Мисс Виллертон всегда сметала крошки со стола. Это было ее личным достижением на ниве домашнего хозяйства, и она сметала их с превеликим тщанием. Люсия и Берта мыли посуду, а Гарнер шел в гостиную и решал там кроссворды из «Морнинг Пресс». Благодаря этому мисс Виллертон оставалась в столовой одна, что полностью ее устраивало. Да уж, в этом доме завтрак всегда был тяжким испытанием. Люсия настояла, чтобы у них было специально установленное время завтрака, да и других трапез. Она считала, что систематические завтраки способствуют закреплению других систематических правил и с учетом склонности Гарнера к беспорядку они обязаны установить некую систему приема пищи. Заодно она могла убедиться, что он не забудет положить себе агар-агар в манную кашу. Как будто, думала мисс Виллертон, после пятидесяти лет повторений он способен на что-то другое. Споры за завтраком начинались с манной каши Гарнера и оканчивались ее тремя ложками ананасового сока. «А как же твоя кислость, Вилли, — всегда вставит мисс Люсия, — как же твоя кислость»; потом Гарнер вытаращит глаза и сказанет что-нибудь отвратительное, так что Берта подпрыгнет, а Люсия расстроится, и мисс Виллертон почувствует во рту вкус уже проглоченного ананасового сока.
Словом, сметать крошки — это просто облегчение. Вытирая стол, можно о чем-нибудь думать, а если мисс Виллертон собиралась писать рассказ, ей стоило вначале все обдумать. Лучше всего ей думалось, когда она сидела перед своей пишущей машинкой, но пока сойдет и так. Сначала надо поразмыслить, о чем, собственно, она будет писать. Существовало такое множество тем для рассказа, что мисс Виллертон не могла сосредоточиться на какой-то одной. По ее словам, это-то и было самое сложное. Она тратила больше времени на обдумывание предмета истории, чем на само сочинительство. Иногда она отвергала тему за темой, и не могла принять окончательного решения целую неделю, а то и две. Мисс Виллертон взяла серебряный совочек и щетку для сметания крошек и начала убирать стол. «А не попробовать ли, — размышляла она, — написать о пекаре?» Иностранные пекари очень колоритны, думала она. Тетя Мертайл Филмер оставила ей четыре цветные открытки с французскими пекарями в колпаках, похожих на грибы. Это были высокие мужчины — блондины и…
— Вилли! — крикнула мисс Люсия, заходя в столовую с солонками. — Ради бога, держи совок под щеткой, а то все крошки будут на коврике. Я его на прошлой неделе четыре раза пылесосила, ну сколько можно!
— Ты пылесосила его не из-за моих крошек, — поджав губы, сказала мисс Виллертон. — Я всегда подбираю крошки, которые роняю. — И добавила: — А роняю я довольно мало.
— И на этот раз помой совок, перед тем как положишь его на место, — отозвалась мисс Люсия.
Мисс Виллертон высыпала крошки в руку и выкинула их за окно. Она отнесла совок и щетку на кухню и сунула их под кран с холодной водой. Потом вытерла их и положила назад в ящик. Вот и все. Теперь — за пишущую машинку. До самого обеда.
Мисс Виллертон села за стол с машинкой и с облегчением выдохнула. Наконец-то! Так о чем же она раздумывала? А, о пекарях. Так-с. Пекари. Нет, пекари не подойдут. Образ недостаточно яркий. С ними не связано никаких социальных противоречий. Мисс Виллертон уставилась сквозь машинку. Ф Ы В А П — блуждали ее глаза по клавишам. Так-так-так. Учителя? Она задумалась. Нет. Нет, черт побери. Учителя всегда вызывали у нее странное чувство. В ее Виллоупулской семинарии были нормальные учителя, только все женщины. Виллоупулская женская семинария, вспомнила мисс Виллертон. Ей не нравилось это название — Виллоупулская женская семинария, оно звучало как-то анатомически. Она всегда отвечала, что была выпускницей Виллоупула. Учителя-мужчины… такое впечатление, будто одна мысль о них влияла на ее грамотность самым пагубным образом. Нет, учителя совершенно не ко времени. И в них нет никакой социальной проблемы.
Социальные проблемы. Социальные проблемы. Та-а-а-ак. Издольщики! Она не знала близко ни одного издольщика, но тема была вполне художественная, не хуже прочих. К тому же они дадут ей атмосферу общественной значимости, так ценившуюся в кругах, которых она рассчитывала достичь! «Я могу и из глистов сделать конфетку», — пробормотала она. И вот — пришло! Конечно! Ее пальцы зависли над клавишами, едва их касаясь. Затем она вдруг начала печатать с большой скоростью.
«Лот Мотэн, — зафиксировала пишущая машинка, — подозвал свою собаку». За словом «собаку» последовала внезапная пауза. Обычно мисс Виллертон лучше всего удавалась первая фраза. «Первые фразы, — говаривала она, — приходят как вспышка! Просто как вспышка!» Она произносила это, щелкнув пальцами: «Как вспышка!» Все дальнейшее выстраивалось из первой фразы, кирпичик к кирпичику. «Лот Мотэн подозвал свою собаку» появилось у нее автоматически, и теперь, перечитывая предложение, мисс Виллертон решила, что не только имя Лот Мотэн очень удачное для издольщика, но еще и то, что он подозвал собаку, — самый правильный для него поступок. «Собака навострила уши и подползла к Лоту на брюхе». Мисс Виллертон уже напечатала фразу, когда осознала свою ошибку — два Лота в одном абзаце. Это неприятно для слуха. Каретка вернулась назад, и мисс Виллертон проставила три аккуратных икса поверх слова «Лот». Сверху она надписала карандашом «нему». Теперь она была готова продолжить. «Лот Мотэн подозвал свою собаку. Собака навострила уши и подползла к нему на брюхе». И две собаки тоже, подумала мисс Виллертон. Что ж. Это не так режет слух, как два Лота, решила она.
Мисс Виллертон была искренней сторонницей так называемого «фонетического искусства». Она утверждала, что слух при чтении не менее важен, чем зрение. Ей нравилось объяснять это следующим образом. «Глаз формирует картину, — рассказывала она группе Объединенных дочерей колоний, — которая может быть представлена в абстрактной форме, и успех литературного предприятия (мисс Виллертон любила это выражение — литературное предприятие) зависит от абстракции, созданной мышлением, и от качества звучания (мисс Виллертон также любила качество звучания), отмечаемого нашим ухом». Нечто резкое и отчетливое было в словах «Лот Мотэн подозвал свою собаку», и вместе с последующим «Собака навострила уши и подползла к нему на брюхе» такое вступление придавало абзацу необходимый посыл.
«Он потрепал животное за короткие щуплые уши и повалился вместе с ним в грязь». Может быть, подумала мисс Виллертон, тут получился перегиб. Но все же посчитала, что от издольщика вполне можно было ожидать того, что он повалится в грязь. Однажды она читала книгу, в которой такого типа люди поступали ничуть не лучше, а на протяжении трех четвертей романа еще и намного хуже. Люсия обнаружила его во время уборки в одном из ящиков бюро мисс Виллертон и, пролистав наугад, взяла двумя пальцами и бросила в печку. «Когда я убирала сегодня утром в твоем бюро, Вилли, я нашла одну книгу, которую, должно быть, в шутку подложил тебе Гарнер, — поведала она чуть позже. — Совершенно ужасную, но ты же знаешь Гарнера. Я ее сожгла. — И прибавила, хихикнув: — Я была уверена, что она не твоя». Мисс Виллертон была уверена, что книга не могла быть ничьей, кроме как ее, но заявить об этом постеснялась. Она заказывала книгу у издателя, потому что не хотела спрашивать в библиотеке. Стоимость с доставкой равнялась 3 долларам 75 центам, а она не успела прочитать последние четыре главы. Но, по крайней мере, углубилась в книгу достаточно, чтобы говорить, будто Лот Мотэн вполне мог сверзиться в грязь со своей собакой. Тут как раз и повод для глистов, думала она. «Лот Мотэн подозвал свою собаку. Собака навострила уши и подползла к нему на брюхе. Он потрепал животное за короткие щуплые уши и повалился вместе с ним в грязь».
Мисс Виллертон выпрямилась. Хорошо начало вышло. А теперь она распланирует, что будет дальше. Естественно, там должна быть женщина. И не исключено, что Лот сможет ее убить. От таких особ всегда одни неприятности. Она даже могла бы постоянно подначивать его на убийство своим распутством, а потом он скорее всего будет мучиться угрызениями совести.
В таком случае надо будет сделать его человеком принципиальным, но это-то как раз несложно. Как только это все увязать с романтической линией? Надо будет ввести несколько довольно жестоких натуралистичных сцен, даже садистских, как бывает в этом слое общества, она читала. Да, задачка. Но мисс Виллертон обожала такие задачки. Больше всего ей нравилось обдумывать сцены страсти, но когда приходилось их записывать, она всегда чувствовала себя неловко и переживала, что скажут в семье, прочитав это. Гарнер будет щелкать пальцами и подмигивать ей при каждом удобном случае, Берта посчитает, что она ужасна, а Люсия скажет своим глупым голоском: «Что ты скрываешь от нас, Вилли? Что ты скрываешь от нас?» — и, как обычно, захихикает. Но сейчас мисс Виллертон не могла об этом думать, ей надо было составить портреты своих героев.
Лот будет высоким, сутулым и худощавым, с грустными глазами, что сделает его похожим на джентльмена, несмотря на его красную шею и неловкие руки. У него будут ровные зубы и, как признак сильного характера, рыжие волосы. Одежда висит на нем как на вешалке, но он носит ее небрежно, словно вторую кожу. Может, подумала она, ему и не стоит валяться с собакой в грязи. Женщина будет более-менее привлекательной — с толстыми лодыжками, светловолосая, мутноглазая.
Она вынесет ему ужин из их лачуги, а он будет сидеть и есть комковатую овсянку, в которую она не догадалась положить соли, сидеть и думать о чем-то большом и далеком — о корове, о покрашенном доме, о чистом колодце, даже о своей собственной ферме. Женщина раскричится, что он принес мало дров, и будет жаловаться на боль в спине. Она сядет и уставится на него, пока он ест горькую кашу, и скажет, что он слабак, даже еды, мол, украсть не может.
— Ты просто жалкий попрошайка, — станет глумиться она. Он скажет ей, чтобы замолчала.
— Заткнись! — крикнет он. — Хватит с меня. Она издевательски закатит глаза и рассмеется: