Его поразил наряд мэтра Мурю: он никогда не видел его в таком костюме. На мельнике был фрак из грубого сукна гранатового цвета, панталоны в серую крапинку, черные чулки, рубашка с кружевными манжетами и башмаки с начищенными до блеска медными пряжками (он отметил, что на них налипли капельки грязи). Словом, воскресный костюм зажиточного парижанина. Пока он не знал, какой из этого следует сделать вывод. Трупное окоченение еще не наступило. Голова утонула в квашне, виднелись только узкая полоска затылка и хвост парика из конских волос. Лицо полностью скрывало поднявшееся тесто, приготовленное для первой утренней выпечки. Карманы мельника торчали в разные стороны, словно кто-то их вывернул, а затем не озаботился убрать на место. Присев на корточки, он поднял закатившийся под котел двойной луидор и крошечную, свернутую трубочкой бумажку; развернув ее, он прочел: «Евлалия, улица Де-Порт-Сен-Совер». Удивленный, он вложил находку в свою записную книжку. Наконец он ощупал труп. Почему курносая, сопровождавшая его и в светлые, и в мрачные дни, последовала за ним сюда, в эту мирную гавань, в жилище, столь дорогое его сердцу? Он зарисовал расположение предметов и набросал позу трупа. На собственном опыте он убедился, как легко подводит память, и сколь быстро забываются первые впечатления. Господин де Ноблекур сидел на скамеечке, внимательный и бесстрастный.
Николя попросил Катрину помочь ему. Придвинув к чану стул, он крепко схватил тело за плечи и медленно потянул на себя. Сначала из теста показались безжизненно висевшие руки, а затем голова, потащившая за собой нити и веревки из теста, прилипшего к лицу и парику. Опустив труп на пол, Николя откинул голову и увидел открытые и слегка помутневшие глаза и плотно сжатые губы. Сорвав висевшую на гвозде тряпку, он отчистил лицо от муки и теста. На бледной коже не было заметно следов удушья. Но так как он прекрасно помнил, что пятидесятилетний булочник вдобавок к короткой шее отличался полнокровием, он вполне мог скончаться от апоплексического удара. Но почему он упал носом в тесто?
Помыслив, Николя решил, что самым правильным будет отправить тело в Шатле, вызвать Сансона и Семакгюса, ибо он доверял только им, и, как обычно, провести вскрытие в мертвецкой. Но прежде следует как можно точнее запомнить обстановку пекарни, где нашли тело булочника, предупредить госпожу Мурю, расспросить свидетелей, посмотреть, как они будут отвечать на его вопросы, и при этом не пропустить ничего важного. За годы службы он понял, что малейшая невнимательность, ничтожнейшая деталь, забытая или незамеченная, равно как и спешка, всегда чреваты ложными версиями и досадными ошибками. Также следовало предупредить квартального комиссара и убедить его передать это дело ему. Последнее, впрочем, сделать легче всего, ибо его имя, репутация и авторитет, приобретенный и подкрепленный доверием двух начальников полиции, устраняли предубеждения и помогали избегать недовольства, нередко приводящего к ссорам. В данном случае дело упрощалось, так как комиссар Фонтен являлся давним знакомцем Николя. Когда господин де Ноблекур подвергся нападению возле дверей собственного дома[18], Фонтен вел расследование в доме старого магистрата. Катрина, привыкшая видеть смерть на поле битвы, удалилась и, предупреждая просьбу комиссара, вскоре вернулась с большой мешковиной, взятой, судя по исходившему от нее запаху, в конюшне. С усилием закрыв глаза покойнику, она накрыла тело. Помещение вновь приобрело свой повседневный облик. Николя еще немного пошарил по углам, останавливаясь и что-то записывая в черную книжечку.
— Что ж, вроде я ничего не упустил. Думаю, надо закрыть входную дверь на засов. А чтобы никто не вошел через соседний дом, запрем и вторую дверь.
Провести процедуру закрывания дверей поручили Пуатвену.
— Отлично, теперь мы выйдем отсюда и запрем за собой дверь. Пуатвен, а вас я попрошу покараулить — разумеется, сидя на стуле, — чтобы никто сюда не проник.
— Тем более, — вмешался господин де Ноблекур, — что после известного вам нападения в проездных воротах сделали маленькую дверцу и ключи от нее раздали у меня в доме и в доме булочника. Так что есть риск…
— Мы с Бурдо договорились встретиться в шесть и обсудить детали. Интересно, обе наши испуганные птички одеты в городское платье. Где же они переодеваются для работы? Сейчас мы у них спросим.
— А чего спрашивать? — вставила Катрина. — В здешнем отхожем месте, насколько мне известно.
— Совершенно верно, — поддержал ее Ноблекур. — Когда я снял дом и часть его отдал в аренду, этого чулана еще не было. Вы же знаете, ничто так не удивляет посетителей нашего прекрасного Парижа, как зрелище расположенных амфитеатром отхожих мест, примостившихся, словно бородавки, вдоль домов, одно над другим, рядом с лестницами, с кухнями, и распространяющих зловонный запах. А когда сток засоряется, жижа поднимается, и вот уже дом затоплен! Но никто не протестует, носы парижан закалены!
— Это столь же нездорово, как и справлять нужду на улице. Если рядом не случается нашего друга Сортирноса и его переносного нужника, людям приходится справлять нужду где придется. Чтобы хоть как-то решить проблему, господин де Сартин приказал установить на углах улиц специальные бочки.
— Мысль полезная и благородная! К несчастью, сей гуманный замысел навлек на его автора шквал насмешек. И замысел не осуществился.
Выйдя из пекарни, они направились к искомому нужнику. Увидев царившую там грязь, Николя содрогнулся.
Постепенно азарт расследования вытеснил обуревавшую его тревогу, но внезапно она решила напомнить о себе с удвоенной силой. Неожиданно у него перехватило дыхание, словно он получил удар кинжалом. Что случилось с его сыном? Где Эме д’Арране? На колокольне церкви Сент-Эсташ пробило пять. Он попросил господина де Ноблекура разрешить ему допросить мальчишек-булочников в кухне, где Катрина разжигала плиту. Глядя на кухарку, его осенило: почему в пекарне не развели огонь? Прежде чем ставить в печь первую партию хлеба, печь следовало разогреть, а для этого требовалось время. Эта мысль не давала ему покоя. Надобно все проверить.
Ноблекур отправился к себе, а Николя вошел в кухню и устроился за столом. Молодые люди, держась за руки, смущенно приблизились к нему. Он прекрасно знал их, но только теперь понял, что привык считать их принадлежностью дома, и ему никогда не приходило в голову поинтересоваться, как их зовут. А ведь они столько раз держали узду его коня, подносили чемодан, просто почтительно кланялись, когда он шел через двор! В сущности, они оставались для него совершеннейшими незнакомцами.
— Молодые люди, я намерен выслушать вас поодиночке, сначала одного, потом другого.
Самый юный умоляюще взглянул на того, кто постарше, и тот, выпустив его руку, храбро шагнул вперед.
— Не возражаю, — произнес Николя, — начнем с тебя. Твой товарищ может подождать во дворе.
Подмастерья снова обменялись взглядами, и младший с нескрываемым сожалением отправился во двор.
Николя отметил стоптанные башмаки старшего, легкие тиковые штаны, слишком короткие для его роста, изношенные до дыр рубашку и куртку; большие глаза, выделявшиеся на бледном худом лице, казались поистине огромными.
— Как тебя зовут?
— Юг Парно, господин Николя.
— Сколько тебе лет?
— Восемнадцать.
— Родители?
— Мать умерла при моем рождении. Отец был солдатом, сейчас в отставке. Инвалид…
— Ты ученик?
— Да, уже три года.
— Твой отец платит за тебя?
— Нет, он не может. У него, бедного, плохо с головой, и его поместили в Дом инвалидов.
— Кто же оплачивает твое обучение?
— Церковный староста, а также комиссар, что помогает беднякам нашего прихода.
— Почему ты не живешь в доме своего хозяина, как это принято?
Он вспомнил, как, служа клерком нотариуса в Ренне, помогал составлять договоры, которые мастера заключали с учениками… Такой договор составлялся по единому образцу, и память услужливо напомнила многократно переписанные фразы: «Хозяин обещает и обязуется обучать ученика вышеозначенному ремеслу и всем его тонкостям, ничего не скрывая, а также обещает кормить его, давать ему кров, свет, тепло, стирать его верхнее платье и нижнее белье, давать ему постель, простыни, одежду верхнюю и прочую, коя ремеслу его соответствует…»
— Вы же знаете, какой тут дом, господин Николя. Места нет. Пришлось бы спать по трое в комнате, да к тому же…
— Что к тому же?
— Да нет, ничего. Не каждый способен стать пекарем… Я все понимаю. В общем, мы с Фриопом живем в нескольких шагах отсюда. На седьмом этаже, под самой крышей. Дом принадлежит хозяину, и он сдает в нем меблированные комнаты, может сдать на неделю или на месяц.
— Хорошо, мы это проверим. Что случилось сегодня утром?
— Вчера вечером мы просеивали муку, чтобы отделить отруби…
— Мэтр Мурю при этом присутствовал?
Подмастерье замялся.
— …Да, но недолго, потому что он собирался выйти и не хотел пачкаться. Он издалека наблюдал за нашей работой, а когда тесто замесили, он ушел, но перед уходом предупредил, что идет ненадолго, а когда вернется, разожжет печь. Оставалось только сформировать хлеб, положить в печь дрова, подождать, пока прогорят, вычистить специальным скребком, чтобы не осталось угольков, и можно ставить хлеб.
Николя слушал, не перебивая. Не следовало прерывать сбивчивую речь свидетеля: иногда среди потока слов всплывала истина.
— Так что же произошло сегодня утром?
— Мы проснулись без четверти пять. Там еще оставалось немного кофе, и, чтобы не пить холодным, мы подогрели его на свечке. Съели по краюхе хлеба. Пришли к пекарне, отперли дверь в воротах…
— У вас есть ключ?
Внезапно Николя сообразил, что он уже уверен, что мэтр Мурю умер не своей смертью. Иначе зачем бы он задавал эти вопросы? А если его предположение оправдается, он выиграет немало времени! Нет ничего более важного, чем снять показания по горячим следам, сразу после происшествия, пока лица, к нему причастные, не успели придумать собственную версию случившегося.