Покончив с живописью, Енох на все сбережения купил чинцовые занавески, бутылку позолоты и кисть.
Приобретением Енох остался недоволен, поскольку считал, что сбережения пойдут на новую одежду. Он сам не понимал, для чего купил позолоту, пока не вернулся домой. В комнате Енох сел перед умывальником, открыл нижний отдел и выкрасил его внутренность. И только после догадался: в шкафчик можно поместить нечто ИНОЕ, кроме лохани.
Енох никогда не принуждал свою кровь говорить, пока та не захочет. Ведь он не был тем, кто хватается за первую попавшуюся возможность и несется вперед, за обещанной нелепицей. В большом деле Енох предпочитал дождаться ясности, и своего момента он наконец дождался – уверенный, что через пару дней все узнает. Неделю кровь Еноха тайно совещалась сама с собой, время от времени приостанавливая этот процесс – дабы выкрикнуть Еноху тот или иной приказ.
Утром следующего понедельника Енох проснулся уверенный, что сегодня-то ему откроется дальнейшее знание. Кровь кипела и носилась по венам, словно домохозяйка – прибираясь после гостей. Енох чувствовал себя уверенным, преисполненным бунтарского духа. По особому случаю он даже решил не вставать. Не хотел оправдывать папанину кровь, ему надоело постоянно выполнять чьи-то приказы, он устал от неведения и от чувства опасности.
Само собой, кровь с таким непослушанием мириться не захотела. В зоопарк Енох пришел в девять тридцать, всего на полчаса позже срока. Все утро он не мог сосредоточиться на воротах. Разум метался в погоне за кровью – словно мальчишка с метлой и ведерком, ударяя по чему-то здесь и шлепая по чему-нибудь там. Ни секунды покоя. Когда пришел охранник из второй смены, Енох отправился прямиком в город.
В Толкингем Еноху хотелось меньше всего, потому как там могло приключиться все, что угодно. Разум Еноха все время, гоняясь за кровью, тужился сообразить, как сразу после работы проникнуть в комнату и лечь в кровать.
К тому времени как Енох добрался до делового района города, он устал и вспотел, пришлось опереться о витрину «Уолгринз». Пот стекал по спине, и кожа зудела, так что через несколько минут Енох уже терся о витрину, в которой были выставлены будильники, туалетная вода, конфеты, гигиенические прокладки, авторучки и карманные фонарики – на полках высотой в два его роста. Оказалось, Енох идет на грохот, исходящий из центра небольшой ниши, образующей вход в аптеку. В нише стояла желто-синяя машина из металла и стекла, сыплющая кукурузными зернами в котел с подсоленным маслом. Енох приблизился к аппарату, доставая на ходу кошелек и готовя деньги. Кошелек у него был – длинный мешочек из серой кожи, горловина которого стягивалась шнурком. Енох украл его у папани и очень ценил вещицу, поскольку она единственная, к чему (за исключением самого Еноха) прикасался родитель. Выудив из кошелька два пятицентовика, Енох отдал их бледному пареньку в белом фартуке. Тот порылся во внутренностях машины и вытащил кулек, наполненный воздушной кукурузой. При этом продавец не отрываясь глазел на кошелек в руках у Еноха. В любой другой день Енох попытался бы завести с пареньком дружбу, однако, занятый, он продавца даже не заметил. Забрав кулек, он принялся прятать кошель на место. Продавец следил за каждым движением Еноха.
– На мочевой пузырь хряка похоже, – с завистью заметил он.
– Мне пора, – пробормотал Енох и направился в аптеку.
Внутри он рассеянно добрался до конца зала и по другому проходу вернулся к дверям, словно бы желая показать себя всякому, кто стал бы его разыскивать. У стойки с содовой Енох задержался. Может, присесть и перекусить? За стойкой, обклеенной пленкой розового цвета и пленкой – имитацией серпантина, дежурила рыжая официантка в униформе цвета лайма и в розовом фартуке. Свои зеленые глаза она накрасила розовыми тенями; внешним видом девушка напоминала рекламную картинку «Лаймово-вишневого сюрприза», особого десерта на сегодня (за десять центов).
Официантка встала напротив Еноха, пока тот изучал меню у нее над головой. Опершись на стойку локтями, девушка положила на них грудь и стала ждать, пока Енох решит: что бы ему такого взять. Наконец она опустила руку под стойку и позвонила в колокольчик, чтобы принесли «Лаймово-вишневый сюрприз».
– Не волнуйтесь, – успокоила девушка Еноха. – Я сегодня после завтрака приготовила.
– Со мной сегодня что-то случится.
– Я же говорю: не волнуйтесь. Только сегодня приготовила.
– Я видел это сегодня утром, как проснулся, – ответил Енох, словно провидец.
– Господи боже, – пробормотала официантка и, выдернув десерт из-под носа у Еноха, отвернулась и начала готовить новый. Вскоре она бухнула на стойку перед Енохом другой, свежий «Лаймово-вишневый сюрприз».
– Мне пора, – сказал Енох и поспешил к выходу.
Когда он проходил мимо агрегата по приготовлению воздушной кукурузы, его карман вновь приковал к себе внимание продавца. Однако Енох не остановился.
Не хочу этого делать, твердил он себе. Что бы ни приказали, не хочу. Я иду домой. Прикажут то, чего я не хочу. То, до чего мне дела нет.
И как он мог просадить все сбережения на занавески и позолоту?! Лучше б купил себе новую рубашку и светящийся галстук. Теперь его заставят совершить нечто противозаконное. Как обычно.
«Не стану я этого делать», – сказал себе Енох и остановился. Перед ним был кинотеатр; на афише монстр запихивал девушку в печь.
Не пойду я на такое кино, говорил себе Енох. Я домой собираюсь. Не стану я ничего ждать в кинотеатре. И денег на билет не наберется, говорил он себе, доставая кошелек. Не буду ковыряться в мелочи. У меня всего сорок три цента, не хватит.
Надпись на табличке сообщала, что цена билета для взрослых – сорок пять центов, а на галерке – тридцать пять.
Не стану я сидеть на галерке за тридцать пять центов, не пойду я в кино, говорил себе Енох.
Двойные двери распахнулись, и Енох сам не заметил, как идет по красному фойе в темный тоннель, потом поднимается в еще более темный проход. Через несколько минут он оказался в верхней части кинозала, похожей на утробу кита, и, словно Иона, стал на ощупь искать место.
Не буду я смотреть кино, яростно твердил себе Енох. Из фильмов ему нравились только цветные мюзиклы.
Первая картина была об ученом по имени Глаз, проводившем операции при помощи пульта дистанционного управления. Его жертвы просыпались утром и обнаруживали разрез – на груди, голове или животе; за ночь у них пропадал какой-нибудь жизненно важный орган.
Енох как можно ниже надвинул шляпу на лоб и подтянул к лицу колени; на экран он смотрел в узкую щелку. Фильм шел час.
Во второй картине рассказывалось о жизни в тюрьме «Девилз-Айленд». Енох вцепился руками в подлокотники кресла – чтобы не упасть за перила.
Третий фильм назывался «Возвращение Лонни». В нем бабуин по кличке Лонни спас симпатичных детишек из горящего приюта. Енох до последнего надеялся, что бабуин сгорит, но тот даже не обжегся. В конце милая девочка наградила Лонни медалью. Этого Енох уже не вынес – он нырнул в темный тоннель, пролетел через два верхних прохода и стремглав помчался на улицу через фойе. Едва легких коснулся свежий воздух, как он упал на землю.
Придя в себя, Енох обнаружил, что сидит, привалившись спиной к стене кинотеатра. Более он не желал отлынивать от обязанностей. Была ночь, и он чувствовал: неизбежное знание почти получено. Енох полностью смирился с судьбой. Он просидел еще минут двадцать, потом встал и побрел вниз по улице, словно бы его вела неуловимая для других мелодия или звуки свистка, слышимые только собакам.
Пройдя два квартала, Енох остановился и посмотрел на другую сторону улицы – там, под фонарем, стояла машина крысиного цвета. На крышку капота взобралась темная фигура в ослепительно-белой шляпе. Она размахивала руками с бледными, почти в тон шляпе, кистями.
– Хейзел Моутс! – выдохнул Енох, и его сердце задергалось в груди, словно молоточек звонка.
Возле машины собралось несколько человек. Енох не знал, что Хейзел Моутс основал Церковь Бесхристовую и что он каждый вечер проповедует на улице. Енох не видел Хейзела с тех пор, как показал ему мумию в витрине музея.
– Если вы спасены, – кричал Хейзел Моутс, – вы бы думали об искуплении, но вы о нем не помышляете! Загляните внутрь себя и увидите: вы не спасены. Не было спасения. Для спасенных мира нет, а я проповедую мир. Проповедую для Церкви Бесхристовой, церкви мирной и удовлетворенной.
Двое или трое человек из тех, кто остановился послушать Хейзела, развернулись и пошли своей дорогой.
– Идите! – прокричал Хейзел. – Идите себе! Истина для вас – ничто. Слушайте, – указал он пальцем на тех, кто остался, – истина для вас – ничто. Если даже Иисус спас вас, то какая вам разница? Вы со спасением ничего бы не сделали. Лица ваши неподвижны, и взоры не мечутся. Если бы мы увидели три креста и на среднем висел Он, для вас и для меня тот средний крест значил бы не более, чем два других. Слушайте. Вам потребно нечто, что займет место Христа, что говорило бы ясно. В Церкви Бесхристовой Иисуса нет, но он нужен. Нужен новый Иисус! Истинный человек, который не станет проливать своей крови. Человек ни на кого не похожий, на него вы станете смотреть. Дайте мне такого Иисуса, люди! Дайте его мне, и вы увидите силу Церкви Бесхристовой!
Из троих слушателей один ушел. Енох стоял посреди улицы, словно парализованный.
– Покажите, где этот новый Иисус, – кричал Хейзел Моутс, – и я помещу его во Церкви Бесхристовой, а вам явится истина. Вы узнаете, что не спасены. Дайте нового Иисуса, люди, и мы спасемся одним ликом его!
Енох принялся беззвучно кричать. Орал он целую минуту, пока Хейзел Моутс говорил.
– Взгляните на меня! – хрипло вещал он. – Вы увидите мирного человека! Кровь моя даровала мне свободу. Спросите совета у своей крови и приходите в мою церковь, и, может, кто-то из вас приведет нам нового Иисуса, и мы все спасемся ликом его!
Из горла Еноха вырвался невнятный звук. Кровь не давала взреветь, и Енох только хрипел: