ю властность, и её красота с годами не потускнела, а только усилилась. Подшитая горностаем накидка из синего бархата идеально подчёркивала цвет её лица, создавая образ женщины, рождённой для своего положения, что, как и многое в её отношении, было ложью. Она держалась дружелюбно, но за приветливым фасадом я заметил пристальный взгляд. Из всех светлых умов, что я встречал, Лорайн занимала место близко к вершине списка, и я знал, что недавние события дали ей немало поводов для размышления.
— Миледи герцогиня, — сказал я, кланяясь в седле. — Прошу прощения, что не спешился, но моего присутствия ожидает королевская семья.
Лорайн усмехнулась.
— Как же высоко ты поднялся, — сказала она. — Может, даже, выше меня, а?
— Это невозможно, миледи. — Я глянул по обе стороны от неё, увидев только телохранителей, но не герцога. — А вашего мужа здесь нет?
— А ты не слышал? — Выражение лица Лорайн без усилий сменилось на печальную маску скорбящей вдовы. — Герцог Руфон, мой возлюбленный муж, несколько недель назад покинул этот мир. Болезнь, которую не смогли исцелить ни лекари, ни молитвы мученикам.
— Ужасная потеря, — заявил я, даже не утруждаясь придать этим словам притворное сожаление. То немногое, что я видел в герцоге Руфоне, оставило мне впечатление мелкого человека, который пытался втиснуться в совершенно неподходящую ему роль, в отличие от его жены. — А ваш… ребёнок? — поинтересовался я.
— Жив-здоров под присмотром верных слуг в за́мке Амбрис, хотя мне было очень больно расставаться с ним. Его зовут Боулдин.
Мы с пониманием улыбнулись друг другу: Боулдином звали деда Декина по материнской линии. И пускай в ребёнке не текла кровь павшего Короля Разбойников, но Лорайн всё равно явно представляла Декина в роли отца. Поэтому я понял, что герцогиня Лорайн Блоуссет больше никогда не женится, и что она любила только одного человека, раз и навсегда. Эта мысль вызвала воспоминания о той старой банде злодеев, и о наших деньках в лесу — воспоминания, которые сейчас только отвлекали внимание, поскольку мне надо было организовать преступление.
— Миледи, вам стоит проверить, что ваши войска сегодня в полном порядке, — сказал я, встретившись с ней взглядом, чтобы убедиться, что она поняла смысл моих слов.
Лорайн быстро стрельнула глазами в сторону королевской семьи, а потом подвела кобылу поближе и тихо спросила, тщательно стараясь говорить бесстрастно:
— Элвин, король на самом деле у Самозванца? Или всё это просто фарс?
Несмотря на недостаток интонации в её вопросе, я услышал за словами настоящую подоплёку. «Она раздумывает, не переметнуться ли». Я сдержал смешок, поняв, что не могу винить Лорайн за мысли о государственной измене. Это было бы всё равно как хлестать волчицу за то, что она кусает всё, что может угрожать её волчонку.
— Убедитесь, что ваши войска сегодня в полном порядке, — ответил я. — Особенно обратите внимание на левый фланг противника, и всё будет хорошо.
Она озадаченно нахмурилась.
— Мои капитаны говорят, что лучшие войска Локлайна в центре.
— Левый фланг. — Я улыбнулся, взял уздечку Черностопа и повернул его в сторону знамени Алгатинета. — Поверьте мне. — Я помедлил, снова повернувшись к ней. — Рад был снова вас повидать.
Она продолжала хмуриться, но склонила голову с изяществом герцогини, а я ударил пятками, пустив Черностопа рысью. Три шеренги королевских солдат расступились, дав мне приблизиться к королевской свите, где я пустил коня шагом, тщательно осматривая крайнюю правую часть нашего построения. К своей радости я увидел, что Уилхем разместил верховых разведчиков и Всадников Ковенанта чуть впереди от пехоты войска Ковенанта, обеспечив возможность быстрой атаки, когда придёт время.
Должен признаться, я испытывал некоторую тошноту, приближаясь к группе аристократов под знаменем Алгатинетов. И хотя я не питал никаких сомнений о правильности моего дела, но осуществить это было нелегко. И я не испытывал никакой уверенности, что всё сработает, поскольку таких прецедентов ещё не было. На самом деле я до сих пор не знаю о каких-либо параллелях в истории, и мой план того дня не был записан до тех пор, пока я сам не взял перо, чтобы написать эти страницы. Моё худшее преступление всегда было моей самой долгоживущей ложью, открытой лишь тебе, мой возлюбленный читатель, ибо я знаю, что твоё суждение будет справедливым.
— Ублюдок опаздывает, — проворчал сэр Альтерик, когда я остановил Черностопа. Рыцарь-маршал хищно осматривал войско напротив, и неодобрительно нахмурился, повернувшись ко мне. — Но с другой стороны, капитан, и вы тоже.
— Всего лишь проследил за надлежащей диспозицией моей роты, милорд, — сказал я ему, пытаясь сдержать сильное бурление в животе. В отличие от всех присутствующих, мои доспехи оставались смесью найденных пластин и снаряжения разного цвета и возраста. Впрочем, рыцарского лоска в тот день ещё сильнее не доставало сэру Элберту. Он сидел на своём могучем скакуне в прекрасно сделанных, но неотполированных доспехах, а небритое лицо постоянно дёргалось, в то время как глаза обшаривали орду Самозванца. И снова во мне закружилась капля жалости, поскольку вид такого человека в подобном состоянии может вызвать укол боли даже в самом ледяном сердце. Но я снова подавил этот импульс. «Чем я обязан этим благородным негодяям?».
— Когда приедет Самозванец, — строго приказала мне принцесса Леанора, — переговоры будут проходить в соответствии с принятым обычаем. Вы будете только слушать. Ничего не будет решаться в этот миг. Наш дальнейший ход действий будет определён, когда мы удалимся выслушать ваше суждение. — Её лицо помрачнело, и на нём отразилось страшное предупреждение. — Вы меня поняли, капитан Писарь?
Я низко поклонился, согнул палец в перчатке и приставил ко лбу — натурально, перепуганный керл, которого она хотела увидеть.
— Я понял, ваше величество.
Далёкий звук труб приковал все взгляды к вражескому войску. Ровные ряды в центре зашевелились и разошлись, а вперёд выдвинулось высокое знамя. Раздались радостные крики, когда проехала фигура в великолепных доспехах бронзового цвета — это армия бунтовщиков приветствовала Самозванца. Я заметил, что самые восторженные крики доносились от толпы простолюдинов слева, а не от альтьенцев. Солдаты и наёмники тоже кричали с удовольствием, но не настолько живо или громко. Выехав из шеренги, высокий мужчина развернул коня и высоко поднял знамя, а его скакун встал на дыбы. Безусловно, такое зрелище производило впечатление, и восторженные керлы завопили ещё громче.
Снова развернувшись, он ровным галопом помчался в сторону королевской свиты, а за ним развевалось шёлковое знамя. На миг я подумал, что Самозванец собирается вести эти переговоры в одиночку, что отлично сыграло бы мне на руку, а потом я увидел, как из вражеских рядов выезжает ещё одна группа всадников. Герцог Галтон ехал под своим знаменем с целой свитой из дюжины вооружённых рыцарей за спиной. Наверняка это были Серебряные Копья, о которых говорил сэр Альтерик — кончики их поднятых копий блестели на солнце, пока не налетела гряда облаков, погрузив неглубокую долину в тень.
Магнис Локлайн, претендент на трон Альбермайна, остановился в дюжине ярдов от королевского отряда. На нём не было шлема, и, увидев его лицо впервые, я поразился отсутствием какого-либо сходства с королём Томасом или принцессой Леанорой. Это было несомненно красивое лицо, с сильным подбородком и узким носом, а длинные тёмные волосы развевались на усиливающемся ветру, создавая внушительный образ короля-воина. Впрочем, я увидел мало признаков крови Алгатинетов, и это укрепило моё убеждение в том, что этот человек — величайший из лжецов. Все его притязания были такими же фальшивыми, как и любая ложь, что я когда-либо говорил, и, хуже того — они пользовались гораздо бо́льшим успехом. Я видел за этим лицом живой ум, но ещё и голодное честолюбие в том, как он осматривал собравшуюся знать. Потому удивительно было, когда он перевёл взгляд с королевского отряда на Эвадину и направил к ней коня.
— Леди Эвадина Курлайн, — сказал он, низко поклонившись. Его голос вызвал новое удивление тем, что он был лишён всяких попыток изобразить благородный акцент. Это был размеренный и, по-видимому, хорошо поставленный в речах голос, но в то же время грубый голос образованного керла или начитанного горожанина. — Мы, конечно, уже встречались раньше, но никогда не были представлены. Видя вас сейчас, я считаю это ужасным недосмотром с моей стороны.
Он говорил открыто и с несомненным обаянием, весьма похоже на ухажёра, приветствующего будущую невесту. Однако вместо ревности это вызвало в моей груди только веселье, поскольку я знал эту женщину, а он явно нет.
В ответ на его приветствие Эвадина не сказала и не сделала ничего, хотя эмоций на её лице хватало. Она смотрела на Локлайна с непоколебимой ледяной сосредоточенностью, какую я видел у неё в битве — с таким выражением она убивала.
Эвадина продолжала молчать, и я увидел, как весело и оскорблённо дёрнулись губы Самозванца. Развалившись в седле, он спросил:
— Неужели вам нечего мне сказать, миледи? Под защитой флага переговоров вести себя так… невежливо для человека, настолько славного своим благочестием.
Эвадина прищурилась.
— Да, мне есть что вам сказать, — отрывисто проговорила она, сдерживая ярость. — Заканчивайте эту бессмысленную игру, чтобы я могла приступить к отправке вашей испорченной души обратно к вашим хозяевам-Малицитам.
Вся весёлость тут же слетела с лица Локлайна. Он уже сражался раньше с этой женщиной, пусть и мимолётно, и знал о её способностях, а потому её смертельная антипатия отрезвляла.
— Я не служу Малицитам, — с виду искренне обиженным тоном заявил он. — Я всегда почитал Ковенант. — Он указал на войско за спиной. — В рядах той армии прямо сейчас стоят священники.
— «Остерегайтесь гласа порченных», — ответила Эвадина цитатой из свитка мученика Стеваноса, — «ибо язык Малицитский сплетёт клетку лжи вокруг любого сердца».