— Проще всего встретиться в семь часов в гостинице «Бель-Имаж». Я часто там останавливался и могу утверждать, что кухня там отменная.
Они расстались, и Николя заторопился в кабинет, где, расхаживая от нетерпения из угла в угол, его ждал Сартин.
— Наконец-то! А вы не слишком торопитесь, господин путешественник! По Версалю пронесся слух, что вы предпочли перейти на службу к императрице, которая, не устояв перед вашим обаянием, решила, что не сможет обойтись без кавалера из Компьеня. А император Иосиф, несмотря на весьма мрачное место вашей встречи, расхвалил ваш дар вовремя подавать реплики.
К вящему удовольствию собеседника, Николя изобразил на лице удивление. Сартин обожал заставать людей врасплох и демонстрировать свою феноменальную осведомленность, плод созданной им службы осведомителей, равной которой не было во всей Европе. А когда ему удавалось еще и посмеяться над посетителем, он и вовсе пребывал в прекрасном расположении духа.
— О! О! Вы делаете вид, что удивлены?
— Приходя к вам, сударь, я готов к любым неожиданностям! Увы, если бы все зависело только от меня, я бы давно вернулся. Но обстоятельства сложились не в мою пользу. Позвольте же мне доказать вам, что время, проведенное в Вене, нельзя считать потерянным.
И он поставил на стол овальную картонную коробку.
В одно мгновение Сартин вновь превратился в мальчишку, гонявшего волчок на улицах Барселоны. Он сразу понял, о чем идет речь. Схватив коробку, он, словно бесценный дар, поднял ее на уровень глаз, затем поставил обратно на стол, склонился, словно обнюхивая ее, и только потом приподнял крышку, раздвинул шелковую бумагу и, заглянув внутрь, с блаженным выражением на лице закрыл глаза. Заметив, как Сартин весь дрожит, Николя подумал, что страсть к коллекционированию, видимо, действительно сродни болезни. С глазами, увлажнившимися от умиления, министр со сладострастным вздохом погрузил руки в коробку и извлек оттуда водопад серебристых кудрей, раскинувшихся, словно гибкие щупальца неведомого морского зверя. Не удержавшись, Сартин зарылся в них лицом.
— Николя, — выдавил он умирающим голосом, — я благодарю небо, что императрица предоставила вам время отыскать это сокровище. Какая красота! Какое чудо! Какие переливы, какое совершенство формы, какой блеск ниспадающих кудрей! Где вы его нашли?
— У одного постижера в Вене. Когда Жоржель еще честно служил секретарем принца Рогана, он рекомендовал мне его. Это единственный экземпляр, парадная прическа Magistrato Camerale города Падуи.
— О! — воскликнул Сартин. — У меня он будет появляться под музыку Альбинони.[23] Шевалье де Ластир рассказал мне…
Николя знал о привычке Сартина резко менять тему разговора, а потому остался невозмутим.
— Я знаю, что вы были у Вержена, и что часть вашей миссии завершилась весьма удачно, хотя мы и потерпели поражение. Вот что случается, когда духовному лицу не дают покоя лавры Альберони.[24] В сложившейся ситуации прибытие Бретейля стало своего рода фитилем… Оба сильно раздражены… Полагая, что он больший проныра, чем его бывший начальник, Жоржель хотел стать незаменимым. Но он забыл, что мы служим высшим интересам, ради которых обязаны ограничивать собственные амбиции, добиваться успехов не для себя, а для тех, кто над нами, и смиренно исполнять приказы.
Николя улыбался про себя. Какой бы глубокой ни была его преданность Сартину, она не мешала ему трезво оценивать своего бывшего начальника. Он неоднократно бывал свидетелем невинной склонности Сартина украшать себя чужими перьями и строить свою репутацию за счет успехов своих подчиненных.
— Секретная служба короля потеряла свой смысл, ведь покойный король был ее душой… Не стоит цепляться за прошлое; лучше сберечь силы для будущего, нежели растрачивать их в ностальгических вздохах. Надо перестраивать нашу систему, переделывать ее… Именно этим я теперь и занимаюсь в своей новой должности. Впрочем, я вам уже об этом говорил. Господин де Ластир, адмирал д’Арране и вы сами являетесь винтиками моей новой системы, моими фигурами на шахматной доске.
— Полагаю, сударь, что в истории с Жоржелем необходимо привести в соответствие ущерб и выгоду, оценить которые для вас не составит труда, ибо все необходимые документы у вас в руках. Однако бумага, о которой вам должен был сообщить Ластир, имеет совершенно иное происхождение, а потому вызывает особое беспокойство.
Он протянул лист с наклеенными остатками письма, найденного в камине Жоржеля в Вене. Сартин взял лист, окинул его беглым взглядом и, видимо, не придав ему значения, небрежно помахал им.
— Обычная мешанина, пригодная для ежедневных отчетов инспекторов, отбросы черного кабинета. Все это не имеет смысла. Тюрго сам принес розги и уговорил себя высечь. Ему не на что жаловаться и не на кого сваливать вину.
— Значит, вы не видите здесь ни малейшего намека на грядущие волнения?
— Успокойтесь, Николя. Вас всегда одолевают подозрения и страхи, но именно этого от вас и ждут, ведь вы обязаны заботиться о безопасности государства и короля. И именно поэтому вы работаете под моим началом.
Весь Париж утверждал, что под прикрытием Ленуара, своего доверенного лица, Сартин по-прежнему руководил столичной полицией. А если кто-то в этом сомневался, то его последняя реплика убедила бы даже завзятого скептика.
— Могу ли я узнать, действительно ли нападения на меня связаны с происками аббата Жоржеля?
— Нападения продолжились, и жертвой последнего стал Ластир. Ах, друг мой, вы только подумайте! Австрийские власти мстят нам за то, что нам удалось их спровоцировать. Но это не наш друг Кауниц, крайне осторожный и чрезвычайно предусмотрительный. Возможно, это император и Венская канцелярия: они вряд ли заблуждались относительно истинной миссии маркиза де Ранрея.
«Значит, на шевалье напали, и это объясняет его повязку», — подумал Николя.
— Однако, сударь…
— Лучшее, что вы можете сделать, Николя, — это постараться, чтобы трупы не сопровождали вас до самого дома нашего друга Ноблекура…
Он всегда все узнавал раньше других. Пока министр Королевского дома Сен-Флорантен, герцог де ла Врийер, пребывал в опале и боролся с недугами, Сартин вновь вошел во вкус полицейских расследований, особенно когда во время болезни Ленуара ему пришлось временно исполнять его обязанности.
— …устилая свой путь покойниками, вы еще тепленькими передаете их вашему хирургу для безнравственных и опасных экспериментов, в проведении которых ему помогает палач!
Когда Сартин садился на своего любимого конька, следовало сменить тему.
— Сударь, меня два месяца не было во Франции, и за это время волнение народа и его тревожные настроения усилились. В столице наблюдается лихорадочное оживление. Но никаких распоряжений не отдано…
— Господин Тюрго не оставляет нас в покое со своими новшествами. Бывают случаи, когда проявление активности не только свидетельствует о слабости, но и дает противнику повод для начала действий. Не будем поддаваться панике, последствия могут оказаться непредсказуемы. Господин Тюрго намеревается потрясти основы государства. Что ж, посмотрим, кто в конце концов одержит победу: господин Тюрго или реальность.
— Но…
— Никаких «но», господин упрямец. Идите к их величествам и пожинайте заслуженные вами лавры, а потом возвращайтесь в Париж и исследуйте ваш свежий труп. Будем надеяться, что речь не идет об убийстве! По нынешним временам смерть булочника может иметь поистине чудовищные последствия!
— Поэтому дерзну еще раз напомнить, что в провинции уже творится насилие. Я сам…
— Достаточно. Вы меня утомляете. Идите и спойте вашу песнь Тюрго. Ох, какого черта он ведет нас этим путем?
И Сартин погрузился в созерцание нового экспоната своей коллекции.
Как это часто случалось, Николя вышел от морского министра совершенно разбитым. Зная из собственного опыта, что никогда не следует отвечать на незаданный вопрос или поднимать деликатную тему, о которой никто не вспомнил, он не стал напоминать, что Ленуар приказал ему следить за развитием событий, связанных с волнениями, порожденными повышением цены на хлеб и свободой торговать зерном. Он обязан подчиняться приказам Ленуара. Интересно, что сказал бы Сартин, если бы в бытность его начальником полиции Николя пошел бы получать распоряжения от министра морского флота? В сущности, речи Сартина мало чем отличались от речей Вержена. Но если доводы Вержена были прозрачны, то доводы Сартина, поданные в обертке из тысячи уловок, всегда оставляли место для догадок. И только сварливый тон при упоминании о генеральном контролере финансов ясно свидетельствовал об отношении Сартина к делу, начатому реформатором Тюрго… К сожалению, Николя подозревал, и подозрения его медленно переходили в уверенность, что во всем, что касается Тюрго, Сартин выражал позицию сложившейся при дворе клики противников реформ. Похоже, со смертью короля его бывший начальник обрел свои прежние наклонности и теперь стремился осуществить их. Без сомнения, министр морского флота пребывал в постоянном конфликте с генеральным контролером, ибо службы, руководимые Сартином, по определению требовали постоянного вливания средств, что увеличивало дефицит королевской казны. Кроме того, немощность герцога де Ла Врийера побуждала Сартина надеяться с помощью королевы занять пост министра Королевского дома, тем более что никто не сомневался, что там он был бы более уместен, нежели в своем департаменте, где ему приходилось всему учиться.
Отказ признать необходимость принятия срочных мер, неуместная, по его мнению, ирония в отношении возможности опасного развития событий привели Николя в замешательство. Сердце его горестно сжималось, стоило ему подумать, сколь велик риск, если не пресечь волнения в самом зародыше. Ему уже довелось видеть, как коромысло весов народной любви к государю то стремительно взлетало вверх, то не менее стремительно падало вниз. В лабиринте корыстных интриг нелегко отыскать тропу, ведущую к интересу общественному. Он надеялся, что новый король отыщет этот путь, и старался помочь ему уверовать в свои силы. Его служба все больше походила на рыцарское служение, о котором он в детстве, в Геранде, при свете одинокой свечи читал в романах. И вновь его пронзила боль: всезнающий Сартин ничего не сказал ему про Луи; значит, и ему ничего не известно о судьбе его сына.