— Селина… почему? — спрашивал он как-то ночью у тёмного угла нашего жилища. — Почему я тебе не сказал? Почему не рассказал ему?.. — Обычно я со стоическим молчанием терпел его вспышки, но сегодня он вырвал меня из приятной бессонной дрёмы.
— Ой, да заткни пасть, говнюк благородный! — рявкнул я, отчего Мерик вскочил с кровати. Юный алундиец предупреждающе зыркнул на меня, подходя к Рулгарту, и опустил его обратно на шкуры.
— Спите, дядя, — прошептал он. — Всё хорошо.
— Дядя, да? — пробормотал я. Я всё ещё злился, что меня разбудили, и, зная, что пройдёт какое-то время, прежде чем смогу снова беспечно отдохнуть, поднялся и, задирая рубашку, направился к бочонку, чтобы отлить. — Милорд, значит ли это, что вы где-то в очереди на герцогство Алундия? — спросил я, вздохнув от облегчения, выпуская тугую струю. — Или вы просто бастард, вроде меня? Какой-нибудь признанный щенок не с той стороны спальни, которому выдали титул, чтобы он не грустил? Как я слышал, это частая практика среди аристократии.
— Следи за языком, невежественный подлец, — прошипел он в ответ. — Я законный сын леди Элиссы Альбрисенд, сестры леди Вериссы, последней жены этого честнейшего и храбрейшего человека, под пятой которого ты недостоин пресмыкаться.
— Так у лорда Рулгарта была жена. — Опустошив мочевой пузырь, я стряхнул с конца последние капли и, вернувшись, сел на своей кровати. — Своих детей нет?
Лицо Мерика окаменело от огорчения, как я понял, от самого предположения, что он станет делиться чем-то личным с простым керлом. Тем удивительнее стал его ответ, вызванный, думаю, потребностью сказать вслух то, что он прежде никогда не говорил.
— Леди Верисса умерла при родах, — тихо прошептал он, словно боялся, что услышит дядя. — И новорождённая дочь вместе с ней. Лорд Рулгарт принял меня в своём доме, когда я был ещё ребёнком, потому что моего отца убили в сражении, а мать обезумела от горя. — Он нерешительно потянулся к руке Рулгарта, но не тронул её. — По всем меркам этот человек всегда был моим отцом, а я — его сыном.
Мне немного захотелось посмеяться над ним, отпустить шуточку-другую, но они развеялись, не достигнув моих губ. Войне по её природе свойственно уничтожать семьи, разрывать их и далеко раскидывать. Эти двое, по крайней мере, до сих пор оставались друг у друга. От этого я почувствовал лёгкую зависть, но в основном грусть. Когда у керлов изгоняют или убивают лорда, они просто находят нового господина или переезжают на другие земли в поисках работы. А какой толк миру от аристократов без земли и положения?
Я вздохнул, улёгся на свою самодельную кровать и отвернулся, оставив Мерика в его молчаливом бдении.
До того времени, как Рулгарт восстановился достаточно, чтобы ходить, я большую часть своих дней проводил с Лилат. Наше изучение окрестных лесов избавляло меня от его кислого лица и смягчало растущую уверенность, что скоро мне придётся его убить.
Моё знание каэритского языка дошло до уровня, на котором я мог составлять предложения, хотя произношение часто заставляло охотницу смеяться. Её знание альбермайнского тоже существенно улучшилось, и она уже могла частично отвечать на некоторые мои более глубокие вопросы.
— Улла научила, — ответила она на мой вопрос о её знании языка ишличен. — Она… узнала от… — Лилат нахмурилась, копаясь в памяти в поисках верного термина, — … бабушки.
— Бабушка Уллы путешествовала в земли ишличен?
Лилат в ответ насторожилась, словно я влез в какое-то частное дело.
— Каэриты иногда… путешествуем в ваши земли. — Я заметил некую уклончивость по тому, как она отвела взгляд, указывая на далёкие горы, поднимавшиеся на востоке над верхушками деревьев. — Они уходят. Возвращаются много времени спустя.
— Зачем?
Выражение её лица стало ещё более настороженным.
— Отправлены… учиться, — сказала она, поднимая лук. — Сейчас мы охотимся. После ты учишь.
— Отправлены кем? — настаивал я, и заработал в ответ только сердитый взгляд и молчание на целый час, который ушёл у неё, чтобы выследить и подстрелить зайца-беляка. И только вытаскивая стрелу из подёргивающегося трупа она проворчала короткий, неохотный ответ.
— Эйтлишь, он их отправил.
— Эйтлишь? — Я вспомнил, как Улла упоминала это имя в нашу первую встречу, и как она отказалась пояснить, что это значит. Видя теперь напряжённость Лилат, я понял, что это весьма важный человек, и к тому же тот, кого стоит бояться. — Кто это?
Она, избегая моего взгляда, подняла немного снега, начисто вытерла наконечник стрелы и убрала в колчан.
— Он скоро придёт.
— И это плохо? — спросил я.
Лилат помедлила, потом повернула ко мне лицо, на котором застыло сочувствующее и полное нерешительности выражение.
— Не знать… пока. Пойдём. — Она встала, поднимая зайца. — Теперь ты учить нож.
— Думаю, в этом ты освоила уже почти всё, чему я могу тебя научить. — Оглядевшись, я увидел под укрытой снегом листвой упавшую ветку. — Скажи, — спросил я, подходя к ветке, из которой на вид можно было получить две подходящих по длине палки, — что каэриты знают о мечах?
— Да не так! — голос Мерика был наполнен презрением знатока к новичку, и я понял, что его ухмылка сильно задевает моё самолюбие. — Писарь, кто учил тебя обращаться с мечом? Учитель танцев?
Я опустил свою ветку, очищенную от коры и грубо оструганную в подобие меча и выпрямился из позиции «к бою», которой научил меня Уилхем. Я как раз демонстрировал Лилат основы, отбивая её неуклюжие удары при помощи ударов по дуге, которые мне пришлось так долго осваивать. Развернувшись, чтобы окинуть юного сноба зловещим взглядом, я сказал:
— Милорд, меня учил рыцарь с великолепной репутацией, который научился своему искусству у одного из лучших фехтовальщиков своего века.
— Ты имеешь в виду лишённого наследства лорда Дорнмала, — ответил Мерик. — Насколько я помню, его репутация складывалась в основном из поражений почти на каждом турнире, где он участвовал, и из того, что он забыл свою клятву королю и спутался с Самозванцем. На Поле Предателей он потерял бы голову, если бы твоя малицитская сука не взяла его себе ручной зверушкой.
— Турнир — это не битва. — Чем сильнее я сердился, тем короче выходили слова. — И будьте любезны следить за своим языком.
От моего рубленого приказа лицо Мерика покраснело, его негодование вскипело от неуважения, выказанного керлом-разбойником.
— А может я тебе покажу? — сказал он, выходя из дверей дома, где он стоял и бросался язвительными замечаниями о моём уроке. — Миледи, позвольте? — спросил он, коротко поклонившись Лилат, и протянул руку к её деревянному мечу. Охотницу этот жест явно развеселил и озадачил, но она послушно передала ему оружие, дождавшись от меня кивка.
— Мы это уже проходили, — заметил я, когда Мерик повернул ко мне лицо. — Вы проиграли и пострадали от этого.
— В хаосе битвы многое может случиться. — Он предвкушающе улыбнулся и сам встал в позицию en garde. Его стойка была менее строгой, чем Уилхему удалось вдолбить в меня, колени лишь слегка согнуты, а «меч» он держал ровно и на уровне пояса. Он начал приближаться, но остановился от звука голоса его дяди.
— Мерик.
Лорд Рулгарт стоял в дверях, согнув спину и одной рукой держась за косяк. Я решил, что его лицо уже не такое пепельное. Как обычно, на его высоком стройном теле была одета лишь рубашка и штаны, несмотря на холод. Он твёрдым взглядом смотрел на племянника.
— Дядя, я… — начал Мерик и умолк, когда Рулгарт покачал головой.
— Хочешь урок, Писарь? — спросил он, выходя из дома. Возле Мерика он вытянул руку, и юноша, немного поколебавшись, вложил в неё палку. Рулгарт крутанул куском ясеня, потом поднял и опустил в мою сторону в небрежной пародии на рыцарское приветствие. — Попробуй со мной.
Я издал краткий жалостливый смешок.
— Это не очень-то честное состязание, милорд. С учётом вашего состояния.
— Да, — согласился он, и на его губах показалась тончайшая улыбка. — Мне и впрямь стоило бы повесить на шею несколько камней, чтобы дать тебе хоть какой-то шанс.
Он уставился на меня, поднял палку, и тогда я, вздохнув, согласился повторить его жест. Это случилось слишком быстро, мой глаз уловил только, как его деревянный клинок чуть опустился, он приблизился на полшага, а потом — размытое пятно, неприятное предчувствие, и мою палку выбило у меня из рук. В животе разразилась боль, и я оказался на заднице, попеременно то рыгая, то задыхаясь. И только тогда моя вероломная память соизволила вспомнить слова Эвадины у брода после моей первой встречи с лордом Рулгартом: «Ты многому научился, но ему ты не чета».
И всё же я никогда не был невосприимчив к опасностям уязвлённой гордости, и когда боль в животе стихла, а в лёгкие вернулась капля воздуха, пополз за своей выпавшей палкой. Огибая Рулгарта я увидел, что он смотрит на меня, почти не сменив прошлую позу. Его выражение оставалось по большей части бесстрастным, за исключением устало, но выжидательно изогнутых бровей. Если бы он насмехался, то, наверное, мой гнев бы остыл. Но вот эта почти равнодушная уверенность распалила мой нрав, и я почти без промедления атаковал, сжимая палку двумя руками и пытаясь ударом сверху попасть Рулгарту по макушке. Он почти совсем не сдвинулся, а только отклонился так, что опускающийся кусок ясеня попал лишь по земле, завершив свою арку, а Рулгарту открылся мой незащищённый бок.
Очередной взрыв боли, на этот раз в рёбрах. За последующие мучительные минуты я познал такое унижение, которое, как мне казалось, навсегда оставил в борделе или в разбойничьем лесу своего детства. Я пробовал каждый трюк, которому научил меня Уилхем, каждую дополнительную тактику, усвоенную на поле боя, и получил в ответ только новые удары по разным частям моего тела. Я-то думал, что не встречу бойца смертоноснее Алтуса Левалля, но теперь понял, что в сравнении с этим человеком он был просто неуклюжим мужланом.