Миссис Флад пристально следила за привычками мистера Моутса. Ел он мало и против ее меню не возражал. Если бы она ослепла, то целыми днями просиживала бы у радио, поедая торты, мороженое и отмачивая ноги в тазике. Мистер Моутс ел все, без разбору. При этом он постоянно худел, кашель его становился тяжелее; развилась хромота. Едва пришла осень, как мистер Моутс подхватил вирус, однако на крыльцо выходить не перестал. Вообще ходьба занимала у него половину дня. Проснувшись рано утром, мистер Моутс начинал бродить туда-сюда, туда-сюда по комнате (миссис Флад слышала, поскольку жила прямо под ним), затем выбирался на улицу и ходил до завтрака и после него. До полудня он тоже гулял по улице. Изучив четыре или пять кварталов, расположенных вокруг пансиона, мистер Моутс шатался по ним. Впрочем, он мог зайти в один из кварталов и там стоять (хозяйка же не видела его передвижений вне дома); или топтаться у себя в комнате на месте; он мог бы умереть и лишиться всего, что имеет сейчас, – всего, кроме упражнений. Он мог бы, думала домовладелица, в монахи пойти… Чего-то миссис Флад явно не понимала. Ей не нравилось, когда что-то скрывает от ее глаз чистое небо. Как хорошо, когда видишь все ясно.
Домовладелица никак не могла догадаться, что голова слепца содержит и что выдает. О своей собственной голове хозяйка думала как о распределительном щите, управляющем остальными частями тела. Голову же мистера Моутса она, снаружи, могла лишь представить как огромный черный мир, больше мира окружающего, такого великого и умещающего в себе небо и планеты, да и все, что есть, было и еще только будет. Откуда мистер Моутс знает, движется ли время вперед или назад? И движется ли он в ногу со временем? Слепоту хозяйка представляла себе, как если бы она сама шла по тоннелю, в дальнем конце которого – крохотная точка света. Точку света домовладелице вообразить пришлось, иначе слепоту она себе представить не сумела бы. И вообразила она ее в виде звезды с рождественской открытки. В голове возник образ: мистер Моутс идет назад в Вифлеем – и хозяйка невольно рассмеялась.
Неплохо было бы заставить мистера Моутса делать что-нибудь своими руками. Занять его, дабы он вышел из себя и вернулся к реальному миру, ибо домовладелица уверилась: слепой постоялец связь с ним утратил. Ей порой казалось, будто он забывает о ее существовании. Она предложила мистеру Моутсу раздобыть себе гитару и научиться бренчать на ней; даже представила себе картину: вечер, они сидят на крыльце, и мистер Моутс тренькает на гитаре. Потом хозяйка купила два каучуковых дерева – дабы придать крыльцу вид поуютней. Прохожие будут видеть с тротуара каучуковые деревья, из-за которых доносится треньканье, и мистер Моутс перестанет казаться мертвецом. На предложение домовладелицы мистер Моутс так и не ответил.
После оплаты аренды и содержания у него от пенсии оставалась еще добрая треть, которую он ни на что не тратил. Мистер Моутс табака не покупал, виски не пил; единственное, что он, такой одинокий, мог сделать с деньгами, – потерять их. Домовладелица представила, какую выгоду получила бы вдова, останься таковая после смерти мистера Моутса. На глазах у хозяйки пансиона мистер Моутс не раз ронял деньги из карманов и даже не думал подбирать их. Однажды, убираясь у него в комнате, миссис Флад нашла в мусорной корзине четыре долларовые купюры и мелочь. И как раз в этот момент слепец вернулся с прогулки.
– Мистер Моутс, – обратилась к нему домовладелица. – У вас тут в мусорной корзине долларовая купюра и немного мелочи. Как вы промахнулись? Знаете же, где корзина стоит.
– Это остатки, они мне не нужны.
Рухнув на стул, миссис Флад спросила:
– Вы что, каждый месяц их выбрасываете?
– Только остатки.
– Бедные и нуждающиеся. А как же бедные и нуждающиеся? Вы о них не подумали? Если вам деньги не нужны, они послужат другим.
– Забирайте.
– Мистер Моутс, – холодным тоном произнесла миссис Флад. – Я вам не благотворительная организация!
Она поняла, что мистер Моутс – сумасшедший и нуждается в попечении со стороны человека разумного. Сама хозяйка миновала средний возраст и носила огромную зубную пластину. Однако при этом миссис Флад была наделена длинными, как у скаковой лошади, ногами и вытянутым носом (который один из постояльцев назвал «греческим»). Волосы она носила собранными, подобно гроздьям винограда, и висящими над бровями, над ушами и до середины шеи. Впрочем, все эти достоинства никак не могли привлечь внимания мистера Моутса, и единственно правильным решением хозяйка посчитала заинтересоваться тем, что интересует слепца.
– Мистер Моутс, – спросила как-то миссис Флад, когда они днем сидели на крыльце, – почему вы больше не проповедуете? Слепота – не барьер в подобной работе. Людям хотелось бы посмотреть на слепого проповедника, это ведь что-то новенькое. – Она уже привыкла говорить с ним, не дожидаясь ответов. – Можно завести собаку-поводыря, вы с ней много народу сможете собирать. Людям нравится смотреть на собак.
У меня, – продолжала миссис Флад, – религиозной жилки нет. Я верю, что сегодняшняя правда может обернуться завтрашней ложью. И в то, что время получать удовольствие от жизни – сейчас и длится оно, пока даешь другим наслаждаться ею. Я, мистер Моутс, хоть и не верю в Иисуса, ничуть не хуже тех, кто в Него верит.
– Вы даже лучше их, – сказал слепец, внезапно подавшись вперед. – Если б вы верили в Христа, то не были бы такой доброй.
Он впервые сделал ей комплимент!
– Ну что вы, мистер Моутс. Думаю, вы хороший проповедник. Вам определенно следует возобновить работу. Вам и трудиться-то не придется. Сейчас у вас занятия нет – вы лишь гуляете, так почему бы не начать снова проповедовать?
– Больше не могу, – пробормотал он.
– Почему?
– Времени нет, – ответил мистер Моутс, резко встал и пошел с крыльца, словно бы миссис Флад напомнила ему о некоем срочном деле. Слепец шагал так, будто ходьба причиняла ему боль, а он терпел ее, потому что должен.
Вскоре хозяйка выяснила, почему мистер Моутс хромает. Как-то она прибиралась у него в комнате и сумела стянуть запасную пару обуви. Заглянула в ботинки, словно надеялась найти внутри нечто скрытое, тайное. И обнаружила гравий, толченое стекло и мелкую каменную крошку. Высыпав содержимое обувки на ладонь, миссис Флад принялась просеивать его через пальцы, ожидая увидеть блеск чего-нибудь драгоценного. Но мистер Моутс носил в туфлях мусор, который любой человек мог набрать где-нибудь в переулке. Постояв еще какое-то время на месте, миссис Флад спрятала туфли обратно под кровать. Через несколько дней домовладелица еще раз осмотрела обувь мистера Моутса и нашла в ней свежие камни. Кого ради он истязает себя? Чего добивается? Миссис Флад по-прежнему ощущала, будто от нее что-то скрывают.
– Мистер Моутс, – однажды решилась она спросить, когда слепец обедал на кухне, – для чего вам камни в туфлях?
– Это плата, – жестко ответил он.
– За что?
– Не важно – за что. Я просто плачу.
– Откуда же вы знаете, что плата не напрасна? – не отставала миссис Флад.
– Не ваше дело, – грубо произнес мистер Моутс. – Вам все равно не увидеть.
Медленно прожевав кусок еды, домовладелица хриплым голосом спросила:
– Мистер Моутс, как по-вашему: мы слепнем, когда умираем?
– Надеюсь, что да, – помолчав, ответил он.
– Почему? – спросила миссис Флад, пристально глядя на слепца.
Выждав немного, мистер Моутс произнес:
– Когда глаза бездонны, они вмещают гораздо больше.
После этого ответа домовладелица надолго застыла, глядя прямо перед собой и ничего не видя.
Позже все внимание, в ущерб прочим вещам и занятиям, она сосредоточила на мистере Моутсе. Сопровождала его во время прогулок, а он словно не замечал ее присутствия. Разве что иногда хлопал себя по щеке, будто речь домовладелицы докучала ему, как писк комара. Видя долгие приступы свистящего кашля, миссис Флад стала надоедать мистеру Моутсу заботой о его здоровье.
– Кроме меня, за вами больше некому присмотреть, мистер Моутс. Никто в глубине души так не озабочен вашей жизнью. Если не я, то никто о вас и не вспомнит.
Миссис Флад стала готовить слепцу деликатесы и приносить их прямо к нему в комнату. Мистер Моутс съедал угощение с кислой миной, возвращая потом тарелку без благодарности. Словно все внимание он обратил на что-то далекое и домовладелица только отвлекала его.
Как-то утром он сообщил, дескать, отныне будет есть вне пансиона. И назвал заведение за углом, которым заправлял какой-то иностранец.
– Вы еще пожалеете! – ответила домовладелица. – Подцепите инфекцию. Никто в здравом уме не ходит кушать в эту грязную дыру. Годами не мытую! Это вы, мистер Моутс, ничего не видите. Сумасшедший дурак, – пробормотала она вслед мистеру Моутсу, когда тот вышел. – Погоди, вот придут холода – где будешь есть? Зимой, когда ветер принесет тебе новый вирус?
Долго ждать не пришлось. Зима еще не наступила, а мистер Моутс успел подхватить грипп. И миссис Флад с довольным видом приносила ему кушать в постель. В одно утро она застала его спящим; мистер Моутс дышал тяжело, из-под расстегнутой на груди сорочки виднелись мотки колючей проволоки. Выронив поднос, миссис Флад попятилась к двери.
– Мистер Моутс, – прохрипела она, – зачем вы так с собой? Это же неестественно.
Слепец сел на кровати.
– Зачем вы обмотались проволокой? Это же неестественно, – повторила домовладелица.
Застегиваясь, мистер Моутс ответил:
– Нет, естественно.
– Тогда это ненормально. Словно из ужасов – о том, как люди поступать давно перестали. Мы ведь больше никого не варим в смоле, святыми не становимся и котят в стенах не замуровываем. Нет резона так поступать. Люди давно подобное забросили.
– Нет – пока я не заброшу.
– А я говорю: забросили, – повторила миссис Флад. – Какой вам резон себя мучить?
– Я нечист.
Миссис Флад уставилась на него, совершенно позабыв о разбитой посуде.