Не успел человек пройти и половины квартала, как с неба начали падать желтовато-серые капли; раздался неприятный грохот. Крепче сжав в одной руке сверток, а в другой – зонт, человек побежал.
Через секунду начался ливень, и застигнутый им человек поспешил нырнуть между двумя витринами – в выложенный синей и белой плиткой вход в аптеку. Приспустив очки, он огляделся; бледные глаза над оправой принадлежали Еноху Эмери.
Енох шел к Хейзелу Моутсу.
Он никогда не бывал в гостях у Хейзела Моутса, однако инстинкт вел Еноха очень уверенно. В свертке же парень нес то, что показывал Хейзелу в музее и что украл за день до этого.
Перед тем как пойти на дело, Енох вымазал лицо и руки коричневым обувным кремом – дабы сойти за цветного, если застукают на месте преступления. Он прокрался в музей, пока сторож дрых, разбил витрину украденным у домовладелицы гаечным ключом и – потея и дрожа – вытащил оттуда мумию. Спрятав ее в бумажный пакет, Енох покинул музей – сторож по-прежнему дрых. Снаружи Енох осознал: раз его никто не видел и не принял за цветного, то его настоящего моментально заподозрят, а посему надо замаскироваться. Вот ради чего он нацепил бороду и темные очки.
Вернувшись домой, Енох вытащил нового Иисуса из пакета и, не смея глядеть на него, переложил в золоченый шкафчик. Затем сел на край кровати и стал ждать. Енох дожидался, сам не зная чего. Он только знал: что-то должно произойти, и того же чаяло все его нутро. Енох думал: грядущее станет наивысшим моментом его жизни, хоть и понятия – даже приблизительного – не имел, в чем оно заключается. После, размышлял Енох, он станет совершенно иным человеком. Личность его переменится в лучшую сторону – гораздо лучшую, нежели сейчас. Так прошло четверть часа.
Енох подождал еще пять минут.
Ему пришло в голову: пора бы сделать первый шаг. Он на цыпочках приблизился к шкафу, присел на корточки и совсем чуть-чуть приоткрыл дверцу. Заглянул внутрь. Очень медленно приоткрыл дверцу чуть шире и просунул в сокровищницу голову.
Прошло еще какое-то время.
Если бы кто-то в тот момент глянул на Еноха со спины, то увидел бы лишь подошвы ботинок да зад. В комнате царила абсолютная пустота, ни капли шума не доносилось с улицы, как будто схлопнулась вселенная, и даже блохи перестали скакать. Потом вдруг из шкафчика раздался влажный звук и вслед за ним – удар кости о дерево. Енох попятился, держась за лицо. Сел на пол и с минуту просидел так, ошеломленный. Сначала он подумал, будто это мумия чихнула. Однако после заметил сопли у себя на ладони. Утерся рукавом и просидел на полу еще немного.
Выражение на лице Еноха говорило о том, что он получает некое неприятное знание. Затем Енох пинком закрыл дверь ковчега, встал на ноги и яростно принялся за плитку шоколада – ел ее так, словно она ему чем-то насолила.
На следующее утро Енох проснулся после десяти часов – у него был выходной – и до полудня носа не казал из дома. Искать Хейзела Моутса он отправился по адресу, который назвала Отдохновение Хоукс – инстинкт позволил верить ей.
Енох был опечален и сердился из-за того, что выходной приходится тратить таким образом, да еще в дурную погоду, однако ему не терпелось избавиться от нового Иисуса. Когда в музее обнаружат пропажу, то пусть уж полиция сцапает не его, а Хейзела Моутса. Енох сам не мог понять, как позволил себе рискнуть свободой ради вонючего карлика-полуниггера, не совершившего в жизни ничего полезного и лишь позволившего себя забальзамировать и угодившего в музей. У Еноха это в голове не укладывалось. Обозленный, он посчитал: все Иисусы, как один, плохи.
Зонтик, одолженный у домовладелицы, оказался ее же ровесником. Енох еле-еле сумел раскрыть его и вышел обратно в ливень.
Зонтом домовладелица перестала пользоваться еще пятнадцать лет назад (а иначе бы не одолжила его Еноху), и как только его коснулись первые капли дождя, он со скрипом сложился, больно уколов спицей Еноха в затылок. Укрытый куполом, Енох вслепую пробежал несколько футов. Потом вошел в двери следующего магазина и, уперев зонт кончиком в мостовую, раскрыл его ногой. Затем снова выбежал на улицу, придерживая купол свободной рукой, – теперь резная рукоять в виде головы фокстерьера колола в живот. Так Енох преодолел еще четверть квартала, пока от спиц не отошла полоска шелка и вода не полилась ему за шиворот. Енох нырнул под козырек кинотеатра. Была суббота, и перед билетным киоском в подобие ровной очереди выстроились детишки.
Енох никогда особенно не любил детей, зато им нравилось смотреть на него. Очередь развернулась, и двадцать или тридцать пар глаз установилось на Еноха. Зонт в это время уродливо изогнулся: половина опущена, половина задрана вверх, и та, что задрана вверх, приготовилась опуститься и вылить Еноху за шиворот еще воды. Когда же вода наконец полилась, дети, засмеявшись, принялись радостно подпрыгивать на месте. Одарив их злобным взглядом, Енох отвернулся и приспустил очки. Прямо перед ним стоял четырехцветный плакат в человеческий рост: горилла, и у нее над головой красными буквами прописано: «ГОНГА! Гигант, король джунглей и звезда! Живьем! Только у нас!!!» На уровне колен гориллы помещалось продолжение рекламного текста: «Гонга покажется перед этим кинотеатром в 12 часов дня. СЕГОДНЯ! Бесплатный билет первым десяти смельчакам, не побоявшимся пожать Гонге лапу».
Обычно Енох думал о чем-то отвлеченном, когда судьба готовилась дать ему пинка под зад. Когда ему исполнилось четыре года, отец принес из тюрьмы металлическую коробочку: на оранжевом корпусе были нарисованы арахисовые леденцы, а зеленая надпись сообщала: «Ореховый сюрприз!» Стоило приподнять крышку, как из-под нее ударила стальная пружина, сломав Еноху кончики двух передних зубов. Подобные моменты в жизни Еноха случались до того часто, что, казалось бы, у него должно выработаться чутье на опасность. Сейчас Енох дважды очень внимательно перечитал надписи на афише. Ему подумалось: вот, сама Судьба дарит шанс оскорбить успешную обезьяну. Внезапно вернулось прежнее почтение к новому Иисусу. Наконец пришла награда, наступает наивысший момент жизни, которого Енох столько ждал.
Обернувшись, он спросил у детей, который час. Те ответили: «Десять минут первого, горилла опаздывает». Один ребенок предположил, что Гонгу задержал дождь, на что другой ответил ему: «Нет, не дождь, просто директор гориллы летит сюда самолетом из Голливуда». Енох скрипнул зубами. Первый ребенок сказал ему, мол, если хочешь пожать лапу звезде – становись в очередь, как остальные. Енох – делать нечего – встал в конец очереди.
Мальчик спросил, сколько лет Еноху, а другой заметил, дескать, у Еноха забавные зубы. Стараясь не обращать на ребятишек внимания, Енох попытался выпрямить зонт.
Через несколько минут из-за угла выехал черный, похожий на полицейский фургон грузовик и медленно покатил по улице под проливным дождем. Сунув зонт под мышку, Енох прищурился за стеклами темных очков. Грузовик подъехал ближе, и из его нутра донеслась музыка: «Та-ра-ра-бум-ди-ай», почти неслышная за шумом ливня. На кузове была нарисована блондинка, представляющая не гориллу, а нечто совсем иное.
Когда грузовик остановился у входа в кинотеатр, дети образовали очередь поровнее. Не было нарисованной гориллы и на задней двери фургона. Из кабины выпрыгнули двое в черных дождевиках и, проклиная дождь, кинулись открывать фургон. Один из них сунул голову внутрь и произнес:
– Так, поживей давай, ладно?
Второй ткнул в сторону детишек большим пальцем и сказал:
– Вы назад отойдите, ладно? Назад отойдите.
Голос изнутри фургона произнес: «А вот и Гонга, народ! Гонга Ревущий, суперзвезда. Пожмите ему крепко лапу, народ!» За шумом ливня слова едва различались.
Человек, стоявший у дверцы фургона, вновь засунул голову внутрь и позвал:
– Ладно, пора на выход!
Из недр кузова послышался глухой удар. Затем наружу показалась мохнатая черная рука, но едва ее коснулись капли воды, как она вновь исчезла внутри кузова.
– Черт! – ругнулся мужчина, отошедший под козырек. Он снял дождевик и кинул его напарнику. Тот, в свою очередь, бросил плащ горилле, и через пару минут она вышла, застегнутая под горлышко, подняв воротник. Сзади, с шеи, у обезьяны свисала металлическая цепь, и, взявшись за нее, мужчина вприпрыжку повел животное под козырек кинотеатра. Тем временем женщина в стеклянном киоске с видом заботливой мамаши готовила первые десять билетов для ребятишек, которые осмелятся пожать горилле лапу.
Совершенно не обращая на детей внимания, горилла прошла за ведущим на другой конец площадки перед входом. Там взгромоздилась на платформу примерно в фут высотой и принялась рычать. Рычание получалось не столько грозным, сколько ядовитым – оно словно бы исходило из черного сердца обезьяны. Перепуганный, Енох бежал бы, если бы не дети вокруг.
– Ну, кто первый? – спросил ведущий. – Давайте, давайте! Смелее! Бесплатные билетики самым храбрым.
Дети стояли не шевелясь. Мужчина пристально посмотрел на них.
– В чем дело? – пролаял он. – Сдрейфили? Горилла не тронет вас, пока я держу ее.
Плотнее сжав цепь в кулаке, он побренчал ею – показать детям, что держит он зверя надежно.
Где-то минуту спустя от очереди отделилась девочка с кудряшками, похожими на древесную стружку, и злобным треугольным лицом. Она подошла к звезде на четыре фута и остановилась.
– Так, так, – побренчал цепью ведущий. – Побыстрее, ладно?
Протянув лапу, обезьяна коротко пожала девочке руку. К тому времени из толпы ребятишек вышла вторая девочка, за ней – два мальчика. Постепенно очередь перестроилась и стала продвигаться вперед.
Горилла так и держала лапу протянутой, отвернувшись и со скучающим видом глядя на дождь. Енох поборол страх и уже думал, что бы такое обидное сказать обезьяне. Обычно придумывать оскорбительные высказывания получалось легко, но сейчас мозг – обе его части – опустел. Енох не мог вспомнить даже обычные обзывательства, которыми ежедневно награждал питомцев зоопарка.