Осталось лишь определить весь мир или я»[1],
— орал у перехода долговязый парень с гитарой.
Женя проскочила турникеты Арбатской так, словно у нее не было билета, и ухватилась за перила эскалатора, преодолевая нестерпимое желание и дальше мчаться, сломя голову. Она уже шагала по гулкому полу станции метро, когда заметила на стене смутную тень. Безмолвное Нечто, видимое лишь боковым зрением, двигалось вдоль тяжелых колонн, заставляя причудливо извиваться гипсовые завитки барельефов. Лепнина шевелились. Лампы вспыхивали ярче, когда тень скользила мимо. Над головой качнулась виноградная гроздь, и Жене показалось, что она слышит чье-то потаенное дыхание и чувствует внимательный недобрый взгляд. Она резко обернулась. Барельефы замерли. Шорох шагов ничего не подозревающих пассажиров утонул в реве прибывающего поезда. Но сердечко у Жени стучало едва ли не громче лязгающего состава. Она замерла напротив открывшихся дверей…
«Осторожно. Двери закрываются. Следующая станция — Смоленская».
Сейчас! Женька прыгнула в вагон, стараясь не зацепиться за створки, чтобы машинисту не пришло в голову переиграть дверями. Обернувшись, она увидела как взметнулись мраморные листья, и поезд тронулся. Чем бы оно ни было — оно не успело.
— Извините, — сказала Женя разоравшейся тетке, которую слегка задела плечом, запрыгивая в вагон. — Пожалуйста, извините, я правда не хотела!
Она села на свободное сиденье в уголке, закрыла лицо руками и тихо заплакала.
Этой ночью Женя не спала. Свет горел во всей квартире, в ванной и в туалете. На компьютерном столе плясал язычок свечи, купленной в «Икее» на прошлый Новый год. За не имением мела, Женя начертила круг туалетным мылом и, сидя внутри, читала все, что предлагал ей интернет на тему «Вампиры и призраки», пока не дочиталась до галлюцинаций. В потрескивании свечи ей почудился невнятный шепот. На запястье ожил невесомый браслет, подаренный Асей, разомкнулся и ветерком улетел куда-то вглубь квартиры. Женька уставилась на язычок пламени, забившийся в диком танце, протерла глаза, прислушалась и вдруг отчетливо услышала: «Ищи в закрытом ящике. Ключ не нужен. Тебе ключ не нушшшееш…» Свечка еще немного пошипела, потрещала, и пламя выровнялось.
Женя встала, немного поколебавшись, перешагнула бледную черту и направилась в родительскую спальню. Насколько Женя знала, в закрытом ящике письменного стола родители хранили документы на квартиру и кое-какие бумаги. Женя пожала плечами и постучала по закрытому замочку ногтем. К ее удивлению замок отщелкнулся. Девушка выдвинула ящик и начала осторожно перебирать папки и прозрачные файлы с документами, чувствуя как горят уши от стыда.
Свидетельство об удочерении она нашла на самом дне в плотном пожелтевшем конверте. С ним лежал белый пояс, шелковистый на ощупь, расшитый голографическими узорами, которые казались то черными, то серебряными, в зависимости от того, как падал свет. Женя вернула бумаги на свои места, задвинула ящик и защелкнула замочек тем же способом, каким открыла.
Растерянно перебирая в пальцах пояс черной невесты, не до конца осознав, что произошло, Женька вышла из родительской комнаты, плотно притворив за собой дверь. Она постояла в коридоре, обошла квартиру, погасила свет, режущий глаза до слез и оставила лишь свечку на компьютерном столе. Страх ушел. Полоумная Ася сказала: «С этого дня твоя жизнь изменится навсегда»… Откуда она знала про пояс?! Откуда она знала, что Женькины родители — приемные? Никто! Никогда! Ни намеком… не говорил Жене об этом. Если не считать за намек ласковое папино «И в кого это у нас такие чудные зеленые глазки»… В первом классе Женька заработала конъюнктивит и орала благим матом, когда мама капала ей в покрасневший глаз щипучие капли.
Женя растянула пояс в руках, подержала, повесила на шею, достала из секретера первую попавшуюся бутылку, взяла пачку сигарет и вышла на лоджию. Она больше не ничего не боялась.
Ася позвонила ей на следующий день.
— Мне нужна Женя, — сказала трубка.
— Я слушаю.
— Значит, мы можем так говорить?
— Говно вопрос.
— Э-э… Женя, я — Ася, я сейчас в Москве. Нам обязательно надо увидеться до моего отъезда. Не спеши отказываться от предложенной встречи.
— Я не отказываюсь.
— Я плохо понимаю, как добраться до нужного места в этом городе. Ты не могла бы подойти или приехать к дому, который я укажу?
— Адрес! — сказала Женя.
День и ночь дважды поменялись местами, но Женя этого не заметила. Перед глазами неотступно горела гигантская пирамида мирозданья. По сверкающим граням беспрепятственно разгуливала женщина, которая ее родила. Асиана так и сказала: «Нет, я тебе не мать. Я та, что тебя родила».
Женя разговаривала с родителями по «Скайпу» и уверяла их, что у нее все хорошо, бессмысленно гоняла компьютерные игрушки, листала книги, бродила вокруг дома, отвечала на телефонные звонки и словно не существовала до тех пор, пока ранним утром не взяла планшет с семейными фотографиями и не ушла в парк.
Она сидела на скамейке возле детской площадки до тех пор, пока оцепенение и растерянность не начали отступать. Кипучая Женькина натура, которая на дух не переносила уныния и бездействия, взяла, наконец, верх. «Моя настоящая мать — ведьма из другого измерения? — сказала себе Женька и тряхнула головой. — Могло быть хуже! Спасибо, что не алкоголичка и не наркоманка, больная СПИДом». Женя вернулась домой и устроила генеральную уборку, включив на всю катушку музыкальный центр.
Пока запал не пропал, она разобралась с продуктами в холодильнике, растолкала мягкие игрушки по антресолям и решительно позвонила Пете Кашицыну. «Ася утверждает, что спасла меня тогда от вампиров. И что они мне якобы не страшны, пока на мне ее пояс. А ну-ка, мамуля, проверим ваши показания», — зло сказала Женька, набирая номер. Но Петра Кашицына вместе с экипажем трансфера как раз в это время крутила невиданная пространственно-временная аномалия. Он сидел рядом с пилотом Пашей, рвущим континуум сверхсветовыми двигателями, и не отрываясь смотрел на помутневший экран.
И тогда Женя еще раз набрала Дашу.
— Алло… Женя, ты? — осторожно спросила трубка и прерывисто задышала от волнения.
— Дашка?! Ура-а! — заорала Женька, задыхаясь от радости. — Ты где?! Да, да я Женя, я жива и здорова, но со мной такое случилось — ты не поверишь!
— Женька… Я… я дома. И со мной тоже… У меня папа умер, — сказала Даша и заплакала.
— Дашка… — растерялась Женя и проглотила комок в горле, — Как это? Когда?
— На огороде, от инфаркта, — Даша всхлипнула, но справилась, — вчера похоронили. Июль, жара, сама понимаешь… Женька, приезжай, а? Мне так плохо, мне кажется, я с ума сошла.
— Нет, Даш, с ума по одиночке сходят. Я приеду завтра. Первой же электричкой. Пойду к развилке, хочу кое-что проверить. Ненавижу загадки без отгадок, — Женя вытерла влажные глаза. — Ты со мной?
— Да! — торопливо подтвердила Даша, словно испугавшись, что Женя передумает. Непреодолимое желание сходить на проселок одолевало ее с той минуты, как она взлетела к облакам в объятиях черного вихря и очутилась в сквере за соседним домом. В круге пожелтевшей травы.
— Буду подъезжать — позвоню, — сказала Женя и положила трубку.
— Я встречу на станции, — пообещала Даша коротким гудкам. Она не стала перезванивать. Девочки всегда понимали друг друга с полуслова как близнецы. С первой встречи еще тогда, в «Орленке».
Им было по двенадцать лет. Жене родители купили путевку. Отличницу Дашу наградил поездкой районный отдел образования. От родной школы вместе с Дашей в «Орленок» отправилась активистка Оля Воробьева. У-у, как Дашка ее ненавидела! Эту толстую противную Воробьеву, которая лезла всеми командовать, со всеми ссорилась, чуть что не так — ревела как слон и бежала ябедничать. На вокзале Даша робко прошептала отцу в ухо:
— Па-ап, а можно я не поеду?
— Не волнуйся, Дашенька, — так же тихо сказал отец, передавая ей чемодан, — там будет много хороших ребят и девчонок, — и многозначительно посмотрел на распоряжавшуюся погрузкой Воробьеву, которая путалась у сопровождающих под ногами.
В вагоне Даша залезла на верхнюю полку, отгородилась книжкой, но Воробьева и там ее нашла.
— Эй, Неверова, мы с тобой вместе живем! Поняла? Чтоб все, кто с одного города — вместе были. Нечего нам там с кем попало! Ясно? А ты чего волосы не заплела? Фу-у, растрепа!
Ночью Даша плакала в подушку от полной безысходности жизни. А на следующий день столкнулась в Административном корпусе с Женькой.
— Ты чего толкаешься? — воинственно спросила зеленоглазая, коротко стриженная девчонка.
— Я не толкаюсь, у меня шнурок развязался. Это я так падаю, — серьезно пояснила Даша.
— Вечно у тебя, Дашка, все не так! — отдуваясь, пропыхтела увешанная сумками Воробьева. — А ты, девочка, иди отсюда, мы вместе живем, — скомандовала она Женьке.
Женя, не обращая на нее никакого внимания, протянула Дашке упавшую заколку.
— Ты что, правда, с этой толстой дурой живешь?
— Не знаю, нас еще не распределили. Могу с тобой, если разрешат.
— Пойдем, Неверова! Чего ты с ней тут… Отцепись от нас, липучка. Нечего приставать к чужим девочкам, — авторитетно заявила Воробьева.
Женька развернулась и смерила ее взглядом.
— А ну, катись отсюда, плюшка! Если щас не отстанешь, я всем скажу, что у тебя трусы грязные, потому что месячные начались.
Активистка Оля Воробьева сделалась красной как вареный рак и, выпучив глаза, беззвучно хватанула воздух ртом. Этакого бесстыдства ей еще слышать не приходилось.
— Оль, ты иди, — примирительно сказала Даша, тоже покрасневшая до кончиков ушей. — Видишь, я подружку встретила… — она растерянно замолчала. Слова как-то сами собой сорвались с губ.
— Ага, мы сто лет не виделись! — тут же подхватила Женька и встала рядом. — Нам третий — лишний. Ты — Даша, да? А я — Женя Стерхова, — прошептала она на ухо новой знакомой и громко добав