Эдвард – тот самый брат, о котором я всегда мечтала и которого мне так и не смогли дать родители. Мы очень похожи, и оба испытываем трудности с эмоциями. Например, признать любую собственную слабость нам так же стыдно, как идти на каблуках и грохнуться перед миллионами глаз на вручении «Оскара». Это даже не твердый характер, а, скорее, трупное окоченение. Я видела, как Эдвард безо всякого стеснения рыдал над фильмом «Дети дороги». Достаточно произнести фразу «Папочка, мой папочка» тоном Дженни Эгаттер – и его глаза наполнятся слезами. Но шесть лет назад, когда Руперт, любовь его жизни, с которым он провел пятнадцать лет, ушел от него к мастеру рейки и открыл антикварный книжный магазин в Хэй-он-Уайе, Эдвард был невозмутим, словно принц Чарльз, танцующий румбу. И когда погиб Габриэль, было так же. Люди тонут тихо, и мы с удушливым хладнокровием тщательно сдерживали свое горе. Мы оба словно заключили безмолвный договор, что будем защищать друг друга, не обсуждая наше опустошение. Теперь я думаю, что это могло быть ошибкой, но это взаимное упущение возникло из-за взаимной любви, которая объединяет нас и делает нашу дружбу такой ценной.
Сегодня мы с Эдвардом вместе идем обедать, но сначала мне нужно сделать несколько визитов. Большинство людей чувствуют себя на кладбище неуютно, если они пришли не на похороны или не на могилу к близкому человеку, но он рад встретиться со мной здесь. В отличие от людей Викторианской эпохи, которые построили это место, сегодня люди считают кладбища дурными местами и приходят сюда гулять в лучшем случае за острыми ощущениями, а в худшем – чтобы испытать судьбу. Но на самом деле их беспокоит напоминание о собственной смертности. В конце концов, это единственное, в чем мы все можем быть уверены. Неважно, насколько мы здоровы, прекрасны, богаты, гибки, замечательны, смелы, остроумны и насколько тщательно чистим зубы, – мы все умрем. Это может казаться несправедливым, но напрасно. Как напоминает Томас Грэй, «и путь величия ко гробу нас ведет».
А может, это страх перед самими мертвецами. Когда я была маленькой, по воскресеньям мы ездили с дедушкой и бабушкой за город. Если мы проезжали мимо какого-нибудь кладбища, дедушка открывал окно и выкрикивал: «Жалобы есть?»
Он никогда не получал ответа и говорил, что это явное доказательство того, что мертвые всегда всем довольны, и когда пришло его время, он мирно умер в своей постели, без страха и почти без боли.
Я пришла посетить членов моей Семьи С Того Света. Солнце ярко светит высоко в небе, и деревья отражаются на тропе пятнистым узором. Резкие тени надгробий делят траву на ровные квадраты, и высоко в безоблачном небе взмывают и падают ласточки. Хайзум лениво плетется передо мной, тяжело дыша и вывалив набок язык. Первые в очереди у меня Чарити и Эдвин Гантрип, похороненные вместе на полпути к вершине холма, рядом с душистым кустом роз, которые наполняют сегодня теплый воздух чувственным ароматом. Его ветви склоняются под грузом бархатных цветов, и, не в силах удержаться, я похищаю один для друга. Чарити и Эдвин не будут против. Они были преданы друг другу и, как написано на простом сером могильном камне, умерли с разницей в полгода, в 69 и 71 год. Они выращивали в саду цветы и фрукты – мягкую ярко-розовую малину, фиолетово-черную и красную смородину и пухлый колючий зеленый крыжовник. На огороде они растили капусту, лук, морковь, красную фасоль и немного молодой картошки. Чарити кипятила воду на маленькой походной плите в сарае, чтобы заварить чайник, пока Эдвин собирал созревшие овощи, и после чая они везли их домой на тачке. Эдвин смеялся, когда Чарити сделала занавески для сарая из каких-то обрезков синей ткани в цветочек, но она сказала, что они придают месту домашний уют, и втайне Эдвин был согласен. У них был волнистый попугайчик по кличке Черчилль. Их могила была совершенно заброшена, когда я впервые на нее наткнулась, но теперь она в идеальном порядке, с веселыми ноготками и трепетной петунией – надеюсь, Чарити и Эдвин их одобрят. Иногда я беседую с ними о своем саде. Рассказываю, что раскопал Хайзум, есть ли на яблоне сорта «рассет» плоды (а она весьма своевольная, в одни годы плодоносит, а в другие – ни единого яблочка), и спрашиваю у них совета насчет черных точек на розах. И нет, они никогда не отвечают, но мне хочется, чтобы они чувствовали вовлеченность. Сегодня я сообщаю, что на моем крыжовнике завелись пилильщики, и оставляю их над этим поразмыслить.
Потом я посещаю Эзру Мальтраверса, потому что сомневаюсь, что это сделает кто-то еще, даже если кто-то из тех, кто его знал, еще живы. Эзра был мошенником, заядлым игроком и неисправимым дамским угодником. У него были щегольские усы и фетровая шляпа, на мой вкус чересчур блестящая. Его глаза были слишком узки, а губы слишком влажные, чтобы он мог называться джентльменом. У Леди Т. существует целый перечень «некорректного поведения», и в этот список входит «позволять себе неприятные личные шутки». Эзра, несомненно, их себе позволял. Он умер в нищете и одиночестве. Я прихожу к нему, потому что, возможно, он раскаивался на смертном одре, но его никто не слышал. Я навещаю его, потому что никто из нас не идеален и потому что у него прекрасное имя. Я очень надеюсь, что он не окажется коммивояжером с седой залысиной, карманным дождевиком и термосом. Вы можете спросить, откуда я знаю все это о своей Семье С Того Света, но ответ прост – я не знаю. А то, чего не знаю, я придумываю, хотя и не уверена, что это будет позволительно, если я когда-нибудь стану настоящим гидом на кладбище.
Последняя на сегодня – Роуз. У Роуз день рождения, и я принесла ей маленькое стеклянное пресс-папье с прекрасным розовым бутоном. Эта роза – воплощение моего представления о Роуз Ханне, которой так и не выпала возможность расцвести. Может, она нашла малышку Мэри и теперь они вдвоем скачут на батуте с ангелами. Роуз Ханна Шекспир, «Куколка», умерла в 1899, в возрасте 4 лет, – «трагически утонула».
Что поделать? Во многих странах, даже в наше время, утопление – одна из основных причин детской смертности. Достаточно нескольких сантиметров воды. Дети тонут в ванных, ведрах и даже туалетах.
Когда я нашла могильный камень Роуз, он густо зарос плющом и на нем сидело больше тридцати улиток. Десять минут расчистки и пересаживания улиток – и я увидела белое мраморное надгробие, инкрустированное свинцовыми полосками, обрамляющими панели, украшенные резными голубями и розами, с высеченными словами: «Наша дорогая дочь «Куколка» – ужасно скучаем, но вспоминаем с любовью».
У нас с Эдвардом есть любимое местечко для обедов. В верхней части склона, на котором построено кладбище, с великолепным видом на парк, город и сельский пейзаж за ним. Могилы здесь широко расставлены и одни из самых старых на кладбище. Надписи на многих из них уже невозможно прочесть, а некоторые надгробия покосились вперед, назад или вбок, словно пьяные, и мы с любовью называем это место «Пьяное Поле».
Эдвард уже сидит и греется на солнышке, когда мы подходим к нему по траве. Он очень элегантно смотрится в малиновом жилете и безукоризненной панаме. Хайзум страшно рад встрече с Лордом Байроном и тащит меня за собой, чтобы скорее с ним поздороваться. Эдвард улыбается и мельком берет меня за руку, когда я сажусь с ним рядом и протягиваю украденную розу. Он принес нам сэндвичи с яйцом и майонезом, а для Хайзума и Лорда Байрона – холодного жареного цыпленка (органического, выращенного на свободном выгуле, в условиях, одобренных Обществом Защиты Животных и самим цыпленком). Я передаю ему салфетку, накрахмаленную белую льняную салфетку, отвечающую даже стандартам Леди Т., которая точно не одобрила бы бумажные.
– У меня к тебе две просьбы.
Эдвард выглядит непривычно серьезным, и я чувствую холодок, словно солнце скрылось за облаком. К моему облегчению, в зеленых глазах быстро загорается озорной огонек.
– Ну, давай, говори уже. Но предупреждаю заранее: с геями я не сплю и не одолжу тебе мое платье.
Эдвард пренебрежительно поднимает одну бровь, откусывая еще кусок сэндвича, и слегка покачивает головой. Жаль, я не умею столь мастерски изображать пренебрежительную бровь. Я тренировалась перед зеркалом, но у него все равно получается в сто раз лучше.
– Ты себе льстишь по обоим пунктам.
Я пытаюсь изобразить презрительную бровь, но удается только похихикать с набитым ртом. Не элегантно и не рекомендовано Леди Т.
– Я хочу пригласить тебя составить мне компанию на удивительно ужасную постановку «Микадо».
– Зачем? В смысле, почему ты идешь, если она удивительно ужасная? И, во-вторых, почему хочешь разделить этот груз со мной?
– Я хочу поддержать хорошего друга, он исполняет роль Верховного Палача. Он говорит, это худшая постановка в истории, тухлые яйца и помидоры гарантированы. Ему хочется, чтобы в зале было дружеское лицо. Но мне, в свою очередь, нужен хороший друг, который поддержит в эту мучительную минуту и, если придется, реанимирует в конце.
– С огромным удовольствием.
Мне хочется спросить, что это за друг, но я слишком хорошо знаю Эдварда. Если он не рассказывает сам, на это обычно есть причина. В любом случае, скоро я все узнаю.
– Мне надеть свое лучшее кимоно?
Да, о друге я спросить не могу, но от мягкого подтрунивания удержаться не получается. Эдвард снова поднимает бровь, но не может скрыть улыбки на загорелом лице.
24
Возвышенные ноты «Лакримозы» Моцарта – довольно любопытное приветствие, звучащее в момент, когда я открываю входную дверь клиники и прохожу с Хайзумом к себе в кабинет. Сегодня утром клиентов нет, и жалобные взгляды Хайзума убедили меня позволить ему составить мне компанию, пока я буду делать нудную, но необходимую бумажную работу.
Я оставляю Хайзума перекладывать диванные подушки и возвращаюсь в приемную к Хелен. Судя по выбору музыки, я заранее знаю, что она не одна. Там ждет неприятная клиентка, миссис Слади. Имени своего она не оправдывает категорически. Она всегда сидит прямо, как палка, с таким видом, будто вокруг пахнет тухлой рыбой. У нее неудачное лицо с холодными глазами и тонкими губами, вечно поджатыми и готовыми что-нибудь или кого-нибудь критиковать. Она – одна из пациентов Феннель, и Феннель относится к ней хорошо. «Лакримоза» играет из-за меховой шапки миссис Слади. Та носит ее круглый год. Осенью и зимой – вместе с длинной шубой верблюжьего цвета и меховым воротником. Весной и летом – с красивыми хлопковыми платьями, которые почему-то ужасно на ней сидят и смотрятся уродливо. Я подозреваю, что она носит эт