— Да, заходил, а потом отправился проведать тебя. Ты ведь знаешь, что твой дом для меня просто райский уголок!
Нафа расхохотался. Его лицо сияло от удовольствия.
— Как же я люблю тебя, милый Джедеф! Впрочем, одного не могу понять: разве офицеру, такому как ты, может нравиться мое тихое, идиллическое рабочее место? Куда подевался Джедеф, поклонник сражений и крепостей Пер-Усира и Пирамеса?
— Не изумляйся, Нафа. Я на самом деле солдат, но такой, который любит искусство так же, как мудрость и знания. Вы оба — ты и Хени — пробудили мой мозг и душу, и я не мыслю, как бы жил без ваших уроков!
Нафа был поражен.
— Представь себе, что ты наследник престола нашего царства! Ведь его тоже, прежде чем он займет трон, подготавливают, обучая мудрости, искусству и военному ремеслу… — Помолчав, он продолжил: — Священная проницательность превращает царей Египта в богов — так же как однажды она сделает тебя командующим, которому не будет равных. Поверь мне, брат.
На щеках Джедефа запылал румянец удовольствия. Он улыбнулся:
— Нафа, ты похож на нашу маму… Еще толком не зная, на что я способен, вы приписываете мне все лучшие качества! Смотрите, как бы я не возгордился раньше времени!
Услышав это, художник рассмеялся и не сразу сумел совладать с собой.
Джедеф удивился:
— Что с тобой? Что смешного я сказал?
Молодой человек, все еще хохоча, ответил:
— Я смеюсь, Джедеф, потому что ты сравнил меня с нашей мамой!
— И отчего ты так развеселился? Я просто имел в виду…
— Не нужно объяснений или извинений. Я знаю, что ты хотел сказать, — прервал брата Нафа, — но сегодня ты уже третий, кто сравнил меня с женщиной. Сначала, утром, отец сообщил мне, что я «переменчив, как девица». Потом, всего час назад, жрец Шелба, пока я разговаривал сам с собой, рисуя его портрет, сказал: «Ты, Нафа, находишься во власти чувств, совсем как женщина». И вот приходишь ты и заявляешь, что я похож на нашу мать! Кого же ты сам-то видишь во мне — мужчину или женщину?
Теперь настала очередь Джедефа рассмеяться.
— Конечно, мужчину, Нафа. Но у тебя тонкая натура в сочетании со страстной впечатлительностью. Разве ты не помнишь, как Хени однажды сказал, что художники — представители того пола, который нельзя назвать ни мужским, ни женским?
— Хени считал, что искусство несет в себе что-то от женственности. И все же я считаю, что в плане чувств женщина и художник — абсолютные противоположности, ибо женщина по натуре старается достичь своих целей всеми имеющимися в ее распоряжении средствами, тогда как у художника нет другой цели, кроме выражения духа вещей, то есть красоты. Красота — это высшая сущность, из которой и происходит гармония окружающего нас мира.
Джедеф снова улыбнулся:
— Думаешь, философствованиями тебе удастся убедить меня в том, что ты настоящий мужчина?
Нафа стал серьезен.
— Нужны другие доказательства? — ответил он. — Хорошо, тогда, наверное, тебе следует знать, что я собираюсь жениться.
— Это правда? — Джедеф был удивлен.
Нафа чуть не захлебнулся от смеха, когда сказал:
— Неужели я так плох, что ты не допускаешь мысли о моей женитьбе?
— Разумеется, нет, Нафа. — ответил Джедеф. — Но я помню, как отец сердился на тебя за то, что ты противник брачных уз.
Нафа положил ладонь на сердце.
— Я влюбился, Джедеф, — признался он. — Влюбился — и так внезапно.
Джедеф — весь внимание — с тревогой переспросил:
— Внезапно?
— Да. Я будто птица, парил в небе, пока стрела не пронзила мое сердце и я не упал.
— Когда это случилось и где?
— Джедеф, в разговоре о любви ты не должен спрашивать о месте и времени!
— Кто она?
Он ответил с почтением, словно произнося имя Изиды:
— Мана, дочь Камади из казначейства.
— И что ты собираешься делать?
— Я женюсь на ней.
Джедеф спросил, будто подумал вслух:
— Значит, так все и происходит?
— И даже быстрее, — сказал Нафа. — Стрела, куда же деваться птице?
Воистину, любовь была удивительной сущностью. Джедеф разбирался в искусстве, учениях древних мудрецов и владении оружием, но любовь оставалась для него загадкой. А как же иначе, ведь ей в одно мгновение удалось сразить его брата! Между тем молодой человек почувствовал, как внутри него разгорелось желание испытать нечто подобное, а душа улетела куда-то в дальние края.
— Счастливая судьба повелела, чтобы я преуспел в жизни как художник, и господин Фани пригласил меня украсить его приемную залу. Некоторые из моих картин оценили в десять золотых, хотя я отказался продать их. Взгляни-ка!
Джедеф повернул голову туда, куда указывал Нафа, и увидел миниатюрное изображение девушки-крестьянки на берегу Нила на фоне заката. Словно пробудившись от красоты этой картины, которая вернула его в реальность из страны грез, юноша медленно подошел к ней и остановился на расстоянии вытянутой руки. Нафа заметил его изумление и был очень доволен собою.
— Видишь, какие на этой картине цвета и тени? Ты только посмотри на Нил, на горизонт! — восклицал он.
— Просто попроси меня смотреть на крестьянку! — прошептал Джедеф.
Разглядывая свое произведение, Нафа сказал:
— Моя кисть увековечила течение Нила, в котором чувствуется великое достоинство и гордость.
Джедеф, не обращая внимания на слова Нафы, шептал:
— О боги… Такое легкое, гибкое тело, стройное и прямое, словно копье!
— Посмотри на поля и на склонившиеся злаки, по которым можно увидеть… — продолжал художник.
Юноша, будто вовсе не слыша брата, бормотал:
— Как великолепно это смуглое лицо. Оно подобно луне!
— … что дует южный ветер! — не унимался Нафа.
— Как прекрасны эти темные глаза! У них такое неземное выражение!
— В этой картине есть не только радость. Обрати внимание на закат! Одним богам известно, каких усилий мне стоило добиться таких оттенков.
Джедеф смотрел на брата с изумлением.
— Она живая. Нафа, я слышу ее шепот. Как ты можешь обитать под одной крышей с ней?
Художник потер руки.
— Я собираюсь выручить за нее десять золотых.
— Эту картину нельзя продавать, — резко сказал Джедеф.
— Почему?
— Потому что она моя, даже если мне придется отдать за нее свою жизнь!
Нафа расхохотался:
— О, пора юности нашей! Ты будто ярко горящий огонь и прыгающее до небес пламя. Ты наделяешь душой камни, цветы и воду. Ты безудержно обожаешь иллюзии и грезы, путаешь мечты с явью…
Джедеф покраснел и замолчал. Нафа сжалился над братом и сказал:
— Приказывай же, о солдат!
— Эту картину нельзя продавать, Нафа, — юноша умоляюще сложил ладони.
Нафа снял миниатюру и подал брату.
— Дорогой Джедеф, она твоя. Можешь любоваться ею сколько захочешь.
Молодой человек нежно взял ее — так, словно это было его собственное сердце, и поблагодарил:
— Спасибо, Нафа!
Довольный художник сел обратно на свой стул, а Джедеф застыл на месте, не сводя взгляд с лица крестьянки. Спустя какое-то время он спросил:
— Как придуманный образ может настолько зачаровывать?
— Это не вымышленное создание, — спокойно ответил Нафа.
Сердце Джедефа чуть не остановилось… Он еле вымолвил:
— Ты хочешь сказать, что эта девушка существует на самом деле?
— Да, — кивнул брат.
— Она… она похожа на ту, что на твоей картине?
— Возможно, в жизни она еще прекраснее.
— Нафа! — вскричал Джедеф. — Ты знаешь ее?
— Видел пару раз на берегу Нила.
— Где?
— К северу от Мемфиса.
— Она всегда ходит туда?
— Девушка приходила после полудня в компании своих сестер. Они сидели, играли или купались, а с заходом солнца исчезали.
— Они все еще приходят туда? — спросил Джедеф.
— Не знаю. Я там не был с тех пор как закончил картину.
Джедеф был потрясен:
— Как же так?
— Я поклоняюсь красоте, но не люблю ее.
Джедеф задал следующий вопрос:
— Где именно ты видел ее?
— К северу от храма Аписа.
— Думаешь, ее можно там встретить?
— И по какой же причине, о офицер, ты все это спрашиваешь?
В глазах Джедефа промелькнуло замешательство, и Нафа спросил:
— Возможно ли, чтобы за одну неделю судьба ранила стрелой любви двух братьев?
Юноша задумчиво рассматривал миниатюру.
— Не забывай о том, что она крестьянка, — напомнил ему брат.
— Для меня эта девушка — богиня, — прошептал в ответ юноша.
— Ах, Джедеф, я был сражен наповал во дворце Камади, — смеясь сказал Нафа, — но боюсь, что тебе придется падать на пол в скромном домике бедняка!
16
В тот день в воздухе витали грезы. В полдень Джедеф, держа у груди прелестный портрет, отправился на берег Нила, нанял лодку и поплыл на север. Он не до конца понимал, что делает, но не мог остановиться. Юноша был околдован и подчинялся лишь зову любви. Он преследовал неведомую ему цель, распаленный страстью, которой был не в силах противостоять. Волшебные чары сразили человека, который не боялся смерти и презирал опасность, и вот он устремился на поиски, ибо не в его обычаях было отступать.
Лодка разрезала волны, подгоняемая течением и силой его рук. Джедеф все время поглядывал на берег реки, высматривая незнакомку. Сначала его взгляду предстали особняки состоятельных семей Мемфиса, чьи мраморные лестницы спускались к самой воде. За ними виднелись бескрайние поля. Затем на небольшом удалении показался сад дворца фараона в городе белых стен. Джедеф вел лодку по средней части реки, чтобы избежать встречи с нильской стражей, и повернул к берегу только возле храма Аписа. Оттуда юноша поспешил на север, где людей можно было увидеть лишь по большим праздникам. Он уже был готов сдаться, но вдруг заметил на берегу группу крестьянских девушек, сидевших свесив босые ноги в воду. Его сердце сильно забилось, уныние исчезло, а в глазах появилась восторженная надежда. Пока он греб к суше, его руки стали еще сильнее; с каждым взмахом весла он поднимал голову и пристально глядел на них. Когда он сумел различить их лица, с его губ слетел легкий вздох, подобный тому, что издает слепой, внезапно узревший свет. Он ощутил радость утопающего, когда ноги его касаются твердой земли, ибо отыскал именно ту девушку, которую так желал. Ту, чей портрет хранился на его груди. Она отдыхала на берегу в окружении своих подруг. Аромат грез витал и здесь. Над рекой спускались голубые сумерки.