– Это точно? – не отставала Алена. – И лошади не горели?
– Что вы такое говорите? – ужаснулся старик, но вдруг осекся. Что-то явно пришло ему на ум.
– Что? О чем вы сейчас подумали? – так и впилась в него наша героиня, и ее упорство дало-таки плоды.
– Был, был пожар, – закивал служитель. – В самом конце войны. Мне отец рассказывал. Манеж сгорел, вон там. – Он махнул куда-то в сторону. – А больше ничего такого.
– Манеж сгорел, – эхом повторила Алена. – И лошади тоже сгорели?
– А как же, – подтвердил служитель. – Конечно! Все до одной сгорели!
И он – нет, в это просто невозможно поверить! – он захохотал, повторяя:
– Все лошади сгорели: и бэ, и гри, и альзан, и руэн!
Алена онемела. Нет, не только потому, что этот кошмарный, бессердечный человек хохотал, говоря о такой жуткой трагедии, а потому, что он сказал: «Руэн».
– Это что, лошадей так звали? – спросила Алена резко.
– Как звали? – хлопнул морщинистыми веками старик.
– Бэ, Гри, Альзан и Руэн, – нетерпеливо повторила Алена.
– Да черт знает, как их звали, – пожал плечами старик. – Может, и никак.
– Тогда что значат бэ, гри, альзан и руэн? – чуть не закричала наша героиня.
Давно на нее никто не смотрел как на идиотку, она уже и забыла, как это бывает, но вот сейчас пришлось все же вспомнить, потому что именно так на нее смотрел старик.
В эту минуту мимо них двинулась группа всадников, отправившихся на прогулку.
– Вон та кобылка – бэ! – раздраженно показал старик на темно-коричневую лошадь. – Вон та – гри! – махнул он в сторону серой. – Дальше идет альзан, – это был рыжий конь, – а за ним руэн. Понятно вам, мадам?
Мадам тупо кивнула, уставившись на коня в причудливых белых и рыжих пятнах.
Такая масть называлась пегой, Алена это точно знала. Но это по-русски. А по-французски, значит, руэн! И никакая это не кличка. Оказывается, названия лошадиных мастей во французском языке не всегда совпадают с названиями цветов. Кстати, в русском тоже: коричневая – это гнедая, черная – вороная, пегая – пятнистая, еще какие-то соловые бывают…
Ладно, бог с ними, с соловыми. Почему мадам Бланш называла пегим коня, о котором ясно было написано, что он серый? Или в этом разгадка кавычек? Конь пегий, а его почему-то называли серым? Почему?
Ответить на этот вопрос могла бы мадам Бланш, но у нее как раз об этом не спросишь. Возможно, пятна были серыми, а не рыжими, как у прошедшей мимо кобылки?
Служитель поспешно уходил, волоча метлу и изредка оглядываясь на странную даму, вопросы которой, наверное, показались ему совершенно дурацкими.
Зато Алена благодаря этим дурацким вопросам получила ценную информацию.
Однако пора было возвращаться: вдали показалась мадам Бланш, и наша героиня кинулась к машине, успев вскочить на заднее сиденье прежде, чем хозяйка подошла к автомобилю.
– Что, – спросила Эппл, – нашли вы туалет?
– Да, спасибо, – рассеянно буркнула Алена, погруженная в свои размышления.
– Между прочим, – процедила Эппл, – вы повернули направо, а туалет находится налево. Очень странно, что вы его нашли.
«Ах ты ж яблоко древнеримское! – мигом вскипела Алена. – Мало того что шаришь по ночам по чужим домам и крадешь ключи, так ты еще и шпионишь за мной?»
К счастью, со вспышкой ярости удалось справиться, и голос нашей героини звучал сладко, как мед, когда она выпустила в Эппл парфянскую стрелу, точность попадания которой в цель сделала бы честь самому Вильгельму Теллю, чемпиону всех времен и народов в стрельбе по яблокам:
– Между прочим, «безопасность» по-румынски – сигуранца, так что сами вы пакали!
Эппл подобрала отпавшую челюсть, явственно клацнув зубами, а Алена почувствовала, что отомщена за страхи, которых натерпелась по милости древнеримского яблока минувшей ночью.
А теперь несколько слов о том, откуда Алена узнала значение слова «сигуранца» и каким образом догадалась, что Эппл румынка, еще раньше, чем об этом сказала мадам Бланш.
Года три-четыре назад наша героиня побывала на фестивале аргентинского танго в Одессе. Там цвели акации, роняя цветы и сухие стручки на набережную, за парапетом которой сияло совершенно сапфировое, хоть и по-прежнему Черное море. Между милонгами[27] Алена отыскала выкраденный из местного художественного музея перстень, который некогда принадлежал разным персонажам одесской истории, в том числе городскому главе Григорию Маразли, актрисе Вере Холодной и диктатору Гришину-Алмазову. Об этом перстне Алене поведал добрейший старик Юлий Матвеевич Батман. Заодно он рассказал о некоторых событиях, которые происходили в Одессе во время Второй мировой войны, когда в городе свирепствовали не только немецкие фашисты, но и их союзники, румынские войска под командованием Антонеску. Румынская тайная полиция называлась «Сигуранца», что в переводе значит «безопасность». Стоило об этом вспомнить, и Алена поняла, откуда приехала Эппл.
Однако вопросов оставалось еще много, и находить ответы на них по-прежнему предстояло самостоятельно.
Из «Воспоминаний об М.К.»
Как-то раз Малю сильно продуло. Как ни лечилась, простуда вышла фурункулами, вскочившими на глазу, а затем и на ноге.
– Этими катаниями ты себя в могилу загонишь! – бранила ее Юлия. – Мыслимо ли так над собой издеваться? Посиди дома хоть денек!
Маля не слушала никаких доводов. А вдруг именно завтра Ники оценит наконец ее стоическое упорство, поймет, что она готова на все, лишь бы вновь приблизиться к нему, вернуть утраченное? А вдруг именно завтра он захочет ее любви?
Заплывший глаз выглядел ужасно, его пришлось завязать, и она отправилась кататься, спустив пониже вуалетку. Ветер, как назло, бил со всех сторон, и глаз разболелся так, что Маля вернулась вся в слезах. Делать нечего, следовало смириться и сидеть дома.
Юлия уехала на репетицию, и Маля осталась одна. Наверное, у нее был небольшой жар, потому что мысли путались и она никак не могла найти себе места – бродила и бродила туда-сюда по двум комнатам, мысленно проходя тот путь по набережной, где могла бы сегодня встретить его, а не встретит…
Прошел день, и другой, и третий начался, а ей все не разрешали выезжать. Более того, врач пригрозил, что Маля может лишиться зрения, если застудит глазной нерв.
Она струхнула. Рискнуть ради Ники жизнью она была готова, но расстаться со своей красотой, с глазами, в которых состояла бóльшая часть ее очарования… Пришлось снова сидеть дома, вернее, не сидеть, а метаться по комнатам.
Прошел еще один мучительный день, настал еще один мучительный вечер. Отец с матерью уехали на именины к жене Петипа, Юлия проводила где-то время со своим бароном.
В передней вдруг раздался звонок, горничная отворила и доложила, что пришел гусар Волков.
Маля встрепенулась.
Евгений Волков! Друг, можно сказать, наперстник Ники! Как давно они не встречались! С того незабываемого дня в Красносельском театре, когда Евгений со смехом выскочил в окно, куда незадолго до этого скрылся и Ники. Наверняка Евгений прибыл не просто так. Наверняка он привез известие от Ники!
Маля велела провести визитера в свою гостиную. Одна дверь оттуда вела в переднюю, где посетитель оставил шинель и фуражку, а другая – в зал. И вдруг через эту дверь вошел не гусар Волков, а Ники.
Он стоял смущенный, не говоря ни слова, но глаза его сияли. А Маля чувствовала себя между небом и землей: ближе к небу – от счастья видеть его, ближе к земле – потому что у нее фурункул на глазу и на ноге, потому что у нее повязки поперек лица и на щиколотке…
Она не верила своим глазам, вернее, одному своему незавязанному глазу. Эта нежданная встреча была такой чудесной, такой счастливой! Маля мечтала о ней – и это случилось так внезапно!
– Это ваша комната? – спросил Ники. – Ваша гостиная?
Она только и могла, что кивнуть.
– А где вы спите? – проговорил он.
Маля качнула головой в сторону двери.
– Я хочу посмотреть, – сказал цесаревич. – Можно?
И улыбнулся, причем в этой улыбке ей почудилась мольба.
Она поспешно вбежала в спальню, всем существом своим чувствуя, что Ники идет следом, и не просто идет, но ласкает ее глазами. Остановилась около своей кровати. Она ждала поцелуя, но он просто смотрел то на нее, то обводил глазами комнату.
Что теперь будет? Они сейчас вернутся в гостиную, поговорят о ее здоровье и всякой ерунде – и он уйдет и снова исчезнет из ее жизни?
Волнение встречи, страх новой потери, вспышка тщеславия от того, что он все же захотел увидеть ее, опьяняли, туманили разум. И в то же время обостряли догадливость. А что, если он ждет первого шага?..
В горле пересохло. Стараясь вспомнить все, чему научилась от Сергея, Маля села на кровать и, глядя на Ники сверху вниз, провела пальцами по его бедрам. Он тихо ахнул, и тотчас под ее руками вздрогнула нетерпеливая плоть.
Со счастливым смешком она оперлась на локти, разбросала полы капота, полулежа раздвинула ноги… Он смотрел, покраснев, задыхаясь, не веря глазам. Тогда она пальцем указала на прорезь в панталонах и прошептала:
– Ты видишь? Иди туда, ну иди же…
Хорошо, что никого не оказалось дома! Спальня находилась рядом с комнатой отца и была отделена от нее большим туалетным столом, который закрывал дверь в отцовский кабинет. Конечно, Феликс Иванович не смог бы войти, но услышал бы он очень многое.
Ники не мог оставаться долго и скоро ушел – нет, приказал себе уйти. В прихожей они торопливо, почти украдкой, словно простой офицер и его любовница, поцеловались на прощание.
Но теперь Маля точно знала, что прощаются они ненадолго.
Ники позднее показал ей запись, которую сделал в дневнике после той встречи:
«Полетел к моей МК и провел самый лучший с ней вечер до сих пор. Нахожусь под впечатлением – перо трясется в руке!»
А тогда она получила от него записку на визитной карточке: