– Не знаю, – ответил Енох.
Он почувствовал, что с ним должно произойти нечто. Кровь перестала пульсировать в жилах. Все время до этого момента она стучала набатом в ушах и вот умолкла. Енох повел Хейза вниз по склону крутого холма, усаженного деревьями, беленые стволы которых выглядели словно ноги в гольфах. Енох стиснул руку Хейзела Моутса.
– Чем ниже, тем сырее, – предупредил он, озираясь по сторонам.
Хейзел Моутс стряхнул его руку, однако Енох тут же схватил его снова и указал сквозь деревья.
– Мазей, – произнес он и вздрогнул от одного звучания странного слова. Енох первый раз произнес его вслух. В том направлении, куда он показывал, виднелся краешек серого здания. По мере того как двое парней спускались с холма, оно становилось больше и больше, а когда они вышли из рощи на гравийную дорожку, здание вдруг как-то съежилось. Пепельного цвета, оно имело круглую форму. Перед входом здание украшали колонны в виде каменных безглазых женщин с кувшинами на голове. Ряд колонн опоясывала каменная лента, в которой было высечено слово «МУЗЕЙ». Енох побоялся произносить его вновь.
– Сейчас по крыльцу и в парадную, – прошептал он.
К широкой черной двери вело десять ступенек. Толкнув ее, Енох просунул голову в образовавшийся проем. Через некоторое время он выглянул наружу и сказал:
– Порядок. Заходи и ступай легко. Не хотелось бы пробудить старого охранника. Он меня не больно-то жалует.
Енох повел Хейза через темный зал, где сильно пахло линолеумом, креозотом и чем-то совсем непонятным. В зале не было ничего, кроме двух урн и старика, уснувшего на стуле у стены. На нем оказалась та же зеленая униформа, что и у Еноха, а своим внешним видом он напоминал высохшего паука. Енох обернулся посмотреть, унюхал ли Хейзел Моутс странный третий запашок. Судя по виду, да, унюхал. Кровь снова застучала набатом, поторапливая Еноха. Схватив Хейзела за руку, он на цыпочках поспешил к другой черной двери, в конце зала. Приоткрыв ее, Енох просунул голову в щель и через секунду поманил Хейза пальцем. Они вошли во второй зал, похожий на предыдущий, только спроектированный в крестообразной форме.
– Нам туда, – шепотом проговорил Енох. – В первую дверь.
Он провел Хейза в темное помещение, заполненное витринами, которые шли вдоль стен. В середине комнаты стояли еще три стеклянных короба, похожих на гробы. В стенных витринах на лакированных жердочках сидели птицы, глядящие вниз с пикантными выражениями на лицах.
– Идем, – прошептал Енох.
Он прошел мимо двух витрин посреди зала к третьей. Встав у дальнего ее конца, сцепил вместе руки и, сильно вытянув шею, посмотрел на содержимое стеклянного ящика. Подойдя к неподвижно застывшему Еноху, Хейзел Моутс слегка наклонился, глядя на три сосуда, ряд грубого оружия и человека. На него и смотрел сейчас Енох: три фута роста, сухой, желтоватого цвета, веки почти закрыты, словно бы на него падает железный блок.
– Посмотри на табличку, – полным благоговейного трепета голосом попросил Енох и указал на карточку с машинописным текстом у ног человека. – Здесь говорится, что некогда он был высок, как мы с тобой, но арабы за полгода изменили его.
Он осторожно повернул голову в сторону Хейзела Моутса.
Тот разглядывал скукоженную фигурку и наклонился до того низко, что его лицо отражалось в крышке витрины: бледное, с глазницами, похожими на два пулевых отверстия. Енох смотрел, не смея шевельнуться. Тут из зала раздались шаги. О Боже, Боже, пусть он поторопится… Вошла женщина – улыбаясь, она вела за руки двух мальчишек. Хейзел Моутс и не подумал оторваться от созерцания высушенного человека. Женщина тем временем обошла витрины и, встав с противоположной от Хейзела стороны, тоже наклонилась. Ее улыбающееся отражение легло поверх бледной физиономии Хейзела Моутса.
Хихикнув, женщина прикрыла зубы двумя пальцами. Мальчишки по обеим сторонам от нее стояли, как две кастрюльки, в которые изливался избыток ее жизнерадостности. Увидев лицо женщины, Хейзел Моутс дернулся и издал невнятный звук. Или же звук исходил от человека в витрине? В следующую секунду Енох понял: так и есть.
– Погодь! – завопил он и бросился из зала вслед за Хейзелом Моутсом.
Перехватил его на полпути к вершине холма: поймал за руку, развернул и, ощутив внезапную слабость и легкость, как у воздушного шарика, уставился на Хейзела Моутса. Тот взял Еноха за плечи и затряс.
– Говори, какой адрес! Адрес!
Если бы Енох и знал точный адрес, он не назвал бы его. Сил не было даже стоять. Едва Хейзел Моутс разжал хватку, как Енох упал. Ударился спиной о ствол беленого дерева и, довольный, растянулся на земле. Еноху казалось, будто он плывет. Где-то вдали он заметил фигуру в синем – она схватила камень, и когда развернулась, Енох увидел ее дикие глаза. Камень полетел в Еноха, и тот крепко зажмурился.
Ударило прямо в лоб.
Придя в себя, Енох нигде не заметил Хейзела Моутса. Он коснулся головы и посмотрел на пальцы – на кончиках пальцев была кровь. Глянув на траву, Енох увидел алую капельку, и пока он смотрел на нее, капля как будто потекла маленьким ручейком. Сев ровно, чувствуя мурашки на коже, Енох опустил в него палец и на самой грани слуха уловил, как пульсирует его кровь – тайная кровь – в самом сердце города.
Енох понял: что бы ни требовалось от него – сегодня было только начало.
Глава 6
Тем вечером Хейз ездил по городу, пока вновь не наткнулся на слепца и девушку. Они стояли на перекрестке, дожидаясь зеленого света. Хейз проехал за ними на некотором расстоянии четыре квартала по главной улице и свернул затем на боковую. Проехав в темноте мимо сортировочных станций, Хейз заметил, как они в конце концов поднимаются по крыльцу похожего на коробку двухэтажного дома. Когда слепец отворил дверь, из проема на него упал столбик света. Хейз вытянул шею, желая получше разглядеть лицо проповедника. И когда он проезжал мимо, девушка обернулась, поворачивая голову так, словно бы та была посажена на пружину. Хейз столь близко приник к окну, что лицо его казалось приклеенным к стеклу портретом. Он заметил номер дома и табличку: «Сдается жилье».
Затем он отправился обратно в центр города и остановил «эссекс» у кинотеатра. Дожидаясь, пока закончится сеанс и люди повалят на улицу, Хейз посмотрел на небо. Огни кинотеатра горели очень ярко – луна, изредка скрывающаяся за облаками, выглядела бледной и неприметной. Покинув салон, Хейз забрался на капот машины.
У стеклянного киоска покупал билеты худощавый низенький мужчина с тонкой и длинной нижней губой. За ним пристроились три полные дамы.
– И напитков для моих девочек, – сказал мужчина кассирше. – А то еще помрут с голоду у меня на глазах.
– Ну не душка ли? – прокричала одна из дамочек. – Послушаешь его – обхохочешься!
Из фойе вышли трое парней в красных атласных куртках. Подняв руки, Хейз провозгласил:
– Где же коснулась вас кровь, которой вы спасены?
Три дамочки разом обернулись и воззрились на него.
– Мудрый тип, – произнес тощий мужичонка с таким видом, будто его собирались оскорбить. Трое парней пошли дальше, толкая друг друга в плечи.
Выждав секунду, Хейз снова прокричал:
– Где же коснулась вас кровь, которой вы спасены?
– Провокатор, – сказал мужичонка. – Вот чего я терпеть не могу, так это провокаций.
– Эй, парень, ты из какой церкви? – спросил Хейз, указав на самого высокого из троицы в красных куртках.
Парень в ответ заржал.
– А ты? – нетерпеливо спросил Хейз, указывая на второго паренька. – Из какой церкви?
– Из Церкви Христовой, – ответил тот фальцетом, не желая не говорить правды.
– Церковь Христова? Я проповедую от Церкви Бесхристовой. Я член и проповедник ее, в ней слепой слеп, хромой не ходит, мертвые не воскресают. Спросите меня, что это за церковь, и я отвечу: моей церкви Христос не осквернил своей кровью и искуплением.
– Проповедник, – сказала одна из дамочек. – Идемте.
– Внемлите мне, люди, я несу истину, – вещал Хейз. – И проповедовать стану всяким и везде, где меня выслушают. Я проповедую, что не было Грехопадения, потому как падать во грех неоткуда, и не случалось Искупления, поскольку искупать нечего, и не было Суда, ведь нет Греха и Искупления. Все ложь, кроме одного: Иисус – лжец.
Мужичонка повел девиц в кинотеатр, парни в красных куртках пошли своей дорогой. Однако на улицу повалило еще больше народу, и Хейз обратился к ним с теми же словами. Люди ушли. На их место встали другие, и Хейз произнес свою речь третий раз. Люди ушли, а на их место никто больше не вышел. Не осталось никого, кроме женщины в билетном киоске. Оказывается, она все это время смотрела на Хейза. Кассирша носила очки со стразами в оправе, и волосы у нее были уложены в подобия сарделек. Приникнув к окошку в передней панели, женщина прокричала:
– Если у тебя нет церкви, то и здесь нечего проповедовать!
– Моя церковь – Церковь Бесхристовая, дамочка, – ответил Хейз. – Если Христа нет, то незачем и церковь строить.
– Если ты сейчас же не уберешься прочь, я вызову полицию.
– В городе полно других кинотеатров, – сказал Хейз. Слез с капота, сел в машину и поехал дальше. В тот вечер он проповедовал еще трижды и только потом отправился к миссис Уоттс.
Утром Хейз поехал к дому, в который накануне вошли слепец с дочерью. Нужный дом был вторым в целом квартале одинаковых, обшитых желтой вагонкой строений. Поднявшись к парадной двери, Хейз нажал кнопку звонка, и через несколько минут на порог вышла женщина со шваброй. Хейз сказал, будто хочет снять комнату.
– А вы кто? – спросила женщина. Высокая и худая, она напоминала швабру, которую держала вверх ногами. Хейз представился как проповедник.
Оглядев юношу с головы до пят, женщина посмотрела ему за спину, на машину, и спросила:
– Из какой церкви?
Хейз ответил: из Церкви Бесхристовой.
– Протестантская? – подозрительно спросила женщина. – Или это что-то новенькое, заграничное?