я и увидел, что незнакомец поднимается, закрываясь кулаками. Это он сделал зря. Кьюлаэра скакнул в сторону и заехал незнакомцу по голове. Охотник злобно завопил, но, падая, попытался ударить Кьюлаэру. И застал врасплох, попал ему в живот, тот согнулся от боли, быстро отступая. А незнакомец успел встать на ноги, прийти в себя и что было сил броситься на Кьюлаэру.
Так повторялось раз за разом, и казалось, что это тянулось несколько часов, большую часть ударов они оба отражали, но некоторые оказывались меткими. Соперники увертывались, отпрыгивали, били, получали удары, пока в конце концов не встали на расстоянии вытянутой руки друг от друга на полусогнутых ногах, ссутулившиеся, задыхающиеся, измотанные, шатающиеся.
— По-моему, ты все-таки пришел бы в конце концов в наш лагерь, — прохрипел Кьюлаэра, — но не для того, чтобы убить Миротворца, а чтобы убить меня!
— Ты так думаешь?
Вдруг лицо охотника как бы размягчилось, стало таять, будто свечка на солнце, а потом странно расплылось. И вновь стало прежним, но при этом осунулось. Темные волосы превратились в светлые, и Кьюлаэра обнаружил, что видит перед собой собственное лицо!
Он разинул рот, как вытащенная на сушу рыба.
— О да, я — Кьюлаэра, я — это ты! Тебе не убежать от меня, лесной житель, волчья башка, ибо кто еще может сравниться с тобой! Тебе не убежать от меня, не улететь, не убить меня, не убив себя, ведь я — это ты, и я — в тебе и всегда буду в тебе, потому что я в самом деле — ты, и никто иной!
Он запрокинул голову и громко захохотал. Кьюлаэра выругался, а незнакомец захохотал еще громче и начал растворяться, сквозь него стало видно луну, потом костер, деревья, потом остались только очертания, наполненные дымкой, теряющие форму. Ночной ветерок нес туманную фигуру прямо на Кьюлаэру. Тот попытался увернуться, ругаясь и крича, но призрак ударил его в грудь, живот, пах — и исчез.
Ночь была спокойной, если не считать дуновения ветра в ветвях деревьев и хриплого дыхания Кьюлаэры, стоящего на коленях, дрожащего, бранящегося и взмокшего от пота.
— Успокойся, Кьюлаэра.
Кьюлаэра резко поднял голову, посмотрел вверх, объятый ужасом, увидел Миротворца и облегченно обмяк.
Потом до Кьюлаэры дошло, что мудрец мог знать о его сговоре с охотником, и он снова напрягся. Чтобы скрыть страх, он грубо сказал:
— «Успокойся!» Как я могу успокоиться, если я такой вероломный и подлый змей?
— Ты не весь такой, — возразил Миротворец, — и это не твоя сущность — это лишь кожура, не сам орех, не ядро. Он — твоя кожура, ты можешь содрать ее, избавиться от нее, если хочешь.
В глазах Кьюлаэры блеснула надежда, он схватил мудреца за рубаху:
— Как?!
— Подумай, — сказал Миротворец, — действительно ли он твой двойник?
Кьюлаэра опустил глаза, сдвинул брови, задумавшись о словах и поступках незнакомца. Наконец он скривился от презрения к себе.
— Он не сделал ничего такого, чего не делал я или не сделал бы, дай мне волю.
— Ты не заметил чего-нибудь не правильного в его словах?
Кьюлаэра вспомнил и нахмурился.
— Ты усомнился хоть раз в верности того, к чему он тебя подстрекал?
— Да, — ответил Кьюлаэра, ненавидя себя, — я испытывал отвращение, колебался. Но списал это на страх.
Мудрец не стал спрашивать, что его испугало.
— Тебе не показалось, что в тебе заговорило чувство справедливости?
— Никогда не верил в такие проповеди! — рявкнул Кьюлаэра.
— Возможно, — кивнул Миротворец, — но это не значит, что у тебя нет чувства правды, справедливости. Это значит лишь, то, что люди называли правильным, шло вразрез с твоим внутренним пониманием этого слова.
Кьюлаэра сидел тихо, хмуро уставившись в землю.
— Ты не согласился со своим шаманом, со своим вождем, со своими старейшинами, — сказал Миротворец, — и решил, что ты не прав. Хуже того, ты решил, что ты плохой, и раз уж ты плохой, то ты решил быть самым плохим.
— Откуда ты знаешь?! — Кьюлаэра злобно посмотрел на старика.
— Потому что ты не первый из молодых людей, позволяющих другим творить себя, — ответил Миротворец.
Кьюлаэру возмутила мысль о том, что он позволил кому-то так управлять собой.
— Ты знал и других таких же, как я? — спросил он.
— Что, если я тебе скажу, что первым был Лукойо?
Кьюлаэра с минуту разглядывал старика, а потом с ехидцей проговорил:
— Ага! А ты, значит, полубог Огерн? — И рассмеялся. — Еще бы, такой старый! — И снова стал серьезным. — Понял. Ты хотел сказать, что Лукойо — пример того, кто нарочно стал плохим. Но он изменился!
— Или его изменили доверие и дружба Огерна и его людей, — поправил Миротворец. — И еще ему помогла любовь его жены.
— Можно было бы посмеяться, — хмыкнул Кьюлаэра.
— Так что же ты не смеешься?
— Потому что я себе не верю, — признался Кьюлаэра, потом помолчал, глядя как бы внутрь себя. — Я сильно изменился, верно?
— Внутри — да, — подтвердил старик, — но пока доверяешься себе, внешнему.
— Я больше не доверюсь ему!
— Надеюсь, — сказал Миротворец, — но это будет непросто, Кьюлаэра. Ты очень долго верил ему.
— Не теперь, после того, как увидел его таким, каким его видят другие! Клянусь, что никогда больше не буду такой мерзкой вошью и подлым змеем, как этот вероломный охотник! — Его лицо стало задумчивым. — Но как мне стать лучше, Миротворец? Я такой, какой есть, и этого не изменить.
— Да, но у тебя есть маска, — возразил Миротворец, — она — дело твоих рук. Этот охотник — твоя маска. Не нужно изменять себя, Кьюлаэра, — себя нужно найти.
— Что же я тогда?
Молодой человек заглядывал в глаза старику с невероятной страстью.
— Ты — хороший человек, честный, — просто ответил мудрец. — Ты — сильный человек, который может стать могучим воином, ты — смельчак, и из тебя может выйти настоящий герой.
Несколько месяцев назад Кьюлаэра рассмеялся бы старику в глаза и сплюнул. Теперь же он медленно проговорил:
— Не уверен, что хочу этого.
— В конечном счете, — сказал Миротворец, — дело не в том, кем ты хочешь быть, а в том, что ты есть, и в том, чтобы стать тем, каким ты можешь стать.
— Как я могу сделать это?
— Ты вернул свой амулет. — Мудрец указал Кьюлаэре на шею, тот притронулся к ней — ошейник был на месте! — Пользуйся им правильно, закаляй свой дух, как закалили твое тело месяцы труда и упражнений.
Кьюлаэра провел пальцем по замку — и он раскрылся. Пораженный, он посмотрел на амулет:
— Что это, Миротворец?
— Просто кусок железа, — сказал старик, — но внутри находится обломок стрелы, выкованной самим Ломаллином, выкованной, чтобы лететь прямо и истинно при помощи магии улинов, и, если спросить у него о добре и зле, он всегда будет указывать только на истину, и ты почувствуешь ответ внутри себя.
— Но все, что я чувствовал до сих пор, лишь холод!
— Ты не был открыт для внутреннего чувства, — возразил мудрец. — А теперь, может быть, уже открыт, а может быть, тебе придется положиться на то, что амулет становится холоднее, пока ты прислушиваешься к своему сердцу. Но со временем ты начнешь сам нащупывать ответ, а через месяцы он станет тебе хорошо понятен. — Он похлопал верзилу по плечу. — Ну давай застегивай его и пойдем к остальным.
Кьюлаэра застегнул замок амулета и встал, чтобы идти. На полпути назад он резко остановился и посмотрел на Миротворца.
Мудрец кивнул:
— Ты только что понял, откуда взялся тот охотник, да?
— Как ты сотворил его?
— Я же указал тебе, — ответил Миротворец, — по твоему образу и подобию.
— Мне нужно спрашивать зачем?
— Нужно ли? — ответил мудрец вопросом на вопрос.
— Чтобы показать мне меня, чтобы мне стало мерзко.
— Конечно. — Мудрец положил ему руку на плечо. — И помни, Кьюлаэра, я лишь показал тебе тебя таким, каким тебя видит мир. Остальное вы сделали сами, вместе.
Даже теперь Кьюлаэра содрогнулся, но сейчас он чувствовал, что осознание собственного вероломства и себялюбия более не опустошает его: он помнил, что Миротворец сказал, что внутри него живет человек более хороший.
Засыпая в эту ночь, Кьюлаэра думал о том, что Миротворец, несомненно, зная о его злокозненных замыслах, не наказал его за них и даже о них не упомянул. И самым унизительным из всего, что он понял, было то, что мудрец, зная, что его намеревались убить, не сопротивлялся этому.
Откуда старик мог знать, что у него душа героя?
Миротворец еще более замедлил странствие. Целые дни он отводил для уроков борьбы и магии, для рассказов об улинах у вечернего костра.
Наконец они научились драться, почти не задумываясь о своих движениях, выполняя их непроизвольно. Миротворец их хвалил, объясняя, что эта непроизвольность родилась из послушания и старания.
Как-то ночью он снова сказал им, что улины не были богами, а лишь более древней и могущественной расой, чем другие народы.
— А кто же тогда сотворил улинов? — спросил Йокот. Миротворец улыбнулся, обрадованный тем, что этот вопрос наконец задан.
— Бог, который был всегда и всегда пребудет, — Бог Дариада и его народа.
Кьюлаэра нахмурился:
— А как он выглядит?
— Никто не знает, — ответил ему мудрец. — У Него нет ни лица, ни формы, и Он может появиться в виде пламени, или дыма, или под маской человека. На самом деле Он, вероятно, не является ни мужчиной, ни женщиной, а кем-то неопределенным.
— Ты хочешь сказать, что этот Бог бесполый? — с неприкрытой издевкой спросил Кьюлаэра, а Китишейн и Луа изумленно уставились на старика.
А Йокот лишь посерьезнел и кивнул:
— Что еще известно об этом Первом Боге?
— Еще кое-что, — сказал Миротворец. — Он создал все сущее из Себя, и все существует в Нем.
— Если он не мужчина и не женщина, почему ты говоришь о Нем «Он»? — спросила Китишейн.
— Потому что я — мужчина и мною движет власть самообмана. Мне кажется, что я лучше смогу Его понять, если Он тоже мужчина, — откровенно признался Миротворец. — Он властвует над всем сущим. Он помогает нуждающимся в помощи и взывающим к Нему, если эта помощь поспособствует их душам в возращении к Нему после смерти. Прогневавшие Его никогда не вернутся к Нему...