– Ничего, – улыбнулась Алена. – Просто хочу пройтись пешком.
Он вздохнул с явным сожалением:
– Что ж, как угодно. Завтра появитесь на броканте?
– Пожалуй, нет, – качнула головой Алена. – На ближайшее время брокантов с меня хватит.
– Тогда увидимся, когда приедут Детур, – покладисто кивнул Маршан, явно не заметивший намека, который крылся в словах Алены. А ведь «брокант» – это не только антикварный рынок, но и сам антиквар…
– Ах да, – спохватилась Алена. – У меня же остался ключ от вашего багги!
Она сунула руку в карман и вытащила ключик с камушком-брелоком. В кармане зашуршала скомканная бумага, и Алена вспомнила, что там лежит. Показывать это Маршану она не собиралась, а потому просто передала ему ключ, сделала вид, что не заметила робкой попытки пожать ей руку, прощально улыбнулась и пошла по шоссе к деревне, чувствуя, как Маршан смотрит ей вслед. Наконец заработал мотор, скрипнули шины по асфальту, потом рокот мотора стал отдаляться и наконец стих.
Маршан уехал.
Тогда Алена свернула на полянку и села среди цветов, отвернувшись, чтобы пубель не маячила перед глазами. Потом достала из кармана скомканные листки бумаги, расправила и начала читать:
«Мой дорогой внук! Надеюсь, ты исполнишь мою просьбу и прочтешь это письмо только после того, как узнаешь, что я уже покинула этот мир и присоединилась к моему мужу Бонифасу, моему сыну Лотеру и твоей матери Катрин. Хотя с ними я вряд ли увижусь, ведь не только на земле, но, думаю, и на небесах убийцы содержатся отдельно от жертв. Правда, в гибели Бонифаса я виновата лишь отчасти: не заметила Карла Рицци, который следил за мной и выследил-таки около тайника во Френе, куда мы с Бонифасом только что положили пакетик с кокаином. Чтобы завладеть товаром, Рицци выдал Бонифаса партизанам, и они убили моего мужа. А вот смерть твоих родителей – мой грех… Много лет я молчала, переложив всю вину на плечи твоего несчастного отца, но теперь пришло время признаться.
Во время германской оккупации я служила в Париже у одной княгини-эмигрантки и украла у нее баснословную ценность – бриллиантовую брошь в виде змеи с крупным сапфиром. Эту брошь, по слухам, подарил ей русский император, который любил ее, когда она была всего лишь балериной. Моя хозяйка почти никогда не надевала эту вещь, но берегла ее как зеницу ока. Случайно ко мне попал ключик от ее шкатулки с драгоценностями. Я не сдержалась, открыла – и не смогла сопротивляться искушению. Мне показалось, что за эту вещицу можно выручить уйму денег. Я украла брошь и уехала из Парижа, вернулась в Мулян, вышла за твоего деда. Но эта кража наложила чудовищный отпечаток на всю мою жизнь. Нет, не отпечаток – клеймо!
Я уже упоминала Карла Рицци. Это был гитлеровский офицер из роты пропаганды, который квартировал в maison blue, у Маргарит Барон, моей подруги. В 1941 году я видела его в Париже у той самой балерины. Это была мимолетная встреча, но именно тогда я впервые увидела бриллиантовую змею, которая потрясла меня. Рицци потом ехидно сказал, что на него она тоже произвела огромное впечатление. Собственно, благодаря ей он и узнал меня!
Вскоре Рицци перевели из Парижа в Бургундию, а в 1943 году какие-то злые ветры забросили его в Мулян.
Я по простодушию своему, а вернее, по глупости не ждала беды…
Маргарит написала мой портрет в платье с этой брошью, а потом сделала несколько натюрмортов с ней. Я надеялась, что время уничтожило эти картины, но завтра они появятся на броканте. Уже и броши сорок лет как нет, а память о моей краже осталась!
Рицци восхищался картинами Маргарит и сфотографировал некоторые из них. Именно тогда он и потребовал отдать ему брошь. Я соврала, что это всего лишь подделка, которую я потеряла. Он пригрозил, что прикажет меня арестовать, чтобы из меня вытрясли правду, но этого я не боялась: ведь тогда брошь ему точно бы не досталась, он не мог этого не понимать! Я взяла сына и уехала из Муляна. Конечно, Рицци настиг бы меня, но, на мое счастье, его перевели в Париж. Там он снова встретился с сыном той княгини, тоже любителем изобразительного искусства, и показал ему эти фотографии. Вовó – так звали этого молодого человека – сразу узнал и меня, беглую служанку, и драгоценность, некогда принадлежавшую моей матери. Он спросил Рицци, где найти воровку, однако тот был хитрым и жадным. Он обманул своего парижского приятеля, сказал, что эта девушка умерла, а брошь у нее отобрали партизаны. А потом написал мне, что знает о моем обмане и в качестве платы за молчание требует отдать брошь ему, когда он вернется в Мулян. Однако он так и не вернулся: дела гитлеровцев пошли плохо, а потом их и вовсе вышибли из Франции. Письмо я сожгла и со временем забыла и о нем, и о Рицци. Я одна растила сына, нанимала работников, чтобы обрабатывать поля, а брошь доставала только иногда, чтобы полюбоваться. Я не могла от этого удержаться! Она меня околдовала. Говорят, есть змеи, которые могут очаровывать взглядом. Вот и меня очаровала эта бриллиантовая змея.
Шло время, страхи забылись. Я стала носить брошь, но из осторожности снова распустила слух, что это искусная подделка.
Тем временем Лотер вырос и освоил стекольное ремесло – его всегда влекло искусство, а не крестьянская пахота. Честно признаюсь, я презирала его увлечение и даже знать о нем не хотела. Мы почти не виделись. Он жил в Паси-сюр-Аржансон, учился у отца Катрин, стеклодува. Потом женился на Катрин, несмотря на мои возражения. Мне она всегда казалась простоватой и глуповатой, но Лотер очень любил ее… Родился ты, однако я сторонилась вашей семьи. Иногда видела на ярмарках стеклянные изделия Катрин – она постоянно копировала мою брошь, которую видела раз или два. Эта змея очаровала ее так же, как и меня, но я знала, я чувствовала, что это навлечет на нас беду! Так и вышло.
В одно ужасное утро сорок лет назад я нашла на ограде рядом с домом придавленный камнем листок, на котором было написано: «Одиль, верни сама знаешь что, пока не поздно. «Серый» конь. Левый задний. Даю три дня. Потом убью».
Я сразу поняла, что это писал Карл Рицци! Мы с моей подругой Маргарит переписывались с помощью забавного шифра, который выдумали еще в школе. Рицци знал об этом: увидел у Маргарит какую-то мою записочку и заставил рассказать, что это значит. Он опасался, что это шифровка партизан. Чтобы разубедить его, Маргарит все рассказала.
Рицци написал мне именно этим шифром, чтобы у меня не возникло никаких сомнений. Кроме того, он все видел в сером цвете – у него был дефект зрения. Именно поэтому его взяли служить только в роту пропаганды, а не в строевые части. «Серый» конь руэн – тот самый конь из старого манежа во Френе, в левом заднем копыте которого мой несчастный Бонифас прятал кокаин, чтобы его потом забрали покупатели.
Итак, Рицци вернулся! Я страшно перепугалась. И в тот момент, когда я прочитала записку и стояла, не зная, что делать, где скрыться, ко мне подошел незнакомец, говоривший с немецким акцентом и разыскивавший Одиль Бланш. Мне повезло: я увидела его первой, он еще не успел никого в деревне расспросить обо мне… Я сразу поняла, что это он привез записку от Рицци. А тот, решила я, просто не рискнул появиться в деревне, но, может быть, выжидает где-нибудь поблизости. И тут меня осенило, как можно выиграть время и сбить со следа этого посланца, благо он выглядел простаком. Та русская княгиня, бывшая балерина, любила вспоминать, как она танцевала в балете «Лебединое озеро». Ей нравилось мое имя и она рассказала о коварной Одиль и нежной, безгрешной Одетт. Я наплела незнакомцу, что Одиль давно умерла, а я всего лишь ее сестра Одетт. Он ушел. Ах, если бы я знала, что он уже не вернется! Но я боялась, что Рицци где-то поблизости, а он-то прекрасно знал, что у Одиль не было никакой сестры Одетт! В любую минуту я ждала, что появится Рицци и исполнит свою угрозу. При всем желании я не могла положить брошь в тайник, ведь я сожгла старый манеж с конем руэн, когда партизаны убили моего мужа. Но я боялась, что Рицци не станет слушать мои объяснения. От страха я словно повредилась рассудком! Я решила, что если я понадежнее спрячу брошь, если он не сможет ее найти, то отвяжется от меня. И меня осенило. Сейчас мне это кажется огромной глупостью, но тогда со страху я готова была на все. я вспомнила старый кулон, который когда-то видела у Маргарет: янтарный кулон с застрявшим в нем камешком. Я была так невежественна, я думала, что камешек упал в раскаленный янтарь и застыл вместе с ним. И я решила: брошь нужно спрятать в стеклянное изделие, а стекло выкрасить в черный цвет, чтобы все скрыть.
Я села в машину и поехала в Паси-сюр-Аржансон, где была мастерская твоего отца. Конечно, я была не в себе. Твои отец и мать работали. Я вбежала и, как сумасшедшая, ничего не объясняя, подбежала к Катрин, которая как раз вытащила из плавильной печи трубку с комком расплавленной стеклянной массы, и стала требовать, чтобы она погрузила туда мою брошь. Катрин и Лотер пытались убедить меня, что это невозможно, что брошь расплавится. Я рыдала и говорила, что меня убьют, если я не спрячу брошь. И тогда Катрин, которая вообще была глуповата, воскликнула: «Да что вы так беспокоитесь о какой-то подделке! Кому она нужна?» – «Это не подделка!» – закричала я. «Да нет же, – хлопнула глазами Катрин. – Вы же сами всех уверяли, что это подделка! Медь и стекло! И они расплавятся!»
Я не выдержала. Я схватила щипцы и всунула брошь в стеклянную массу. И тут же увидела, что она распадается… золото расплавилось мгновенно, растеклось золотыми нитями, сапфир превратился в серый камень, а алмазы разошлись по всему этому комку расплавленной стеклянной массы.
Катрин воскликнула удивленно: «А ведь правда! Это была не стекляшка!»
Ненависть захлестнула меня. Я словно забыла, что сама виновата, что сама бросила брошь в расплавленное стекло. Я выхватила из рук остолбеневшего Лотера железный прут с кусочком расплавленного стекла на конце – и вонзила в горло Катрин. А когда увидела, что натворила, бросилась бежать.