Еще один допрос Гурдан ни к чему не приведет: второй раз она вряд ли будет столь многословна. Ей с большим трудом удалось оправдаться и доказать полиции, что она не зря ест свой хлеб. Как еще можно выйти на след неизвестного? Жалкий кусочек ткани из Ост-Индии, загадочные кролики и прошлое семьи Энефьянс, не считая, разумеется, подозреваемых из булочной Мурю. Вспомнив советы Ноблекура, он решил, что пора, пожалуй, углубиться в прошлое. Убитый булочник был связан с сыном Энефьянса. В прошлом часто таились ключи к пониманию настоящего. Он не помнил ни одного дела, чтобы копание в прошлом его участников не приблизило бы его к решению загадки.
Но и слова мэтра Вашона заинтриговали его. В течение нескольких лет в народе ходил слух о «пакте голода». Нынешний заговор, если таковой действительно имел место, опирался на всеобщее недовольство, и кое-кто воспользовался обстоятельствами, дабы преуспеть в закулисных интригах. Николя еще раз подробно вспомнил слова принца де Конти. Свобода торговли зерном его не интересовала, однако она являлась хорошим предлогом, чтобы избавиться от генерального контролера финансов. Более всего принц опасался продолжения реформ, и прежде всего упразднения цеховых корпораций, что, без сомнения, повлекло бы за собой упразднение привилегий квартала Тампль, где, к великой выгоде его владельца, ремесла и торговля не облагались налогами.
Николя не мог отделаться от мысли, что, как бы неприятно ни звучало сие определение, но под гончей, на которую намекал таинственный собеседник принца, подразумевался именно он. Кто иной, если не комиссар короля, приехав из Вены, начал пресекать происки, опасные для государства? Он был готов держать пари, что аббат, упомянутый Вашоном, — не кто иной, как Жоржель. Его имя в сочетании с именем Рогана, также упомянутого в разговоре, связывало австрийские нити с нитями, тянущимися в Версаль и Париж. Если даже заговора не существовало, все признаки его были налицо. Поддержанная Парламентом разношерстная коалиция, сложившаяся против Тюрго, была порождена партией знати. Уверенный в правильности своих выводов, он надеялся, что мотивы, двигавшие участниками коалиции, столь разнятся, что они никогда не смогут достичь согласия.
Упоминание принцем имени Сартина, без сомнения, удручало Николя, однако возмущение Конти медлительностью морского министра не могло его не радовать, ибо оно означало, что, несмотря на свою неприязнь к генеральному контролеру, Сартин, каким бы он ни был, остался верен себе и своему королю.
Перед Шатле дорогу его экипажу преградила щегольская карета. Получив приказание из-за зашторенного окна, лакей в ливрее направился к наблюдавшему за ним Николя и спросил, имеет ли он честь говорить с господином Ле Флоком. Получив удовлетворительный ответ, он сказал, что его господин желает побеседовать с господином Ле Флоком, а потому не угодно ли ему проследовать в карету его хозяина. На вопрос, как зовут хозяина, ответа не последовало. Полагая, что вряд ли его захотят похитить прямо у ворот здания, где вершится правосудие, он все же сунул в карман подаренный Бурдо миниатюрный пистолет. Никогда не знаешь, с кем придется иметь дело, а после Вены он никому не доверял. Повинуясь резкому толчку изнутри, дверца кареты распахнулась, комиссар поднялся и обнаружил господина де Сартина, во фраке сизого цвета и с недовольным лицом. Щелкнул кнут, и карета тронулась.
— Итак, сударь, вам мало, что вы заставили меня бегать за вами по всему Парижу! Куда бы я ни приехал, вас уже нет! Вы мне нужны, а вас нигде не отыщешь! Я приезжаю, а вас нет!
— Только потому, что я неутомимо служу вам, сударь, — ответил Николя; за время работы под началом Сартина он переживал и не такие бури.
— Нет, вы только подумайте, он еще упражняется в остроумии! Так вот, извольте объясниться и дать подробнейшие разъяснения вашей деятельности.
Николя не мог понять, являлось ли сие желчное начало частью обычной игры бывшего начальника полиции или же он действительно был раздражен.
— Я ваш смиренный и покорный слуга.
Сартин обеими руками хлопнул себя по ляжкам.
— Он все еще смеется! Смиренный — весьма сомнительно, покорный — быть может, при условии, что сия покорность совпадает с вашими планами. Не говоря уж о попытке проникнуть в государственные дела, пробудив эхо дел, давно канувших в Лету.
Наверняка он сейчас заговорит о Венсенне, подумал Николя.
— Вы, разумеется, хотите услышать о моем походе к Гурдан? — невинным тоном спросил он.
— К Гурдан? При чем тут Гурдан? Какая муха вас укусила, что вас понесло к этой сводне? Я, господин комиссар, говорю о вашем бессмысленном визите в королевскую тюрьму Венсенн. Используя уж не знаю какой хитроумный способ, вы сумели убедить Ружмона пропустить вас в крепость. Что вы о себе вообразили? Что он станет молчать о ваших низменных поступках?
Николя понял, что комендант Венсенна говорил с Сартином, однако остерегся сообщать о приказе, подписанном Ленуаром.
— Я вообразил, сударь, что господин де Ружмон даст отчет вышестоящему начальству, а вы пожелаете вместе со мной обсудить состоявшийся разговор. Если бы события последних дней позволили, не сомневайтесь, я бы уже сообщил вам обо всех подробностях моего расследования.
— Ну и над чем мы теперь смеемся? У него, видите ли, не было времени повидаться со мной! А откуда, скажите на милость, вы неожиданно узнали о государственном преступнике, упрятанном в самые недра памяти? Я говорил с Ленуаром, и он утверждает, что ничего об этом не знает. Так откуда вам о нем известно? Отвечайте.
Значит, подумал Николя, каждый действует в меру имеющихся у него полномочий и правит лодку туда, куда дуют ветры его интересов. И сейчас эти интересы вошли в противоречие с его верностью.
— Ну, чего вы ждете, сударь? Отвечайте!
— Когда во время расследования некое имя поразило мой слух, я обратился в полицейские архивы, кои, как вам известно, организованы лучше всех прочих архивов в Европе: там всегда находишь то, что ищешь. Поиск в архивах утомителен, однако результат всегда приносит плоды, особенно когда надобно понять причины каких-либо событий. Мы расследуем дело, где домашнее убийство тысячью нитей связано с заговором против государства. А еще мы стараемся помочь почтенным лицам, принося им собранную во время наших скромных поисков добычу, которую они вправе ожидать о нас, ибо мы все являемся добрыми слугами короля.
Различные чувства сменяли друг друга на суровом лице министра: удивление, гнев, недоверие, веселье и… нежность.
— Вы правы, наши архивы… Хорошо, я не стану ничего проверять. Раз ваша буйная активность вступила в противоречие с принципами, полагаю, вы использовали ее по назначению… Но скажите, наконец, что вам удалось извлечь из этого венсеннского безумца?
— О! не слишком много. Кое-какие подробности, позволившие объяснить некоторые необъяснимые факты. Но я, сударь, также обнаружил, что любой, будь он безумец или обыкновенный болтун, легко может попасть в заточение без суда и следствия, а это, как мне кажется, противоречит принципам, внушенным мне в свое время неким начальником парижской полиции.
— Ах, опять эта упертая бретонская башка! У вас, как ни у кого другого, развито чувство справедливости. Но давно пора научиться взвешивать последствия. Представьте себе, что этого субъекта освободили? и он немедленно развязал язык; надеюсь, вам понятно, о чем он начнет говорить везде и всюду? Публицисты Гааги, Лондона и Берлина тотчас сообщат обо всем в свои газеты, затем последуют памфлеты, листовки и куплеты, остроумцы напишут обо всем в рукописных новостях, что распространяют в гостиных… И каковы будут последствия для королевства? Об этом вы подумали? Те, кто стоит у кормила власти, всегда вынуждены балансировать между двумя неудобными решениями, одно из которых непременно будет несправедливым.
Тут он заколебался, словно в чем-то усомнился, но в конце концов оставил сомнение при себе.
— А что интересного говорят обо мне?
— Неужели такой человек, как вы, сударь, станет интересоваться сплетнями?
— Ну, почему же! Иногда это полезные сведения.
— Если говорить о венсеннском узнике, то, полагаю, вы понимаете, какие чувства он испытывает по отношению к вам… В остальном упорно ходит слух, что вы по-прежнему руководите полицией, а Ленуар лишь действует по вашей указке…
— Однако!
— Также говорят, что беспорядки в городе отнюдь не подавлены, ибо они являются частью плана, направленного на свержение Тюрго, чьей отставки вы столь жаждете.
— Я ее не жажду, я на нее надеюсь. Это все?
— Другие, впрочем, считают, что, несмотря на ненависть к генеральному контролеру, вы заняли выжидательную позицию, ослабляя, таким образом, движение за изгнание непрошеного министра.
— Ого! И это тоже говорят? Кто же?
— Мой осведомитель назвал мне имя одного из принцев крови.
— Орлеана или Конти, ясное дело. Скорее даже Конти… А откуда вы знаете, что говорит сей принц?
— Я пятнадцать лет служу в полиции и являюсь вашим учеником, сударь.
— Черт побери, похоже, я слишком хорошо вас обучил! Какое нахальство!
— А вы, сударь, в свое время внушили мне, что главное — это умение держать в секрете имена своих осведомителей.
— И вы применяете мои правила, когда они вас устраивают!
— Мне остается только прибегнуть к вашей помощи…
— Ого! Он хочет моей помощи; Боже, мир перевернулся! В конце концов, будь…
— В деле, касающемся венсеннского узника, вам, полагаю, приходилось слышать имя некоего Энефьянса, зерноторговца и спекулянта с улицы Пуарье? В то время вы занимали пост судьи по уголовным делам.
— Разумеется. Хотя сам я этим делом непосредственно не занимался. История деликатная, следы вели к самому генеральному контролеру. Кажется, на этого Энефьянса поступил донос. Принимая во внимание обстоятельства, рассудили, что открытый процесс может вызвать серьезные волнения. Тогда мы еще пребывали в состоянии войны… С точки зрения государственных интересов, галеры оказались наилучшим выходом. Потом я узнал, что, проведя в Бресте год или два, этот человек бежал, и больше его никто не видел и ничего о нем не слышал. Считают, что он утонул; лодку, на которой он совершил побег, нашли в открытом море.