— Аркур — леность, Ноайль — алчность, Николаи — обжорство, Фиц-Джеймс — зависть, другой Ноайль, тот, который граф, — гордыня, Де Мюи — гнев, Дюра — похоть.
— 30 марта, — продолжил Лаборд, — король в раздражении приказал разрушить выстроенные павильоны на равнине Саблон. В это же время в городе тайком распространили брошюру, полную исторических аналогий и анекдотов, касающихся Бастильского замка. Брошюру выпустили с целью предупредить «патриотически настроенных граждан», что их рвение может привести в Бастилию. Пасквиль арестовали, но найти подпольную типографию не удалось.
— Подобное сочинение, — задумчиво произнес Бурдо, — должно заставить задуматься тех, кто исповедует неограниченный деспотизм.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Ноблекур. — Вы подрываете основы порядка, которому служите?
— Нет… Но я уверен, что порядок не должен противоречить ни законам естественного права, ни нашему просвещенному веку. Честно говоря, использование «писем с печатью», приговаривающих людей без суда и следствия, мне кажется недопустимым.
— Все меняется, — вмешался Николя, желая умерить пыл собеседников, грозивших превратиться в спорщиков. — Брат императора заявил мне, что в ближайшем времени в Австрии отменят пытки.
Вошла Катрина и убрала со стола. Лаборд снова наполнил бокалы. Внесли второе блюдо, названное приготовившей его Марион «рулетиками из говяжьего языка». Пока они раскладывали кушанье по тарелкам, Марион слабым писклявым голосом излагала рецепт его приготовления. Следовало промыть язык и проварить его вместе с добрым куском говядины, дабы язык остался сочным. Когда кожица начнет завиваться, язык вынимают из кастрюли, снимают кожицу, остужают и режут на тоненькие ломтики, в которые потом заворачивают фарш для кнелей.
— А что входит в этот фарш? — поинтересовался Лаборд.
— Это секрет, сударь, однако вам я его открою. Я беру фунт мякоти телятины, а также бедренную часть или рульку и, убрав сухожилия и хрящи, как следует измельчаю все мясо вместе с фунтом говяжьего жира, приправив полученный фарш петрушкой, солью, перцем и специями по вкусу. Затем, одно за другим, вбиваю два яйца и все хорошенько размешиваю, чтобы фарш приобрел однообразную консистенцию. Раньше я подмешивала к нему немного воды, но Катрина посоветовала мне брать вместо воды шнапс. Он дает превосходный аромат. Надо сказать, яйца обычно не кладут в фарш, но ломтики языка очень тоненькие, а нам надо, чтобы наши рулетики не расползлись.
— Отлично! — потер руки Лаборд. — Настоящая сказка «Тысячи и одной ночи»! Кончается одна история, и тут же начинается другая. Продолжайте, прекрасная Шехерезада!
Старая кухарка не заставила себя упрашивать. На каждый кусочек языка она укладывала немного фарша, а потом ножом, обмакнутым в яйцо, приминала его и разглаживала, чтобы он лучше склеился. Затем скатывала рулетики, оборачивала их ломтиками сала и нанизывала на вертел. Когда рулетики обжарились, она присыпала их хлебными крошками, дабы они приобрели золотистый цвет, и подала с острым соусом.
— Предвидя ваш следующий вопрос, сразу рассказываю рецепт соуса. Пассируем на сливочном масле одну морковку, пару луковиц и нарезанный тонкими ломтиками пастернак; все обжариваем до золотистого цвета. Потом добавляем горсточку муки, бульон и полстакана уксуса, и, разумеется, приправы: букет гарни, пряности, чеснок, перец и тертый мускатный орех. Все увариваем на медленном огне, пока не загустеет, иначе говоря, не будет ни жидким, ни крутым. На этом, господа, если хозяин мне позволит, я хотела бы удалиться, ибо старые ноги устали стоять.
Николя встал и обнял Марион; его порыв растрогал старушку до слез. Сирюс радостно лаял, в то время как Мушетта, перевернувшись на спинку, помахивала лапами, поворачиваясь то на один бочок, то на другой, испуская тихое урчание.
— Ах, как вкусно, — произнес Бурдо. — Это блюдо стоит моего паштета.
Он аккуратно разрезал рулетик, дабы всем стали видны перемежающиеся слои языка и фарша. Из разреза вырвался ароматный пар.
— Хрустящую корочку следует немедленно обмакнуть в соус!
— Кстати, о хлебной корочке, — начал Николя. — Полагаю, вы заметили подозрительное скопление народа прямо напротив дома?
— Разумеется, — ответил Ноблекур. — Я разглядывал их, сидя у окна в своем любимом кресле. Что вы хотите, цена на хлеб растет, и люди недовольны. Это уже не первый раз на моем веку, но, полагаю, не последний. Помнится, я был совсем зеленым юнцом, когда 14 июля 1725 года мятежники разгромили булочные в Сент-Антуанском предместье.
— Подъезжая к Парижу, я видел большие скопления возмущенного народа, — произнес Николя, — и возмущение его было направлено прежде всего против богатых мельников.
…Мельник мошенник,
Он крадет зерно,
Что вы хотите,
Это его ремесло! —
пропел Бурдо.
— В Бретани эти куплеты поют на другой мотив, но смысл тот же:
Взмахнет мельница крылом,
А мельнику уже лепешка.
Все захихикали, и только Лаборд мрачно качал головой.
— Этими неразумными созданиями, среди которых немало мошенников, кто-то манипулирует, и явно с дурными намерениями. Генеральный контролер финансов, видимо, забыл, что не следует подталкивать наш старый и скрипучий механизм. Свобода торговли зерном, введенная приказом сверху, привела к страхам, беспорядкам и открыла путь к злоупотреблениям и махинациям монополистов.
— В самом деле, — произнес Ноблекур, — то, что пытается сделать Тюрго, уже сделал аббат Террэ, упразднив хлебные откупа в пользу королевского управления и сбором акциза с поставок зерна. Каким образом добиться равного распределения зерна, гарантируя бедным провинциям поставки из богатых уголков? Он придумал верное средство, дабы установить равновесие цен на хлеб во всем королевстве.
Ноблекур говорил, не переставая поглощать лежавший у него на тарелке зеленый горошек, горошинка за горошинкой, и при этом не отрывал взора от рулетиков.
Лицо Лаборда приняло таинственное выражение.
— Друзья мои, волею случая у меня есть особое мнение по этому вопросу. Вы знаете, как сильно я интересуюсь всем, что связано с Китаем, с его традициями, с его безделушками…
— Но какое отношение могут иметь Конфуций и сиамские жрецы к нашим историям про мельников?
— Самое непосредственное. Слушайте. В последнее время я близко сошелся с господином Бертеном, разделяющим мою страсть ко всему китайскому. Подчиненная ему государственная канцелярия управляет земледельческими делами. Покойный король, мой повелитель, доверил ему вести переписку с французскими иезуитами, обосновавшимися в Китае. Его увлечение Китаем превратилось в страсть, ставшую модной в обществе. Он собрал множество предметов искусства, тканей, гравюр и рисунков. На почве общего увлечения мы сблизились, а потом и подружились.
— Его очень ценила маркиза де Помпадур… особенно когда он был начальником полиции. От него она узнавала все обо всех!
— Он также был генеральным контролером финансов и стремился найти новые способы изыскания денег на ведение войны. Однако его попытки встретили сопротивление Парламента, а Шуазель сказал, что с новшествами Бертена «нельзя будет и далее обделывать свои делишки». Несколько дней назад я пригласил его на ужин. Разговор шел откровенный и искренний. Он крайне огорчен, видя с каким трудом пробивает себе путь реформа и какие мысли она внушает.
— Но, говорят, господин Тюрго, будучи интендантом Лимузена, преуспел со своими реформами?
— Наш друг Ноблекур прав, именно на это всегда указывают сторонники Тюрго, твердолобые экономисты, поддерживающие его доктрину. Они поют ему хвалы, в то время как, будучи в Лимузене, сей великий человек всего лишь экспериментировал и проводил опыты…
— Он упразднил натуральную дорожную повинность, а это большое облегчение для тех, кому приходилось ее выполнять! Следовало бы распространить этот опыт на все королевство.
— Согласен, — произнес Бурдо, — но в остальном нельзя сказать, что он преуспел, ибо край по-прежнему остается очень бедным. Он успешно выступил против спекулянтов и скупщиков. Он пытался заменить зерно картошкой и пресечь спекуляцию с помощью закупок за границей. Более того, он пожертвовал частью собственного состояния, чтобы облегчить положение нуждающихся. Его повышение — назначение на должность генерального контролера — привело в восторг его искренних приверженцев. До сих пор они изъяснялись языком философов, ораторов и моралистов, отныне они в качестве законодателей готовы выступить даже против трона. Они издают кипы брошюр, прежде всего против откупщиков и финансистов. Но что из этого выйдет? Могущественные силы, против которых ополчился Тюрго, но чья поддержка ему необходима, стакнутся против него и постараются поставить заслон его реформам.
— Так что же говорит Бертен? — спросил Ноблекур. — А главное, что он думает о человеке, возглавляющем сейчас наше правительство? Каков у него характер? Ведь это главное, ибо действие есть лишь отражение того, кто его совершил. Никогда законодатель не бывает столь бессилен, как в тех случаях, когда нрав его не соответствует его честолюбию. Умение мыслить последовательно еще не означает быть справедливым.
— Прежде всего, министр отмечает невероятную гордыню генерального контролера. Он снисходительно внимает слухам, что род его якобы восходит к датскому королю Торготу, потомку самого бога Тора! Затем, не надо забывать, что он под именем аббата Ранкура окончил семинарию Сен-Сюльпис. Увлеченный новыми идеями, он сначала вошел в состав Парламента, но сохранил по причине своего семинарского образования вкус к полемике; обладает тяжелым стилем речи, а его разговоры более всего напоминают утомительное отступление от темы…
— Тот, кто снабжает меня свежими новостями[17], утверждает, что у него хрупкое здоровье и он подвержен приступам подагры. В его семье все умирали молодыми: его брат скончался в сорок девять лет, а ему уже сорок восемь…