близко, а всегда опасно приближаться к раненой жертве, пока не убедишься, что она мертва. Собрав все оставшиеся силы, я извернулся и пнул охотницу по ногам, отчего та неловко упала. Её тетива трумкнула, выпустив стрелу в небо. Охотница двигалась быстро — выхватила нож с пояса и повернулась ко мне. Но несмотря на быстроту, ясно было, что она не боец. Боец бы выкарабкался прежде, чем я набросился на неё. Схватив её за запястье, прежде чем она успела ударить, я так его вывернул, что это пережало нервы, лишив её пальцы силы. Подхватив выпавший нож, я приставил кончик к её подбородку, после чего она благоразумно замерла.
— Убить человека, — сказал я, — не то же самое, что убить кролика.
Её ноздри раздувались, глаза мерцали, а я держал нож на месте. Охваченный напряжённостью момента, я понял, что все мои боли исчезли. Однако весь освобождающий поток облегчения затуманило понимание, что я — довольно крупный мужчина — лежу на куда более маленькой женщине, прижимая нож к её горлу. «Эрчел бы мной гордился», подумал я, скривившись от стыда, а потом поднялся. Взмахнув ножом, я перерезал шнурок, на котором один из кроликов висел у неё на поясе.
— Я устал от луковиц, — сказал я ей, и поморщился, поднимаясь на ноги с кроликом в руке. — Прошу прощения за любое нанесённое оскорбление, — добавил я, бросив нож на землю и, развернувшись, направился назад, откуда пришёл.
Я ожидал какого-либо наказания, но ночь и большая часть следующего дня прошла без инцидентов. Без котелка я освежевал и насадил на вертел мою украденную добычу при помощи сломанного кончика старого серпа, который нашёл под какой-то копной соломы в тёмном уголке сарая. К полудню зверёк был полностью зажарен и готов к отправке в мой нетерпеливый голодный рот. И потому я с большим недовольством услышал внезапный шум со стороны деревни, вслед за которым донёсся топот бегущих ног. Внук старухи появился как раз, когда моё самодельное лезвие должно было отрезать первый кусочек от тушки. На его раскрасневшемся лице застыло выражение крайней необходимости, а в руках он держал толстую палку, о назначении которой я быстро догадался.
— Ты не мог прийти побить меня вчера? — спросил я. Он сердито и озадаченно посмотрел на меня, а потом указал палкой на деревню.
— Ты идти! — приказал он. — Сейчас!
«Надеюсь, у них тут нет позорного столба», подумал я, отрезая большой кусок мяса, и сунул его в рот, прежде чем соизволил подчиниться. Казалось странным, что охотница ждала целый день, прежде чем рассказала о моём нарушении, но, как в некотором роде эксперт по обидам, я отлично знал, что мстительные души, прежде чем начать действовать, часто дают обиде немного погнить.
В деревне я увидел множество людей — раньше и не предполагал, что там столько живёт, — больше сотни собралось на центральной поляне возле самого большого здания. Я прежде ни разу не видел так много каэритов в одном месте, и меня поразила их непохожесть. У одних кожа была белая, как мрамор, у других — бронзовая или тёмная, как у людей, живущих за южными морями. Цвет волос отличался таким же разнообразием: глубокий блестящий рыжий, угольно-чёрный и серебристо-седой. Другие их качества тоже варьировались сильнее, чем обычно — шестифутовые стояли рядом с коренастыми меньше пяти футов ростом, или же с изящными и гибкими людьми. Единственной очевидной характеристикой, которую они разделяли, были их отметины. Они имелись у всех — красные пятна, обесцвечивавшие лица и открытую кожу на кистях и предплечьях. Узоры менялись от лица к лицу, и плотность тоже, но у всех каэритов, что я видел, тогда или позднее, обязательно имелись какие-либо отметины.
Приближаясь к толпе, я почувствовал сильное напряжение, хотя никто не говорил на повышенных тонах. Казалось, воздух гудел от гнева и страха. Толпа собралась плотным кругом, и все смотрели на что-то в центре. Мой сопровождающий рявкнул что-то на каэритском, отчего толпа перед нами расступилась, открыв объект их внимания.
Там стояла старуха, как и прежде скрюченная, с мрачной решимостью на лице, и смотрела яркими глазами на пару связанных коленопреклонённых людей. Увидев их лица, по-прежнему узнаваемые, несмотря на отросшие бороды, синяки и измождённость от холода и голода, я не смог сдержать смешка, слетевшего с моих губ.