Хейз сказал, дескать, нет, мэм, протестантская.
Подумав с минуту, женщина наконец ответила:
– Ну ладно, проходите, гляньте на комнату.
Она повела Хейза по отделанному белой штукатуркой коридору, затем вверх по боковой лесенке и – в каморку немногим больше салона «эссекса». В ней стояли койка, комод, стол и стул. В стену были вбиты два гвоздя – для одежды.
– Три доллара в неделю и деньги вперед, – сказала домовладелица.
В комнате имелось одно окно и вторая дверь, напротив входной. Хейз открыл ее, ожидая найти чулан, однако увидел сразу улицу – футах в тридцати под ногами лежал узкий задний дворик, заваленный мусором. Поперек проема, на уровне коленей, была приколочена доска – в качестве ограждения, чтобы никто не упал.
– У вас живет человек по фамилии Хоукс, правда? – быстро спросил Хейз.
– Внизу, третья комната, – ответила домовладелица. – Хоукс и его дочь.
Она посмотрела в дверной проем.
– Раньше тут был пожарный выход, но что с ним стало – не знаю.
Заплатив три доллара, Хейз вселился в комнату. Стоило хозяйке выйти, как он сбежал вниз по лестнице и постучался в дверь к Хоуксу.
Дочь слепого приоткрыла дверь и выглянула в щелочку. Ей, наверное, пришлось уравновесить выражение сразу двух половинок лица – той, которую Хейз видел, и той, которая скрывалась за дверью.
– Пришел тот малый, папа, – тихим голосом произнесла девушка. – Тот, что следит за мной.
Щель между косяком и дверью она оставила очень узкой и стояла к ней вплотную. Хейз не видел, что внутри комнаты. Подошел слепец, однако его дочь и не подумала приоткрыть дверь шире. Выражение лица проповедника изменилось: стало мрачным, неприветливым. Слепой молчал.
Перед тем как покинуть свою комнату, Хейз придумал, что скажет.
– Я теперь живу здесь, – начал он заготовленную речь. – Решил, раз уж ваша дочь изволила поглазеть на меня, то следует вернуть ей должок, хоть какую-то часть.
На саму девушку Хейз не смотрел. Взгляд его был прикован к темным очкам проповедника и любопытным шрамам, которые тянулись по щекам, начинаясь за черными стеклами.
– Прошлой ночью, – заговорила девушка, – я смотрела на тебя возмущенно, как и положено женщине. Возмутили меня твои действия. Это ты пялился на меня. Ты бы видел, папа, как он ел меня глазами.
– Я открыл собственную церковь, – сказал Хейз. – Церковь Бесхристовую. Проповедую на улицах.
– Все не отстанешь от меня? – спросил Хоукс ровным голосом, совсем непохожим на тот, что запомнил Хейз. – Я не звал тебя сюда, и не смей ошиваться поблизости.
Хейз рассчитывал на тайное приглашение. Он постоял немного, думая, что бы сказать.
– Что ты за проповедник, – услышал он собственное бормотание, – если не видишь, как спасти мою душу?
Слепой захлопнул дверь у него перед носом. Хейз постоял некоторое время, затем утер губы рукавом и ушел.
У себя в комнате Хоукс снял очки и, подойдя к окну, выглянул во двор через дырку в оконной ширме – посмотреть, как отъезжает от дома машина Хейза. Один глаз у Хоукса был чуть меньше и круглее, нежели второй, однако видел проповедник обоими глазами одинаково хорошо. Девочка наблюдала за Хейзом через вторую дырку, пониже.
– Почему он тебе так не нравится, папа? Потому что он пришел за мной?
– Если бы он пришел за тобой, я принял бы его.
– Мне нравятся его глаза. Они словно бы не видят того, на что смотрят, и все равно продолжают глядеть.
Их комната была точно такой же, в какой поселился Хейз, только кроватей в ней стояло две, а еще имелись керосинка, умывальник и сундук вместо стола. Присев на кровать, Хоукс закурил сигарету.
– Проклятый христианский свин, – пробурчал он.
– Вспомни, кем был ты, – напомнила дочь. – Вспомни, что пытался совершить. Ты все преодолел, и прошлого не изменить.
– Нечего парню здесь околачиваться. Он бесит меня.
– Сделаем так, – сказала дочь, присаживаясь на кровать подле отца. – Помоги заполучить его, и после можешь уйти и делать что угодно. Я останусь с ним.
– Ты для него даже не существуешь.
– Тем лучше. Так будет легче его заполучить. Я хочу его, и ты мог бы мне помочь – потом уходи, как задумал.
Хоукс прилег на кровать и докурил сигарету. Лицо его сделалось напряженным и злым. Один раз он рассмеялся, но после вернулся в прежнее настроение.
– Что ж, может, и выгорит по-твоему, – сказал проповедник, подумав. – И если выгорит, это будет как елей на бороду Аарона.
– Это будет просто здорово! Я же сохну по нему. Еще никогда такого красивого парня не встречала.
Не прогоняй его. Расскажи, как ты ослепил себя во имя Христа, и покажи ту вырезку из газеты.
– Вырезку? Кстати, да…
Остановив машину, Хейз выбрался из салона, желая решить окончательно: хочет он соблазнить дочь Хоукса или нет. Узнав, что она обесчещена, слепой проповедник осознает серьезность намерений, с которыми Хейз организует Церковь Бесхристовую. К тому же есть другая причина соблазнить девушку: Хейз не желал возвращаться к миссис Уоттс. Прошлой ночью, когда он уснул, она взяла его шляпу и вырезала в тулье дырку оскорбительной формы. Хейз хотел заполучить женщину – не потому, что искал от нее наслаждения, а потому, что не верил в грех, совершаемый им самим. Однако миссис Уоттс он пресытился. Хотелось женщину, которую можно чему-нибудь научить. Хейз рассудил: если дочь Хоукса такая домашняя, значит, она просто обязана быть невинной.
Перед тем как вернуться в комнату, Хейз заехал в галантерею – купить новую шляпу. Он решил приобрести вещь, отличную от той, что носил прежде. И ему продали белую панаму с красно-желто-зеленой лентой вокруг тульи.
Продавец заверил Хейза, мол, эти шляпы – самый шик, особенно если едешь во Флориду.
– Я не еду во Флориду, – сказал Хейз. – Просто эта шляпа отличается от той, которая была у меня прежде.
– Можете надевать ее куда угодно, – ответил продавец. – Она совсем новая.
– Вижу.
Хейз покинул лавку и первым делом снял со шляпы цветастую ленту и выпрямил декоративную вмятину наверху тульи. Убрал изгиб полей и надел шляпу, которая, оказалось, выглядит теперь точь-в-точь как прежняя.
К Хоуксам Хейз зашел только под вечер, когда, по его расчетам, они сели ужинать. На стук открыли практически моментально – дочь проповедника выглянула в коридор, и Хейз толкнул дверь. Вошел в комнату, не глядя на девушку. Хоукс сидел перед сундуком с остатками ужина и не кушал. Он едва успел нацепить на нос очки.
– Если Иисус вернул зрение слепому, так почему вы не просите Его вернуть зрение вам? – произнес Хейз заранее заготовленную фразу.
– Так ведь Он ослепил Павла, – ответил Хоукс.
Хейз присел на край одной из кроватей. Огляделся, посмотрел на Хоукса. Скрестил ноги, выпрямил, затем снова скрестил.
– Откуда у вас эти шрамы?
Мнимый слепец подался вперед и улыбнулся.
– Ты все еще можешь спастись, если покаешься. Я не могу спасти твою душу, зато можешь ты.
– Уже, – ответил Хейз. – Спас, без покаяния. И каждую ночь проповедую о том на…
– Взгляни сюда. – Хоукс передал Хейзу пожелтевшую вырезку из газеты, и его рот искривился в улыбке. – Вот как я обзавелся шрамами.
Дочь от двери подала ему знак сменить скорбную мину на улыбку. И пока Хейз читал вырезку, улыбка медленно вернулась на лицо проповедника.
Заголовок статьи гласил: «Евангелист обещает себя ослепить». В статье говорилось, что Аса Хоукс, евангелист из Свободной Церкви Христовой пообещал ослепить себя, дабы его вера в божественное спасение окрепла. Свою жертву он собирался принести на Возрождение, в субботу четвертого октября, в восемь вечера. Статья вышла больше десяти лет назад; над заголовком помещалась фотография самого Хоукса: шрамов нет, губы сжаты в полоску; на вид Хоуксу было лет тридцать; один глаз у него казался круглее и больше второго. Судя по форме рта, можно было сказать, что его обладатель либо святой, либо очень расчетливый человек. Однако в глазах Хоукса, будто полных ужаса, горел огонек сумасшедшинки.
Хейз сидел, глядя на вырезку. Он прочел ее три раза, затем снял шляпу и надел заново. Встал и огляделся, словно пытаясь вспомнить, где дверь.
– Он ослепил себя известью, – сказала дочь Хоукса. – Посмотреть пришли сотни выкрестов. Любой, кто ослепил себя во имя прощения, сумеет спасти и тебя… или кто-то, состоящий в кровном родстве с мучеником, – добавила она вдохновенно.
– Тот, у кого есть хорошая машина, в прощении не нуждается, – буркнул Хейз.
Злобно зыркнув на девушку, он покинул комнату. В коридоре вспомнил кое-что и, вернувшись, вручил дочери Хоукса сложенный в несколько раз листочек бумаги. Потом вышел на улицу и там сел в машину.
Забрав у дочери записку, Хоукс прочел:
«Детка, я таких милашек, как ты, еще не встречал, потому и пришел к вам».
Девушка заглянула отцу через плечо и, прочтя записку, мило разрумянилась.
– Вот тебе и письменное доказательство, папа.
– Этот ублюдок унес вырезку, – пробурчал Хоукс.
– У тебя же есть другая? – немного насмешливо спросила дочь.
– Рот закрой, – сказал проповедник и упал на кровать. На втором клочке газеты была статья под названием «Евангелист оплошал».
– Я могу вернуть ту вырезку, – предложила дочь, встав ближе к двери – на случай если отец разозлился совсем не на шутку. Однако он отвернулся к стене, словно собираясь уснуть.
Десять лет назад, на Возрождение, отец хотел ослепить себя. Пришло две сотни, если не больше, человек. Аса Хоукс примерно с час проповедовал о слепоте Павла, распаляя себя, до того момента, когда ему показалось, будто его озарила вспышка Божественного света. Отец преисполнился мужества и опустил руки в ведро с размоченной известью, которую тут же размазал по лицу… Он не нашел в себе сил открыть в этот момент глаза. Чертей у него в голове для самоослепления хватало, однако в ту секунду они все ушли. Аса Хоукс позабавил Иисуса, и тот, изгнав бесов, поманил проповедника к себе.