Китти проплывает два бассейна, потом берет паузу и проплывает еще два. Когда она остается на глубине для второго перерыва, в воду заходит олимпиец. Твою мать. Я продолжаю плыть. Никаких остановок. Когда я доплываю до другого конца бассейна, то поворачиваюсь и вижу, что Китти радостно с ним беседует. Поймав мой взгляд, она машет рукой.
После заплыва мы идем в кафе, чтобы выпить чаю и съесть по кусочку лимонного пирога Фло. Я представляю друг другу Фло и Китти Мюриэль.
Я впервые вижу, как Фло почти решилась дара речи. Китти Мюриэль в роскошной бело-золотой тунике садится за столик рядом с прилавком, и я приношу поднос с чаем и пирогом.
– Ну, – говорит Китти Мюриэль, осторожно расправляя на коленях бумажную салфетку, – это было чудесно. Я не плавала много лет, а теперь наконец пришла в этот роскошный бассейн и буду делать это гораздо чаще. Может, даже смогу убедить своего жениха составить мне компанию.
Фло бессовестно вклинивается в разговор.
– Я заметила кольцо. Очень блестящее.
Китти Мюриэль улыбается ей и протягивает руку, чтобы Фло могла лучше рассмотреть. Этого повода достаточно, чтобы Фло вышла из-за прилавка и присоединилась к беседе. В кафе прохладно и тихо, большинство людей предпочитает есть и пить снаружи, на солнце. Фло берет Китти за руку и внимательно рассматривает кольцо.
– Камень настоящий, это точно.
Китти убирает руку и отламывает кусочек пирога.
– Оно очень красивое, знаю, но, честно говоря, если бы он подарил мне кольцо из супермаркета, я бы сказала «да».
Фло явно впечатлена.
– Значит, он необыкновенно хорош?
Китти Мюриэль подмигивает Фло.
– Просто ходячий секс!
Фло громко смеется и спрашивает:
– А у него случайно нет брата для меня? – а потом выразительно смотрит на меня и добавляет: – Или сына для вот этой?
Китти Мюриэль делает глоток чая и вытирает губы салфеткой.
– Вообще-то, – говорит она, улыбаясь мне через стол, – я встретила в бассейне очень приятного мужчину.
Я чувствую, как розовеют щеки. Фло страшно хочется узнать продолжение, но в кафе заходят две девочки-подростка и ждут у стойки. Она нехотя отходит от нас и идет принимать их заказ. Китти Мюриэль тянется через стол, чтобы похлопать меня по руке.
– Не смущайся, дорогая. Я просто шучу. Но разве тебе не хотелось бы кого-нибудь встретить?
Вообще-то, да. Вообще-то, я уже встретила. Проблема в том, что он, вероятно, считает меня абсолютно ненормальной.
– Ну да… – бормочу я, играя с остатками пирога.
Девочки за прилавком начинают хихикать, потому что в кафе заходят два мальчика-подростка и встают за ними в очередь. Вслед за ними появляется высокая фигура и подходит к нашему столику.
– Дамы, порекомендуете лимонный пирог?
Это олимпиец.
44
Акт Раскаяния
Боже мой, я искренне сожалею, что оскорбил Тебя, милостивого Спасителя моего. Ненавижу все прегрешения мои против заповедей и священной воли Твоей. Обещаю Тебе, Господи, и твердо решаю избегать всякого добровольного греха и всего того, что к нему приводит.
Омой меня Твоей кровью, и стану белее снега.
Красные ягоды падуба, растущего за окном спальни Элис, напоминали капли крови на фоне листьев и веток, покрытых сияющим инеем. Элис и Бог снова начали разговаривать, после стольких лет. Вернее, говорила Элис, очень надеясь, что Господь ее услышит. Она не могла пойти к отцу Питеру в местную церковь. Она иногда ходила туда с Мэтти, с тех пор как он родился. Но теперь она знала – это все была ложь. Это была другая Элис.
Поэтому она поговорила с отцом Томасом, священником при больнице, перед прошлым сеансом химиотерапии. В детали она вдаваться не стала, даже в общих чертах. Просто хотела узнать, не слишком поздно ли для искупления и есть ли у нее шансы на прощение. Признания теперь не избежать, но сможет ли Бог, сможет ли вообще кто-нибудь любить ее после того, что она сделала? Вера отца Томаса была как любимый изношенный свитер – с торчащими нитками, местами потертый, залатанный на локтях, но все равно самая теплая и уютная вещь из всех. Он проводил дни утешая умирающих и тех, кого они оставили позади, пытаясь убедить их, что жизнь была великим даром, несмотря ни на что. С теми, кто остался позади, было всегда сложнее: иногда они больше не желали этого дара. Отец Томас говорил им, что Бог – не магазин одежды и возвратов не принимает. Но для некоторых утешение было невозможно. Они отказывались жить дальше, предпочитая просто дожидаться смерти. Они расстраивали его сильнее всего. Он сказал Элис, что никогда не поздно, что Господь всегда оставляет дверь приоткрытой даже для самых худших грешников. Глядя на хрупкую женщину перед собой, несмотря на морщины и тени на ее лице, он видел глаза ребенка. И не мог представить, чтобы эта женщина хотя бы задержала книгу в библиотеку или не оплатила парковочный билет. Совершенно немыслимо, что она способна на смертный грех. Но ее благодарность была очевидна. Почти отчаянна.
Элис лежала в кровати, слишком слабая, чтобы встать. Она пыталась читать – «Тяжелые времена» Чарльза Диккенса. Ее любимая книга, но постоянное утомление затуманивало слова на странице и делало знакомую историю неясной. Она чувствовала себя привидением. Все, что осталось от ее плоти и костей, казалось эфемерным и отравленным, как смог от заводов над Коктауном Диккенса. С нечеловеческим усилием она приподнялась на подушках, чтобы увидеть весь сад за домом, длинный и узкий, прорезающий полосу сквозь поля к лесу. Несколько потрепанных хризантем по-прежнему добавляли яркости клумбам, а любимые питомцы Мэтти, кролики Багз и Банни, скакали в большом вольере, соединенном с деревянной клеткой, где они спали ночью. Последняя треть сада была отгорожена крепким забором. Элис поставила его, когда Мэтти стал достаточно взрослым, чтобы играть в саду в одиночку. Она хотела видеть его из кухонного окна, а дальняя часть сада была слишком далеко.
Но отсюда она была видна. Из окна спальни Элис видела, как та часть сада заросла, покрывшись удушающим саваном ежевики, превращенной инеем в серебряную проволоку. А в самом конце, рядом с лесом, темнел холм: когда-то он был кирпичным сараем, но теперь скорее напоминал обвитый плющом курган. Холод охватил Элис, словно дыхание призрака, и она скользнула под одеяло и закрыла глаза.
45
Вращающийся сверкающий шар покрывает танцпол пургой серебряных отблесков, и пульсирующая диско-музыка соревнуется с ритмичным грохотом колес по деревянному полу. «Би Джис» поют, что останутся живы, и я тоже. Но не более. Я дважды (минимум) избежала падения на спину и сломанной шеи, но не помню, когда в последний раз столько смеялась. Китти Мюриэль привела меня в местный спортзал на вечер выпивки, танцев и опасных экспериментов, иначе известный как дискотека на роликах. Когда она приехала за мной на такси, то не предупредила, куда мы едем, сказав, что это сюрприз. Сказала только надеть мои лучшие диско-трусики. Вполне справедливо. Если в конце концов меня увезут на скорой, меня хотя бы утешит уверенность, что можно не стесняться нижнего белья. Оказывается, Китти Мюриэль давно мечтала сюда прийти, но не могла найти никого достаточно смелого или глупого, чтобы составить ей компанию. Пока не появилась я.
Я начинаю входить во вкус. Ну, последние пять минут мне удается удерживать равновесие, и я решаюсь отойти от бортика. Китти несется передо мной в короткой черной юбочке и серебряных леггинсах с неоново-розовыми гетрами. Она совершенно бесстрашно петляет среди других роллеров, периодически оглядываясь, чтобы убедиться, что я еще цела. Проехав еще один круг на головокружительной скорости, она со свистом останавливается рядом со мной.
– Прости, дорогая, пришлось тебя ненадолго оставить, но мне нужно было с этим разобраться. Мне до смерти хотелось попасть сюда много лет, до сих пор поверить не могу, что мы здесь. Просто потрясающе, правда ведь? Выпьем чего-нибудь?
Мы стоим у барной стойки, потягивая водку с тоником, и наблюдаем, как мимо проезжают другие роллеры калейдоскопом ярких огней. На танцполе собрались люди всех возрастов, форм и размеров, но у них есть кое-что общее – они наслаждаются вечером. Даже те, кто со стуком приземляются на попу или падают вперед, на колени. Они просто встают и едут дальше. Весьма спартанский и бездушный спортивный зал на один вечер превращается в радостную какофонию музыки и смеха. Мимо с бешеной скоростью проносится подросток за руку со своей девушкой. Я предполагаю, что она его девушка, потому что видела, как они обнимались в баре, но кто знает – возможно, они познакомились только сегодня. Интересно, была бы сейчас девушка у Габриэля? Он был бы немного моложе, чем они, но мой первый поцелуй случился в тринадцать. Представить не могу, каково это – быть матерью подростка. И даже не уверена, что справилась бы. Я всегда думала, что Габриэль оказался бы сыном, которым бы я гордилась, но это было весьма самонадеянно. Откуда мне знать? Может, он превратился бы в кого-нибудь вроде тех хулиганов из парка?
– Давай, выкладывай, – прерывает мои размышления Китти Мюриэль.
– Я задумалась про Габриэля – вырос ли бы он таким, как я всегда себе представляла?
Китти Мюриэль вздыхает.
– Дорогая, этого мы никогда не узнаем.
Я благодарна ей за честность, незапятнанную бессмысленными банальностями. Но потом она с ухмылкой добавляет:
– Но уверена, его бы впечатлили танцы его мамы на роликах!
Я смеюсь.
– Уверена, он пришел бы в ужас, увидев свою стареющую мамашу в блестках и на роликах. Но, боюсь, ему бы не повезло, потому что мне ужасно нравится!
Невысокая пухлая женщина в расшитом блестками комбинезоне проезжает мимо нас, пыхтя и тяжело дыша, как паровой двигатель. Она едет за руку с высоким худым мужчиной с дредами в атласной рубашке. Поравнявшись с нами, она ловит мой взгляд и машет свободной рукой. Это «педальный катамаран» из бассейна.