— Когда его мать умрет, он унаследует все ее имущество и тогда сможет продать картину на аукционе. Главное, чтобы старушка не передала ее в Третьяковку. Он сказал, что она упрямая, свои решения никогда не меняет, и предложил мне украсть картину.
— Но зачем ему ты? Он мог сам это сделать или приказать Моржу.
— А ты соображаешь, — хмыкнул отец, будто заметил это первый раз в жизни, — хотя, возможно, так оно и было. — Про ценность картины знали только он и я, и он боялся, что мать заподозрит его. Поэтому ему нужны были доказательства, что это моих рук дело. Во всех комнатах ее дома он в каком-то приступе паранойи установил камеры слежения, которые у старушки, конечно, всегда выключены, но на юбилее, когда в доме будет полно народу, он уговорит ее их включить. Если на записи попадет, как я влезаю в окно и выношу картину, ему будет легко убедить мать, что он сам не имеет к этому отношения.
— А ничего, что она заявит в полицию и с этой записью тебя быстро поймают?
— Полицейским он скажет, что матери уже восемьдесят пять, и ей взбрело в голову, что мазня, полвека висевшая на стене, — бесценный шедевр. На самом деле вор просто собирался вынести из дома все, что плохо лежало, но его спугнули, и он успел прихватить всего пару картин. Вряд ли после этого полицейские собьются с ног, ища похитителя. Но я ему сказал: «Я не вор, мне дорога моя репутация, и я не собираюсь…»
— Сколько она может стоить? — перебил Паша: еще одну речь о репутации отца ему слушать не хотелось.
— С учетом истории, думаю, на аукционе можно было бы получить, самое меньшее, тридцать миллионов долларов. Это почти два миллиарда рублей.
Паша едва не застонал. Теперь ясно, почему Сергею далась эта картина.
— Это же даже не холст, а картон. Не может он столько стоить.
— Может. Тем более что больше нет ни одной картины, изображающей детей царя, — а их у него было пятеро. Эта — единственная на свете.
— Взрослых их тоже не рисовали?
Отец посмотрел на него так, будто он сказал глупость невероятных масштабов.
— Что? Мы это еще не проходили, — буркнул Паша.
— Царя и всю его семью расстреляли в восемнадцатом году, после революции. Старшим дочерям — тем, которые на картине, — было около двадцати, а младшему сыну — тринадцать, как тебе.
Паша моргнул:
— А зачем их убили?
Отец пожал плечами, крепче обхватив колени. Паша вдруг заметил, что они сидят в совершенно одинаковых позах, а он даже не мог вспомнить, кто так сел первым.
— Наверное, потому, что, когда у родителей большие проблемы, дети тоже за это расплачиваются. Не надо было мне приезжать сюда, — отец с силой потер лицо. — И знаешь что самое глупое? Я рассказал ему, сколько может стоить картина. Думал, он, если услышит, уговорит мать ее продать. Так хотел на ней заработать, что не соображал, а теперь…
Паша вскинул голову: в двери повернулся ключ. Отец вдруг тронул ладонью его щеку неловким деревянным жестом, и Паша дернулся так, что чуть не упал с раскладушки.
— Все будет хорошо, — успел сказать отец до того, как дверь распахнулась. — Я вернусь, и мы поговорим. Только не бойся, ладно?
— Добрый вечер, Валерий. Пора ехать на вечеринку, — весело сказал Сергей. — Я на своей машине, а Игорь отвезет вас.
Тут Паша заметил, что за спиной Сергея маячит Морж, у которого внезапно появилось имя. Он почему-то не разделял хорошее настроение босса — лицо у него было застывшее, словно он не мог сменить на нем выражение, как ни пытался.
— Вы с Игорем будете сидеть в его машине метров за двести от дома, — продолжал Сергей. — Когда в гостиной точно никого не будет, я позвоню. Вы пролезете в окно гостиной — Игорь покажет, где оно, — снимете картину, вернетесь и отдадите ее Игорю. Он привезет вас сюда, отдаст ребенка — и катитесь на все четыре стороны. Все ясно?
Отец кивнул и спокойно пошел к двери. В дверях он обернулся, и Паша отвел взгляд, угрюмо уставившись в стену. Посмотреть сейчас на отца значило показать, что он его простил, а он был не готов. Может, потом, в Москве, все придет в норму и станет как раньше. Паша щекой чувствовал его взгляд, отец не двигался, а потом Морж потянул его за собой, и они ушли. Снаружи послышались звуки: гул мотора, открывающиеся ворота, хруст гравия. Когда все стихло, Паша понял, что Сергей все еще стоит в дверях.
— Игорь против, но нельзя рисковать, когда речь идет о таких деньгах, — каким-то другим, отрывистым голосом сказал тот. — Правда, я получу их только после маминой смерти, но я подожду.
Паша устало поднял на него взгляд. Он не понимал, о чем речь.
— Она ведь уже пожилая, и я все равно скоро ее потеряю, но к тому времени, как это случится, вы уже не будете меня бояться. Вы решите рассказать кому-нибудь про то, что здесь было.
Он будто рассуждал вслух, продолжая смотреть на Пашу темным, неподвижным взглядом, и тот вдруг понял, что ему хотят сказать.
— Сначала я думал избавиться только от него. Ведь кто будет слушать детей? Что бы ты ни рассказал, тебе не поверят. Но потом… Я все думал насчет той картины. Думал, зачем расстреляли детей царя. И понял. Потому что дети вырастут и никогда не забудут, кто убил их родителей. Лучше покончить со всеми сразу.
Паша напрягся, перенес вес тела на ноги. Он даже не успел испугаться, в голове билась одна мысль — бежать. Дверь открыта. Надо предупредить отца. Главное — скорость.
Сергей заметил его движение и шагнул назад.
— Даже не думай. Только дернись — и я изобью тебя так, что встать не сможешь. Поверь, если хочешь, чтобы я все сделал тихо и не больно — не надо меня злить.
— Нас хватятся, — онемевшими губами проговорил Паша.
До этого дня он был уверен, что взрослые не совершают по-настоящему плохих поступков. То есть совершают, но где-то очень далеко, в новостях.
— Знаешь, телефон твоего отца уже неделю у нас. Никакие обеспокоенные родственники ему не названивали, — Сергей говорил спокойно, но его поза была напряженной, как у боксера. Он ждал, что Паша попытается сбежать. — Есть еще твой дружок. Может, он, конечно, побежал в полицию, но кто поверит его безумной истории? Вы, подростки, только и делаете, что врете. Игорь найдет его, не сомневайся. А ведь это ты втянул парня в историю. Это твоя вина, не моя.
Паша вдруг вспомнил ребят из Россоши, которых они с Ильей обыграли в футбол. У них в глазах было что-то похожее — желание побольнее ударить тех, кто слабее, будто это сделает их сильнее. Он все так же заторможенно смотрел на Сергея, и тот продолжил, медленно, внятно, будто разговаривал с больным:
— Не думай, что я плохой человек. Просто деньги за картину по праву мои. Если бы не ослиное упрямство моей мамаши, я бы их получил сейчас, а так мне приходится самому решать проблему. Игорь разберется с твоим отцом — насчет детей у него какие-то свои принципы. Ну а я…
В эту секунду до Паши наконец дошло: он не шутит, не пугает, а правда собирается это сделать.
Вот почему Морж так странно смотрел на него — он извинялся за то, что будет дальше.
— А если б вы меня не поймали? — пересохшими губами заговорил Паша. Это был самый ужасный и идиотский момент, чтобы задавать вопросы, но он хотел знать. — Если б я сам вас не нашел? Если б мой отец не согласился идти туда, что бы вы сделали?
Сергей улыбнулся:
— Есть много способов заставить человека сделать то, что ты хочешь. Рано или поздно он согласился бы вынести картину. Знаешь, я уже собирался приступать к принуждению, когда Игорь мне вчера сообщил, что поймал вас. Но для твоего отца все закончилось бы так же, а ты просто бы считал, что он пропал без вести в горах или что-то вроде того. Ты сам виноват, что явился.
— Но зачем… — Паша сглотнул. Надо было тянуть время и придумать, как спастись, но мозг словно ушел на перезагрузку. — Зачем вы мне все это говорите?
Сергей на секунду замер. Он, кажется, сам не знал зачем, а Паша вдруг понял — так ясно, будто кто-то ему сказал. В глубине души Сергей надеялся, что, когда он вернется через несколько часов, Паша будет драться — потому что знает, что его ждет. И тогда Сергей победит его. Конечно, победит, он ведь куда сильнее. Но ему хотелось уничтожить не ребенка, который не понимает, что происходит, а врага, который бьет и царапается в ответ. Потому что тогда он не будет чувствовать себя таким виноватым.
И по остановившемуся взгляду Сергея Паша понял: он сам только сейчас сообразил, почему пришел сюда и говорил все это. И Паша воспользовался моментом задумчивости противника — он вскочил и рванул к двери со всей скоростью, на какую был способен.
Но Сергей оказался быстрее: дверь захлопнулась за секунду до того, как Паша ударился в нее всем телом. Он дернул за ручку, но в замке уже повернулся ключ. Паша заколотил в дверь кулаками, от паники у него будто перегорели в голове какие-то провода — он запоздало испугался с такой силой, что не мог молчать.
— Папа! — крикнул он, зная, что ему никто не ответит. — Папа!
Он надеялся, что кто-то придет, и кричал, пока не охрип, но в ответ — ни звука. Ватная, неподвижная тишина. Паша бросился к окнам и сразу понял, почему его отец не выбрался таким простым способом, — что-то стопорило ручки снаружи, они не поворачивались. Не открыв окон, нельзя добраться до стальных жалюзи. Дом был заперт, как цельная металлическая коробка.
Паша попытался разбить стекло кулаком, потом бешено огляделся в поисках чего-нибудь твердого и тяжелого. Он сейчас выберется и все исправит. «Давай, — думал он. — У тебя пятерка по физике. И по труду. Ты справишься!»
Он стянул с раскладушки белье, приподнял ее, подтащил к окну и с размаху ударил. Стекло даже не вздрогнуло. Тогда он бросился в ванную и открутил головку душа, вернулся в комнату и попытался выбить ей окно, бил снова и снова — ничего. Ни трещины.
Паша сполз на пол, задыхаясь. Даже если ему удастся отбиться от Сергея, когда тот придет за ним, и перехитрить его, он уже не спасет отца. Того увез Морж.
Хуже всего было то, что Паша на прощание даже не посмотрел на него. Ничего ему не сказал — а они больше не увидятся.