Через несколько минут из-за угла показался черный фургон и стал медленно приближаться под проливным дождем. Енох прижал зонтик локтем и начал всматриваться через черные очки. Когда фургон подъехал, внутри заиграла пластинка «Тара-ра-бум-ди-я», но музыка была почти не слышна из-за дождя. На боку фургона была нарисована блондинка из какого-то другого фильма, без Гонги.
Очередь детей выровнялась, как только фургон остановился у кинотеатра. Фургон был похож на тюремный, с решеткой, но обезьяны видно не было. Два человека в плащах, ругаясь, вылезли из кабины, обошли фургон и открыли дверь. Один из них заглянул внутрь и сказал: «Все в порядке, давай поживей». Другой погрозил детям пальцем и крикнул: «Посторонись!»
Из фургона послышался голос:
— А вот и Гонга. Ревущий Гонга — Великая Звезда! Пожмите Гонге руку!
В шуме ливня голос превратился в невнятное бормотание. Человек, стоявший у двери, снова заглянул внутрь:
— Ну давай, вылезай!
Из фургона донесся приглушенный топот, потом высунулась темная мохнатая рука и снова скрылась, как только на нее упали капли дождя.
— Черт возьми!
Мужчина, стоявший под козырьком кинотеатра, снял плащ и швырнул напарнику, тот передал его в фургон. Через пару минут в дверях фургона показалась горилла в застегнутом до подбородка плаще с поднятым воротником. На шее гориллы была стальная цепь, охранник тут же ухватился за нее и провел обезьяну под козырек. Добродушная женщина в кассе держала наготове бесплатные билеты для первых десяти храбрецов, которые осмелятся пожать обезьяне руку.
Горилла, не обращая на детей ни малейшего внимания, прошла за мужчиной к невысокому постаменту, установленному возле входа в кинотеатр. Забралась на него, повернулась к детям и зарычала. Ее рев был не слишком громким, но очень гадким; видно было, какая обезьяна злобная. Енох перепугался и, если бы его не окружали со всех сторон дети, несомненно, убежал бы.
— Ну, кто первый? — спросил мужчина. — Давайте сюда, кто будет первым? Бесплатный вход первому, кто подойдет.
Никто не двинулся с места. Мужчина оглядел детей.
— Ну что, ребята? — гавкнул он. — Струсили? Он вас не тронет, пока я его держу. — Он посильнее сжал цепь и потряс, чтобы все убедились, что держит он добросовестно.
Маленькая девочка отделилась от группы. Ее злое треугольное личико обрамляли длинные локоны, похожие на стружки. Она остановилась в нескольких шагах от звезды.
— Хорошо, хорошо, — сказал человек, позвякивая цепью. — Давай поживей.
Обезьяна быстро пожала девочке руку. Потом подошла другая девочка, за нею два мальчика. Очередь стала быстро продвигаться.
Горилла стояла с протянутой рукой и с тоской глядела на дождь. Енох преодолел страх и теперь пытался придумать фразу, которой легче всего оскорбить обезьяну. В другой раз это было бы проще простого, но сегодня на ум не приходило ничего. Его мозг — обе части — был совершенно пуст. Енох не мог вспомнить ни одной фразы, которые произносил каждый день.
Перед ним в очереди осталось только два мальчика. Первый пожал обезьяне руку и отошел. Сердце Еноха бешено колотилось. Мальчик перед ним тоже отступил, и Енох оказался лицом к лицу с гориллой, которая автоматически пожала ему руку.
Это была первая рука, протянутая Еноху с тех пор, как он приехал в город. Рука была теплой и мягкой.
Секунду Енох держал руку обезьяны в своей, а потом начал бубнить, заикаясь:
— Меня зовут Енох Эмери. Я учился в Родмилской Духовной Академии для мальчиков. Я работаю в зоопарке. Я видел два ваших фильма. Мне всего восемнадцать лет, а я уже работаю. Мой отец… — Тут его голос сорвался.
Звезда слегка наклонилась к нему, и в ее лице произошла перемена: за целлулоидными глазами показалась пара человеческих, злобно уставившихся на Еноха.
— Пошел к черту, — тихо, но отчетливо произнес гадкий голос внутри обезьяны, и мохнатая рука вырвалась из ладони Еноха.
Унижение было столь велико, что Енох трижды повернулся на месте, прежде чем отыскал нужное направление. А потом стремглав бросился под дождь.
К тому времени, когда Енох добрался до дома, где жила Шабаш Хокс, он вымок до нитки, сверток тоже был совсем мокрым. Енох страстно сжимал пакет, но хотел лишь одного — побыстрее от него избавиться. Хозяйка дома сидела на крыльце, недоверчиво взирая на дождь. Енох узнал у нее, где комната Хейза, и пошел. Дверь в комнату была приоткрыта, он заглянул внутрь. Хейз лежал на постели, верхняя часть его лица была закрыта тряпкой, нижняя была мертвенно-бледной и искажена гримасой, словно он страдал от сильной боли. Шабаш Хокс сидела за столиком у окна и разглядывала свое лицо в карманном зеркальце. Енох поскребся в стену, Шабаш отложила зеркальце и на цыпочках вышла в коридор, прикрыв за собой дверь.
— Мой мужчина болен и спит, — сказала она, — он всю ночь не спал. Чего тебе?
— Это ему, а не тебе. — Енох протянул ей мокрый сверток. — Один его друг просил, чтобы я ему передал. Не знаю, что там такое.
— Передам, — сказала она. — Можешь не волноваться. Еноху не терпелось оскорбить кого-нибудь, только это могло его хоть чуточку успокоить.
— Вот уж не думал, что он с тобой свяжется, — заметил он, посмотрев на девочку своим особым взглядом.
— Он все время меня преследовал, — сказала она. — С ними такое бывает. Так ты не знаешь, что в этом свертке?
— Ловушка для любопытных, — ответил Енох. — Передай, а он сам догадается. Скажи ему, что я только рад избавиться от этой штуки. — Он стал спускаться по лестнице, но на полпути остановился и посмотрел на нее еще одним особым взглядом: — Нетрудно догадаться, почему он прикрыл глаза тряпкой.
— Лучше бы ты заткнулся, — сказала она. — Никто тебя не спрашивает.
Когда за Енохом захлопнулась дверь, Шабаш стала разглядывать сверток. Внешний вид ни о чем не говорил: сверток был слишком увесистым для одежды и слишком мягким для какого-нибудь механизма. Она проковыряла в бумаге дырочку и разглядела нечто похожее на пять сушеных горошин, но в коридоре было слишком темно и хорошенько рассмотреть не получалось. Тогда она решила отнести пакет в ванную, где висела яркая лампочка, развернуть, а потом уж передать Хейзу. Если он действительно так болен, как говорит, он не станет беспокоиться из-за какого-то свертка.
Утром он заявил, что у него очень болит грудь. В самом деле, всю ночь он громко кашлял — тяжелым гулким кашлем, звучавшим фальшиво. Она была уверена, что это лишь уловка, чтобы избавиться от нее, притворившись заразным.
«Он только прикидывается больным, — сказала она себе, идя по коридору, — он просто ко мне не привык». Она села на край огромной зеленой ванны и разорвала веревку на пакете. Развернула мокрую бумагу, бросила на пол и с изумлением уставилась на то, что оказалось в свертке.
Два дня пребывания на воздухе не пошли на пользу новому Иисусу. Одна половина его лица была сплющена, на другой треснуло веко и из глаза сыпалась блеклая труха. Шабаш сидела, бессмысленно глядя на неведомое существо, словно не знала, что подумать, — а может, ничего не думала вообще. Так она просидела минут десять, не думая ни о чем, охваченная чувством, что в человечке есть что-то очень знакомое. Она никогда не видела ничего похожего, но, казалось, черты всех знакомых людей соединились в нем, словно из всех слепили одного человека, убили его и высушили.
Она взяла его на руки, придирчиво оглядела, и вскоре ее руки привыкли к его коже. Волосы на голове человечка растрепались, и она бережно пригладила их, держа его на руках и вглядываясь в перекошенное лицо. Его рот слегка сполз набок, так что тень улыбки чуть смягчала жуткое выражение лица. Она принялась легонько укачивать его, и постепенно на ее лице возникло робкое отражение его улыбки.
— Надо же, — прошептала она. — Да я погляжу, — ты красавчик.
Его головка уютно покоилась в изгибе ее плеча.
— А где ж твои мама и папа?
Ответ возник в ее сознании, точно вспышка молнии, и она даже ахнула от восторга.
— Ну что ж, пойдем, порадуем его.
Хейз проснулся в тот момент, когда за Енохом Эмери захлопнулась дверь. Обнаружив, что Шабаш в комнате нет, он вскочил и принялся спешно одеваться. Он был захвачен идеей, возникшей столь же внезапно, как и решение купить автомобиль: надо немедленно уехать в другой город и проповедовать Церковь Без Христа. Там он начнет все сначала: снимет комнату и заведет женщину. Главное, что есть машина, которая спокойно и без чужого вмешательства может довезти тебя куда угодно. Он посмотрел в окно на «эссекс». Автомобиль стоял под проливным дождем, большой, надежный. Хейз даже не заметил ливня — он видел только машину; если бы его спросили, он даже не смог бы сказать, что идет дождь. Почувствовав прилив сил, он отошел от окна и полностью оделся. Утром, когда он в первый раз проснулся, он решил, что заболел туберкулезом; чахотка словно росла всю ночь и хлюпала откуда-то снизу, кашель доносился до него точно издалека. Потом его засосало в бессильный сон, но проснулся он с этим планом и чувствовал, что в силах немедленно его воплотить.
Он вытащил из-под стола армейский рюкзак и принялся запихивать вещи. Их было немного, и часть уже лежала в рюкзаке. Его руки умудрялись складывать все, не дотрагиваясь до Библии, которая уже несколько лет камнем лежала на дне рюкзака, но, нашаривая место для запасной пары ботинок, он наткнулся на какой-то маленький продолговатый предмет. Это была коробочка с материнскими очками. Он совсем забыл, что у него есть очки. Он надел их, и тут же стена, перед которой он стоял, подступила совсем близко и пошла волнами. На двери висело зеркальце в белой раме, он подошел к нему и взглянул на свое отражение. Расплывчатое лицо было темным и возбужденным, все черты углубились и исказились. Крохотные очки в серебряной оправе смазывали остроту взгляда, точно были призваны скрыть некий бесчестный план, запечатленный в глазах. Хейз нервно защелкал пальцами, — он вдруг забыл, что собирался сделать. В отраженных в зеркале чертах ему вдруг почудилось материнское лицо. Он отшатнулся и поднял было руку, чтобы снять очки, но тут дверь открылась, и перед ним появились еще два лица, одно из которых произнесло: