В ответ его лоб снова наморщился, на этот раз скорее весело, чем озадаченно.
— Должен? — переспросил он.
— Вы даёте. — Я поднял банку. — И я тоже даю.
— Я лекарь, — сказал он, и видимо, других объяснений он не считал нужным приносить. Вскоре меня выпроводили из его дома, его напутственные слова остались за пределами моего понимания, но я уловил, что у него дел по горло, и нет времени, которое можно было бы потратить на мою ишличен задницу.
Паста источала сильный навозный запах, отчего я тем вечером задумался, прежде чем наносить её на лоб. Но внезапный приступ пульсирующей боли быстро смёл всю мою нерешительность. Эффективность снадобья проявилась в тот же миг, когда оно коснулось моей кожи, породив прохладное приятное ощущение, которое, по мере того, как я размазывал пасту, переросло в отгоняющее боль онемение. Пульсация быстро утихла, вызвав у меня вздох облегчения, хотя мои соседи не разделили со мной радость.
— Яйца мучеников, ну и вонь! — возмутился Мерик. — По крайней мере, оставляй ставни открытыми.
На следующий день я проснулся после крепчайшего за последние недели сна, но, поднявшись, обнаружил, что пульсация пытается вернуть свою мерзкую хватку. Я с огромным удовольствием подавил её, опять намазав пасту. Такое чудесное средство наверняка стоило бы в Альбермайне целое состояние, и мне показалось странным, что лекарь расстался с ним, не ожидая оплаты.
— Оплаты? — спросила Лилат, когда я задал этот вопрос на утренней охоте. — Что такое оплата?
Мы поднимались по лесистому склону к югу от деревни, Лилат вела меня к гребню, выходившему на долину. Я предположил, что она хотела исследовать свежие места для охоты, поскольку в последние дни мы добыли немало дичи с ближайших к деревне холмов. Подъём был крутой и зачастую скользкий, там, где земля недавно оттаяла, хотя, казалось, охотница на это не обращала внимания. А я, хоть и не впервые ходил по такой неровной земле, но всё же с трудом поспевал за её ловкой уверенной походкой.
— У вашего народа нет монет? — спросил я её, когда мы остановились на отдых.
— Монет?
— Да. — Я покопался в сапоге и вытащил одну из немногих оставшихся у меня монет — один шек, переживший лавину. — Вот, — бросил я ей. — Это монета.
Лилат повертела пальцами медный диск. Отчеканенная голова отца короля Томаса вызвала на её челе проблеск интереса, но явно было, что она понятия не имела, для чего это.
— Что она делает?
— С её помощью покупают вещи.
— Покупают?
Именно тогда я понял истинную пропасть между каэритами и людьми за границами их земель. Бесконечные всепоглощающие циклы труда, торговли и жадности, которые характеризовали большую часть внешнего мира, здесь были неизвестны. Я понял, что потребуется больше, чем короткая беседа в перерыве на охоте, чтобы объяснить всё это человеку, незнакомому с концепцией денег.
— Тайлан, — попробовал я другую тактику. — Лекарь. Он дал мне кое-что, но ничего не потребовал взамен.
— Он лекарь, — просто сказала она, и встала, чтобы продолжить подъём.
— Так он работает и не ждёт ничего взамен за свой труд? — настаивал я, снова с трудом поспевая за её резвым шагом.
— Лекарям нравится лечить. Как охотникам — охотиться. — Она с ухмылкой оглянулась на меня. — А воинам — воевать.
— Не то что бы я воин… — Я осёкся, потому что она резко исчезла в густом подлеске. Во время охоты такое случалось постоянно. Обычно через несколько секунд она снова появлялась, но иногда могла исчезнуть на несколько часов, и тогда мне приходилось возвращаться в деревню в одиночку. Я немного подождал, а потом заключил, что она, должно быть, решила преследовать жертву без обузы в лице неуклюжего меня. — Я писарь, — пробормотал я, и развернулся, чтобы начать спускаться.
— А что это такое? — спросила Лилат, выходя мне навстречу на противоположной стороне тропы. Она уже несколько раз демонстрировала эту на первый взгляд невозможную способность, и ни разу не показывала никакого самодовольства или гордости, хоть я и подозревал, что это она так шутит.
— Я пишу, — сказал я, и в ответ она лишь непонимающе на меня посмотрела. Вздохнув, я жестом показал ей подниматься дальше, и последовал за ней, как мог. — Писать — это значит наносить слова…
Час спустя стало ясно, что если концепцию денег Лилат понимала с трудом, то письменность представляла для неё куда более глубокую загадку.
— Как можно захватить слова? — спросила она, когда мы, наконец, поднялись на гребень. — Только про помощи этих… чернил и бумаги?
Тяжело дыша, я уселся на ближайший валун и принялся искать палку, чтобы нацарапать на земле пару букв для демонстрации, но замер, когда мой взгляд наткнулся на то, что я поначалу принял за дерево необычных размеров и толщины, а при ближайшем рассмотрении понял, что это какое-то рукотворное сооружение. Башня со стенами, увитыми лианами и ветвями.
— Что это? — спросил я, повернулся и увидел, что Лилат смотрит на меня, скрытно улыбаясь.
— То, что я хотела тебе показать, — ответила она и бросилась вперёд.
Уже ближе к башне я понял, что она несколько больше и выше, чем мне показалось сначала — высотой по меньшей мере в сорок футов. Каменная кладка, видимая через растительный покров, была старой и потрескавшейся, но при этом отличалась такой же точностью, какую я заметил в руинах в долине внизу. Я различил смутные очертания оконных проёмов в верхних частях башни, но не видел никакого входа в плотной массе кустов и корней деревьев, окутывающих её основание.
— Я нашла её, когда была ещё маленькой, — сказала Лилат. — Когда рассказала Улле, она велела мне держаться подальше, но из-за этого мне только хотелось возвращаться сюда снова и снова. Мне нужно было попасть внутрь. Это казалось… необходимостью. Три зимы я прочёсывала каждый дюйм этой местности, пока не нашла. — Она повернулась, жестом показала мне следовать за ней, и направилась к небольшой впадине на северном склоне гребня. Она была сильно заросшей, как и всё здесь, и сначала мне даже показалось, что там не пройти, но Лилат считала иначе.
— Старые здания — как лежалые туши, — по-каэритски сказала она, опустившись на четвереньки, и поползла в узкий проход в листве, который мои глаза пропустили. — Плоть сползает с костей, оставляя щели. Мне понадобилось немало времени, чтобы найти такую широкую, в которую можно пролезть.
— Ты была внутри?
Она кивнула.
— Я прихожу, когда идёт смена времён года.
— Почему?
— Увидишь.
Влажная земля вскоре сменилась толстыми камнями древнего фундамента, и Лилат провела меня через узкую щель между двумя монолитными гранитными плитами. За ними было практически угольно-темно, и только сверху опускалось несколько узких столбов света.
— Сюда, — сказала Лилат, пока я наощупь поднимался, взяла меня за руку и повела к изогнутой внутренней стене башни, где я споткнулся об лестницу. Мы полезли вверх, где мрак чуть рассеялся, но не настолько, чтобы я перестал переживать о том, куда поставить ногу, хотя моя спутница поднималась быстро. С учётом явной древности этого места, я взбирался с ожиданием, что мои ноги скоро встретят пустоту, ведущую к костедробильному падению. К счастью, катастрофа так и не наступила, и мы в конце концов выбрались в просторную круглую комнату. Она освещалась высоким окном, лишь частично заросшим лианами, так что, по крайней мере, я мог ступать по ровному полу, покрытому пылью, с некоторой степенью уверенности.
— Не вижу здесь чего-то особо интересного, — сказал я, и Лилат в ответ подтолкнула меня и указала вверх.
— Подожди, время уже почти пришло.
Я довольно долго таращился в пустоту наверху, пока от скуки мой взгляд не вернулся к окну. Во время ежедневной охоты я взбирался на несколько холмов возле деревни, но ни разу так высоко, как сейчас, и поэтому не мог хорошенько рассмотреть земли, которые мои люди называли Каэритскими Пустошами.
Хотя весна ещё в полной мере не наступила, но приглушённые цвета холмов, глубоких долин и холмистого леса уже начинали передавать ощущение всего богатства зелени. На юго-западе тоже высились горы, хоть и не такие высокие, как те, через которые я перебрался, чтобы попасть сюда, но тоже впечатляющие. В «Путешествиях» Улфина ни о чём подобном не упоминалось, его описание родины каэритов по большей части сводилось к намёкам на плохую погоду и вероломные пики. Мне пришло в голову, что настоящий опыт Улфина об этом месте был куда более скудным, чем он притворялся. Или же он просто был очень плохим учёным, поскольку какой писарь не удостоит упоминанием такую красоту? Я вырос на природе, но что-то в этих землях вызывало чувство неизвестности, причину которого я понял, немного поразмыслив. «Это дикие земли», решил я, осматривая незапятнанную красоту вокруг, неизраненную изгородями, стенами или дорогами. «По-настоящему дикие».
— Всё это… — я обвёл рукой огромную глушь за окном, — каэритские земли?
— Всё каэритские, — подтвердила она, не отрывая глаз от тенистого чердака.
— И сколько их? Каэритов?
Видимо, вопрос показался ей неуместным или бессмысленным, поскольку она просто пожала плечами и сказала:
— Много. — Вдруг она выпрямилась, сжав мою руку. — Сейчас начнётся. Смотри.
Я снова поднял глаза и тут же потрясённо отпрянул, поскольку черноту наверху озарил ярко полыхнувший свет. Чертыхаясь и моргая влажными глазами, я отошёл назад. Когда зрение прояснилось, я увидел столп света, который идеальной вертикальной линией опускался с крыши башни в центр пола комнаты. Для солнечного света, проникшего через трещину, он был слишком ярким. Приблизившись, я почувствовал, что этот столп источает не только свет, но и жар. Не настолько сильный, чтобы нельзя было провести через него рукой, но я знал, что если задержусь, то вскоре на коже останется ожог.
— Как? — спросил я, снова вглядываясь вверх.
— Мне не удалось забраться повыше, чтобы узнать, — сказала Лилат. — Наверняка там какое-то стекло. Но не это самое интересное. — Она присела, провела рукой по пыли и на камне под ней показалось поблекшее изображение. Я понял, что оно было нарисовано, а не выгравировано, хотя цвета остались достаточно яркими, чтобы разобрать: солнце, окутанное пламенем.