– Что ты сделала с моей машиной?!
Не дожидаясь ответа, он выбрался из салона и пошел по дороге в сторону шоссе. Спустя мгновение девушка догнала его, держась, впрочем, на некотором расстоянии.
В том месте, где от шоссе отходила грунтовая дорога, стоял магазин с бензоколонкой. Хейз прошагал до него в быстром темпе все полмили. С виду магазин был заброшен, однако через некоторое время к Хейзу из леса позади заправки вышел механик. Хейз объяснил, в чем дело, и пока механик выгонял из гаража пикап, подошла к магазину Отдохновение Хоукс. Она сразу направилась к клетке футов шести длиной, у хибарки. До прихода девушки Хейз клетку не замечал. Он приблизился к ней и прочел на знаке: «ДВА ЗАКЛЯТЫХ ВРАГА. СМОТРИТЕ БЕСПЛАТНО». Внутри на полу лежал черный медведь: тощий, длиной фута четыре; спину его покрывали пятна птичьего помета – от птенца ястреба, что сидел на жердочке в верхней части клетки. У ястреба был выщипан почти весь хвост. У медведя недоставало одного глаза.
– Идем, если не хочешь остаться, – сказал Хейз, грубо хватая Отдохновение за руку.
Механик приготовил пикап, и втроем они поехали обратно к «эссексу». По пути Хейз рассказал мужчине о Церкви Бесхристовой и ее основных положениях и еще о том, что в ней нет такого понятия, как бастард. Мужчина ничего не ответил.
Когда же они остановились у машины Хейза, он залил в бак «эссекса» банку бензина, а Хейз забрался в салон и попробовал завести автомобиль. Ничего не вышло. Тогда механик приподнял крышку капота и заглянул внутрь. У него была одна рука, два желтых зуба и задумчивые глаза серо-голубого цвета; до сего момента он не произнес больше двух слов. Механик долго смотрел внутрь капота, пока Хейз топтался рядом, но ни к чему не притронулся. Потом захлопнул крышку и высморкался.
– Что не так? – взволнованно спросил Хейз. – У меня ведь хорошая машина, да?
Не отвечая, мужчина улегся на землю и заполз под «эссекс». На ногах у него были ботинки с высоким голенищем и серые носки. Механик долго лежал под машиной, и Хейз опустился на четвереньки, желая узнать, что же он там делает. Однако механик не делал ничего. Он просто лежал на спине, глядя вверх и сложив на груди здоровую руку, и словно бы размышлял. Потом наконец вылез из-под «эссекса», достал из кармана фланелевую тряпочку и утер себе лицо и шею.
– Послушайте, – сказал Хейз, – у меня хорошая машина. Уж она довезет куда надо, вы только подтолкните.
Мужчина опять ничего не ответил. Он сел в пикап, а Хейз и Отдохновение – в «эссекс». Затем механик подтолкнул их, и через пару сотен ярдов «эссекс» начал пыхтеть, трястись и изрыгать дым. Высунувшись в окно, Хейз сделал механику знак подъехать.
– Ха! Видели! Я же говорил: машина довезет меня куда надо. По пути она может заглохнуть, но не навечно же. Сколько я вам должен?
– Ничего. Совсем.
– А за бензин? За бензин – сколько?
– Ничего, – повторил мужчина, нисколько не изменившись в лице. – Совсем.
– Ладно, спасибо. – Дав газу, Хейз пробормотал: – На кой мне его подачки?
– Клевая у тебя машина, – заметила Отдохновение Хоукс. – Идет как по маслу.
– Ее собрали не иностранцы, не черномазые и не однорукие. Ее собрали люди, не спящие на ходу и знающие, где находятся.
В конце грунтовой дороги, где начиналась уже дорога мощеная, пикап и «эссекс» снова поравнялись. Хейз и сероглазый переглянулись.
– Я же говорил, моя машина довезет куда надо, – мрачно напомнил Хейз.
– Что-то кого-то куда-то приводит, – ответил однорукий и выехал на шоссе.
Хейз погнал дальше. Ослепительно-белое облако превратилось в птицу с тонкими длинными крыльями, летящую теперь в противоположном направлении.
Глава 8
Енох Эмери знал, что жизнь его навсегда переменилась и что события, которые должны были с ним произойти, уже начинаются. Енох всегда догадывался: с ним должно произойти нечто. Если бы ему случилось задуматься над своими поступками, он решил бы, наверное: сейчас самое время оправдать папанину кровь, хотя столь широко Енох не мыслил. Он задумывался над ближайшими действиями, а порой и вовсе не думал – обнаруживая вскоре себя за каким-либо занятием. Словно птица, вьющая гнездо против воли.
То, что должно было случиться с Енохом Эмери, началось в тот момент, когда Енох показал Хейзелу Моутсу содержимое музейной витрины. Будущее событие оставалось тайной для самого Еноха и тайной, совершенно непостижимой. Впрочем, Енох понимал: ожидается от него нечто ужасное. Его кровь обладала чутьем сильнее, чем у любой другой части тела; вместе с ней по жилам Еноха текла недобрая судьба, не касаясь только мозга. И получалось так, что язык, которым Енох то и дело облизывал простуду на губах, ведал куда больше своего хозяина.
Первым делом Енох обнаружил за собой такую странность: он начал откладывать деньги. Откладывать про запас всю плату, кроме той, за которой приходила еженедельно домовладелица, и той, на которую приходилось покупать какую-никакую еду. Затем Енох обнаружил, что стал меньше есть, сберегая еще больше денег. Он любил ходить в супермаркеты – каждый день после работы бродил мимо полок с консервированными продуктами и сухими завтраками. Давеча Енох невольно прихватил с собой несколько продуктов, не слишком оттягивающих карманы. Не потому ли удается сэкономить столько денег на еде? Возможно… Хотя была у Еноха другая мысль: деньги копятся с некой большой целью. Воровать Еноху случалось и прежде, деньги же откладывать – никогда.
В то же время Енох начал прибираться у себя в комнате – каморке зеленого цвета (точнее, она некогда имела зеленый цвет) на чердаке старого пансиона. В комнатушке было сухо и пыльно, однако Еноху прежде и в голову не приходило навести в ней (как и в голове) порядок. Затем он просто застал себя за уборкой.
Енох собрал ковер и вывесил его за окном. И зря. Когда Енох решил вернуть ковер в комнату, то застал на его месте всего пару длинных нитей и на одной из них – гвоздик. Наверное, решил Енох, ковер был очень старый, и с оставшейся мебелью надо обращаться поаккуратней. Он вымыл кроватную раму с водой и мылом. Когда с рамы сошел второй слой грязи, она засияла золотом. Воодушевленный, Енох взялся за кресло – старое, низкое и так сильно обвисшее, что казалось, будто оно присело на корточки. Енох смыл первый слой грязи, и кресло тоже засияло золотом. Смыл второй слой – и сияние пропало, а само кресло просело так, будто внутри него закончилась многолетняя борьба. Растерянный, не зная, к добру это или к худу, Енох чуть не разнес кресло на куски. Поборов себя, решил больше его не трогать. К тому же его мало заботило значение вещей. Занимало Еноха лишь то, чего он до сих пор не узнал.
Еще в комнате имелся умывальник из трех частей; он стоял на птичьих ножках в шесть дюймов высотой, и каждая сжимала в когтях по миниатюрному пушечному ядру. Нижняя часть умывальника напоминала раку, нечто вроде шкафчика, куда надлежало ставить сливную лохань. Лохани у Еноха не было, однако он испытывал уважение к надлежащему употреблению вещей. А поскольку заменить корыто Енох ничем не мог, он оставил нижнюю часть умывальника незанятой. Над своеобразной сокровищницей располагалась серая мраморная плита, и прямо над ней – деревянная решетка в форме сердец, кренделечков и цветов, переходящих в согнутые орлиные крылья по бокам. Промеж них крепилось небольшое овальное зеркало – как раз на уровне лица Еноха. Над зеркалом деревянная рама приобретала форму рогатой короны, судя по которой можно было сказать: при ее создании мастер не утратил веру в собственное ремесло.
Насколько знал сам Енох, умывальник был центром комнаты и больше всего остального связывал его, Еноха, с тем, чего юноша пока не ведал. Не один раз после сытного ужина Енох подумывал отпереть нижний отдел умывальника, забраться в него и сотворить некий тайный обряд, о котором еще утром имел весьма смутное представление. Енох намеревался начать уборку с умывальника, но, как это часто с ним происходило, пошел от краев круга по направлению к центру, к сути. Приступил сперва к наименее важным этапам – вперед умывальника Енох поработал над картинами.
В комнате их висело три: одна принадлежала домовладелице (полуслепой женщине, ориентирующейся в доме благодаря исключительно острому обонянию) и две – его собственные. На картине домовладелицы был изображен лось посреди неглубокого озерца. Выражение превосходства на морде животного Енох не переносил совершенно и если бы не боялся этого полотна, давно уже сотворил бы с ним чего-нибудь эдакое. И что бы ни делал в комнате Енох, лось видел все – спокойный, потому как ничего лучше не ожидалось, и невеселый – потому как ничего радостного ждать тоже не приходилось. Енох при всем старании не нашел бы соседа по комнате надоедливей. Он не уставал бурчать про себя нелестное о лосе; вслух же он высказывался куда осторожнее.
Картина заключалась в тяжелую раму с резным орнаментом – листьями, отчего лось приобретал еще более внушительный и самодовольный вид. Енох понимал: пришло время принять меры. Он еще не догадался, что должно произойти в комнате, однако не хотел думать, будто случится оно благодаря лосю. Ответ пришел сам собой, готовый и зрелый: если снять с картины раму, это будет равносильно тому, как если бы Енох раздел лося (пусть лось и не имел на себе одежды). Интуиция не подвела: когда картина осталась без рамы, лось сильно уменьшился, и Еноху оставалось хихикать над ним, изредка поглядывая на животное краешком глаза.
Одержав первую победу, Енох принялся за остальные картины. Обе иллюстрировали календари, присланные похоронным бюро «Хиллтоп» и компанией «Америкэн раббер тайр». На первой был изображен маленький мальчик в синих тапочках «Доктор Дентон»: опустившись на колени в залитой лунным светом спальне, он просил: «И благослови папу». Эта любимая картина Еноха висела над самой кроватью. На второй картине изображалась дамочка в резиновой шине, и висела картина прямо напротив лося. Енох оставил ее на месте, полностью уверенный, что лось видит календарную иллюстрацию и лишь притворяется, будто это не так.