Мудрая кровь — страница 13 из 25

Выбежав из шатра в аллею, отец пропал.

– Ладно, папа, – сказала дочь. – Я выйду пока, оставлю тебя одного.


Хейз поехал прямиком в ближайшую мастерскую, откуда ему навстречу вышел мужчина с черной челкой и коротким невыразительным лицом. Хейз объяснил, чего хочет: починить клаксон – чтобы гудел, залатать бак – чтобы не тек, отладить стартер – чтобы глаже включался, и закрепить дворники – чтобы не гремели.

Мужчина заглянул под крышку капота. Затем пошел вокруг «эссекса», наклоняясь и приглядываясь к нему то тут, то там, постукивая по автомобилю в разных местах. Хейз спросил, сколько времени уйдет на то, чтобы привести машину в божеский вид.

– Ничего не получится, – ответил механик.

– Машина хорошая. Я с первого взгляда понял, что она – моя. С нею мне всегда есть куда вернуться.

– Вы на ней куда-нибудь собирались?

– В другую мастерскую, – ответил Хейз. Сел в «эссекс» и уехал.

В следующем гараже его встретил мастер, который обещал привести машину в божеский вид за ночь, потому что машина, во-первых, отличная, прекрасной сборки, из замечательных деталей, и вообще, Хейз обратился к лучшему в городе механику, который работает в самой лучшей мастерской. Хейз оставил у него автомобиль, уверенный, что «эссекс» – в честных руках.

Глава 7

На следующий день, забрав машину, Хейз выехал за город, чтобы испытать ее на открытой дороге. Небо было чуть светлее его костюма, чистое и ровное; Хейз заметил всего одно облако – большое, ослепительно-белое, с кудряшками и бородой. Он успел проехать примерно с милю, когда за спиной кто-то кашлянул. Притормозив, Хейз обернулся и увидел, как поднимается с пола и садится на заднее сиденье дочь Хоукса.

– Я тут пряталась все время, а ты меня и не заметил.

В руке она сжимала букетик из одуванчиков; на бледном ее лице алели пухлые губы.

– Зачем ты забралась ко мне в машину? – злобно спросил Хейз. – У меня дела и нет времени на глупости. – Вспомнив о планах соблазнить девушку, Хейз смирил гнев и натянуто улыбнулся. – А, ладно, рад тебя видеть.

Перебросив сначала одну тонкую ножку в черном чулке через спинку сиденья, девушка перелезла вперед окончательно.

– В той записке ты хотел сказать, что я красива или что остальные не так хороши?

– И то, и то, – сухо ответил Хейз.

– Меня зовут Отдохновение. Отдохновение Лили Хоукс. Мать дала мне имя сразу, как я появилась на свет – в день воскресного отдохновения. Потом она отвернулась к стене и умерла. Я не знала ее.

– А-а, – промычал Хейз, стиснув зубы. Только компании ему не хватало. Все удовольствие от вождения ушло.

– Отец и мать женаты не были, – продолжала Отдохновение. – Значит, я бастард и ничего с этим поделать не могу. Я бастард не по своей воле – по вине отца.

– Бастард? – пробормотал Хейз.

Как же священник, ослепивший себя во имя Христа, мог обзавестись бастардом? Хейз повернулся и первый раз посмотрел на Отдохновение с неподдельным интересом.

Девушка кивнула, и уголки ее губ приподнялись.

– Настоящий бастард, – сказала она и, ухватив Хейза за руку, добавила: – Знаешь, ведь бастарду нет входа в Царствие Небесное.

Глядя на Отдохновение, Хейз не заметил, как направил машину в сторону канавы на обочине.

– Да как же ты… – Заметив красную насыпь, он быстро вывернул руль, возвращая машину на дорогу.

– Ты читаешь газеты? – спросила девушка.

– Нет.

– Есть одна женщина по имени Мэри Бриттл. Она говорит, что делать, когда не знаешь, как быть. Я написала ей и спросила, как мне быть.

– Да как ты можешь быть бастардом, если твой отец ослепил себя…

– Так вот, я написала: «Уважаемая Мэри! Я бастард, а бастард, как всем известно, не войдет в Царствие Небесное. За мной увиваются парни. Нельзя ли с ними пообжиматься? Если рай мне не светит, то какая разница?»

– Слушай меня, – позвал Хейз. – Если твой отец ослепил себя, то ты…

– Мэри ответила на письмо в газете. Она написала: «Уважаемая Отдохновение! Легкое «обжимание» допустимо, твоя беда – в неприспособленности к современному миру. Похоже, тебе стоит пересмотреть свои религиозные ценности, вдруг какие-то не соответствуют твоим требованиям в этой жизни. Религиозный опыт – прекрасное дополнение к бытовому, однако только в должной пропорции, без фанатизма. Прочти какие-нибудь книги по этической культуре».

– Да не бастард ты, – произнес Хейз, побледнев. – Ты что-то путаешь. Твой папочка ослепил себя.

– Потом я написала второе письмо, – продолжала Отдохновение, щекоча лодыжку Хейза мыском туфли. – «Уважаемая Мэри! Скажите, идти ли мне до конца? Вот на что я не могу решиться. К современному миру я вполне приспособлена».

– Твой папаша ослепил себя, – повторял Хейз.

– Он не всегда был таким хорошим. А Мэри на второе письмо так и не ответила.

– То есть в молодости твой папаша не верил в Бога, но после пришел к Нему? Ты об этом или нет? – спросил Хейз и грубо отпихнул ногу девушки.

– Об этом, – ответила Отдохновение и слегка выпрямилась. – Хватит топтать мою ногу.

Ослепительно-белое облако висело в небе чуть впереди, смещаясь влево.

– Может, свернешь вон на ту грунтовую дорогу? – предложила девушка.

От шоссе отходила ухабистая глинистая ветка – Хейз свернул на нее. По одну сторону простирались густые заросли жимолости, по другую – пустота, уходящая чуть вниз и открывающая далекий вид на город. Белое облако теперь висело точно впереди.

– Как твой отец пришел к вере? – спросил Хейз. – Почему стал проповедовать Слово Христово?

– Обожаю грунтовые дороги, – сказала Отдохновение. – Особенно такие ухабистые. Давай остановимся и присядем под деревом. Познакомимся поближе.

Проехав еще несколько сотен футов, Хейз остановил машину, и они вышли на улицу.

– Он что, был откровенно злым до прихода к вере? – спросил Хейз. – Или так, слегка?

– Совсем злой был, – ответила девушка, подходя к увенчанному колючей проволокой забору. Пролезла под ним и стала снимать туфли и чулки. – По полю я люблю ходить босиком, – со смаком объявила она.

– Послушай-ка, я собираюсь обратно в город. Нет у меня времени по полям мотаться. – К забору Хейз, впрочем, подошел. Оказавшись по ту сторону, продолжил: – До того, как прийти к Богу, отец, наверное, не верил в Него вообще?

– Пойдем за тот холм и присядем под деревьями? – сказала Отдохновение.

Они перевалили через вершину. Отдохновение шла чуть впереди Хейза; он же думал, что совместный отдых под деревьями поможет скорее ее соблазнить. Хотя с этим-то делом он не спешил, поскольку считал девушку невинной.

– Я могу спасти тебя, – сказала она. – В сердце у меня церковь, и Царь в ней – Иисус.

Хейз наклонился к ней, злобно сверкая глазами.

– Я верю в нового Иисуса. Того, который не проливает зря своей крови, спасая людей, потому что он сам человек и нет в нем божественного. Моя церковь – Церковь Бесхристовая!

Отдохновение придвинулась ближе к Хейзу.

– Бастарда в ее лоно примешь?

– В моей церкви нет бастардов. В ней все едино, и бастард ничем не хуже других.

– Хорошо.

Хейз раздраженно посмотрел на девушку. В разуме его родилась противная мысль: бастард не может принять его веру, поскольку есть лишь единая правда – о том, что Иисус лжец и что Отдохновение – случай безнадежный. Девушка тем временем расстегнула воротник и вытянулась на земле в полный рост.

– Разве у меня ступни не белые? – спросила она, слегка приподняв ноги.

Хейз и не подумал смотреть на них. Мысль, родившаяся у него в мозгу, говорила: истина самой себе не противоречит, и бастард не может быть спасен в лоне Церкви Бесхристовой. Эту идею Хейз решил забыть как несущественную.

– Родился однажды ребенок, – заговорила Отдохновение, переворачиваясь на живот, – на которого всем было плевать, жив он или мертв. Родственники отказались от него один за другим, и вот ребенка взяла к себе бабка. Очень злая женщина. Доброй она быть не могла, потому что капля доброты заставляла ее ругаться и богохульствовать. У нее начинался зуд, она опухала. Даже глаза у нее пухли, и ей не оставалось ничего, только носиться по дороге, размахивая руками и богохульствуя. При ребенке ее немочь усилилась вдвое, и бабка заперла дитя в курятнике. Оно увидело свою бабку в аду: раздувшуюся, объятую пламенем – и рассказало все ей. Бабка тот же час распухла до невозможности, побежала к колодцу и там, накинув на шею веревку от ведра, бросила это ведро вниз. Так ей шею и переломило.

Закончив рассказ, Отдохновение спросила Хейза:

– Дашь мне на вид пятнадцать лет?

– В моей церкви слово «бастард» утратит всякий смысл.

– Может, ляжешь и сам отдохнешь?

Отодвинувшись от нее на несколько футов, Хейз лег на землю. Снял шляпу и, опустив ее себе на лицо, сложил руки на груди. Отдохновение, встав на четвереньки, подползла к Хейзу, приподняла шляпу, словно крышку, и заглянула ему в глаза – те смотрели прямо вверх, перед собой.

– Мне все равно, – тихо произнесла Отдохновение, – как сильно я тебе нравлюсь.

Хейз перевел взгляд на ее шею, а сама девушка опустилась так низко, что кончиком носа почти коснулась носа Хейза. Тот не смотрел на нее.

– Я вижу тебя, – игриво сказала Отдохновение.

– А ну уйди! – ответил Хейз, резко поднимаясь.

Взбежав чуть вверх по холму, девушка спряталась за дерево. Потрясенный, Хейз вернул шляпу на место. Ему хотелось возвратиться к «эссексу». Машина-то стоит на сельской дороге, незапертая, и любой прохожий может сесть в нее и уехать!

– Я тебя вижу, – произнес голосок за спиной.

Хейз быстрым шагом отправился в противоположную сторону, к машине. Когда Отдохновение выглянула из-за дерева, ликующее выражение у нее на лице померкло.

Сев в машину, Хейз проделал привычные действия, желая завести мотор, однако из чрева автомобиля донесся лишь урчащий звук, с каким вода утекает по трубам. В отчаянии Хейз принялся колотить по стартеру. На приборной панели было всего два окошка, стрелки в которых сонно указали сначала в одну сторону, затем в другую. Впрочем, эти приборы работают автономно, независимо от общей системы. По ним не скажешь, кончился бензин или нет. Тем временем Отдохновение Хоукс подбежала к забору. Перекатилась под ним и подошла к окну с водительской стороны. Посмотрела на Хейза. Тот яростно прокричал: