— Ну, да ладно, — вздохнул опечаленный гость. — Что было, то прошло. Конечно, председательское возвышение — большой почет, но уж какой словесный понос несли те, с задами которых мне случалось быть накоротке… Иной раз казалось — все, конец, больше мне не выдержать, так бы и вышиб этих кретинов с моего желтого сиденья, только привычка к дисциплине помогла совладать с собой. Наш брат ведь не выбирает, кого усадить к себе, а кого — нет. Не пойми превратно, я вовсе не стремлюсь обратно в президиум, упаси Бог! Мне совсем не много требуется… ножку бы четвертую… Пособи, коли можешь, Мастер премудрый!
— Для того я и нахожусь здесь, — кивнул Мастер.
— Я тоже! — оживился колченогий посетитель.
Мастер обошел его со всех сторон и хмыкнул.
— Ну что ж… Первым делом надо расслабиться. Присаживайся, располагайся поудобнее.
Клиент смущенно кашлянул.
— Мы, кресла… как бы это получше выразиться… сидим, где стоим…
— Твоя правда! Прошу прощения… Тогда скрести руки. Главное, чтоб тебе было удобно.
Пациент снова кашлянул.
— Нам, креслам, не пристало размахивать подлокотниками.
— Тысяча извинений! Видишь ли, стоит только мне сосредоточиться на главном, как все остальное из головы вон. Что же тогда предложить тебе для комфорта? При устранении недостатков от клиента требуются полная погруженность в себя и спокойствие. Послушай, а не закрыть ли тебе глаза?
На сей раз креслу нечего было возразить.
— А теперь думай о недостающей ножке. Сосредоточься и постепенно наращивай концентрацию мысли.
Кресло замерло не шевелясь.
— Думай упорнее… еще… еще… — внушал Мастер, и голос его, хотя и ничуть не повысился, вселял в пациента силу. — Еще…
— Меня уже распирает от этих мыслей! Того гляди разорвет…
— Не перебивай неуместными замечаниями! Только дело было пошло на лад, а теперь начинай по новой.
— Прошу прошения… — желтая обивка слегка покраснела.
— Умолкни и сосредоточься! Итак, ты хочешь, чтобы у тебя было четыре ножки. Думай об этом… упорнее… Еще, еще!
В комнате послышался тихий шелест.
— Так, так, хорошо, — кивал Мастер. — Даже чересчур хорошо. Умерь свой пыл…
— Как это? — уточнил клиент.
— Тут очень важно определить уровень концентрации мысли, чтобы не промахнуться. Перестараешься, и четвертая ножка будет длиннее и толще остальных. А не ровен час вырастут рядком пятая да шестая, а разве нам это нужно? Ладно, давай дальше…
Шелест и шорох усилились.
— Малость притормози…
Шорох несколько поутих.
— Ну, пожалуй, и все. Готово дело!
Пациент открыл глаза.
— Что значит — готово? Я не чувствую никаких изменений!
— В таком случае весьма сожалею, — пожал плечами Мудрец. — Я сделал все, что в моих силах.
— Не вздумай от меня отмахнуться! — возмутился клиент.
Он рванулся было к Мастеру, но вдруг застыл, оторопело разглядывая себя в настенном зеркале. И, опомнясь, восторженно завопил: — Ножка! Четвертая! Теперь все на месте!.. Я могу наступать на нее? — робко спросил он, словно страшась ответа.
— Наступай, ходи сколько угодно.
— Можно сплясать?
— Пляши, коли умеешь.
Кресло сделало робкий шажок. Затем шагнуло шире, уверенней. И вдруг со стоном пошатнулось.
В пляс пустился б — раз и два…
Закружилась голова!
Поборов минутную слабость, буковый крепыш о четырех ножках, безбожно фальшивя, на радостях затянул:
Кто на свете всех сильнее,
Краше, крепче и ловчее?
Кто ущербом не страдает,
Холит прямо, не хромает?
И с чего ему хромать,
Ножки целы все опять.
Их не две, не три, не пять,
Каждый может сосчитать!
Излеченный пациент с дробным перестуком прошелся в пляс по комнате, кружа все быстрее и быстрее к выходу, и наконец распахнул двери, гулко прокричав с порога: «Спаси-ибо!!!»
Весело, вприпляску он промчал мимо бедолаг, ожидавших своей очереди, и окрестные холмы дрогнули от его счастливых криков:
Мои ножки снова вместе,
И четвертая на месте!
— Нельзя сказать, чтобы он рассыпался в благодарностях, — язвительно заметил ассистент.
— Его можно понять: он вне себя от счастья, — мягко возразил Мудрый Мастер. — Кто не изведал беды, ни в чем не испытывал нехватки, тот даже не догадывается, что чувствует любой ущербный-обделенный, враз избавившись от сознания своей неполноценности.
Ножки резвые бегут;
Все четыре тут как тут! —
донесся издалека затихающий, полный ликования вопль.
— Голос — отвратительный! — досадливо поморщился помощник. — И гонора этому четвероногому раскоряке не занимать.
— Зато он запросто выдает стишки экспромтом, — улыбнулся Мастер и сделал знак рукой: — Вызывай следующего.
На краткий миг до появления очередного клиента Мудрый Исправитель Недостатков прикрыл глаза, и в тишине ему почудился рев мотоцикла.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
где запутано все, что до сих пор казалось ясным. Если прежде мы не знали, где находимся, то теперь нам даже не ясно когда
Веник II, и отдаленно не напоминавший чудище косматое, был явно не в своей тарелке. Нервно шуршал сухими листьями, прикрывавшими его наготу, при малейшем шорохе вскидывал голову, торчком настораживал свои уши-тарелки. При каждом повороте тропинки забегал вперед — заглянуть, что там, за поворотом, после чего вновь возвращался к толстячку Будильнику, топающему неспешно, а иной раз и вовсе скатывающемуся под откос, и докладывал:
— Ничего! Ровным счетом ничегошеньки!
Будильник Точное Время покорно кивал, словно ничуть не удивлялся сообщению — он, мол, и не ждал, что за поворотом откроется нечто удивительное. Более того, после каждого такого известия он принимался мурлыкать себе под нос нечто утешительное типа: «Кабы ведать, кабы знать, далеко ли нам шагать? Мудрый Мастер, отзовись, долго ль нам еще плестись?» Когда на него наваливалась усталость, он старался подбодрить себя песенкой: «Ах, устали мои ножки зря топтать пути-дорожки!» Но больше всего раздражал Будильника неугомонный нрав его спутника: «Вертится, крутится, как будто он шар! От непоседливости этой меня бросает то в холод, а то в жар. Ему же горя мало, в любой момент он рад начать сначала!»
Суетливость спутника по-прежнему удручала его больше, чем одиночество.
Вот уже позади осталась изрытая ухабами и выбоинами местность, и перед путешествующими открылся неизведанный мрачный край. Тропа, ведущая вдоль подножия суровых скал и неприступных утесов, стала постепенно забирать вверх, и чем выше поднимались друзья, тем резче ощущался холод. Веник II теперь уже вертелся-суетился не только в силу характера врожденного трясучки: резкими взмахами рук, поворотами головы вправо-влево, быстрыми приседаниями и выпрямлениями он пытался согреться.
Стоило Будильнику задержаться хоть на минутку, чтобы перевести дух, как Веник тоже замирал выжидательно, изображая бег на месте — все потеплее, чем без движения. Во время одной из таких передышек он поинтересовался:
— Как, по-твоему, долго мы уже идем?
Будильник задумался, словно подсчитывая в уме число дней, количество часов и минут. Казалось, он вот-вот сообщит окончательный результат, но… потом недоуменно развел стрелки в стороны:
— Понятия не имею.
— Что значит — понятия не имеешь? — обомлел Веник II. — Часы, да к тому же будильник! Твоя задача — всегда знать, сколько времени. Ты для того и существуешь, чтобы другие тоже знали!
Стрелки вздрогнули и принялись вращаться с бешеной скоростью.
Венику II еще не доводилось видеть приятеля в таком состоянии. Встревоженный, он отодвинулся чуть подальше, продолжая при этом свой бег на месте.
— Ну, что за наказание! — воскликнул Будильник. — Можно подумать, и без тебя забот не хватает! Раз в кои-то веки удалось хоть ненадолго позабыть о своей ущербности, так тебе тут же под нос тычут твои изъяны. Да тут кто хочешь заведется с пол-оборота! Заруби себе на носу…
От волнения Будильник внезапно разразился таким отчаянным звоном, что даже сам испугался и подскочил на месте. Затем звон умолк, зато стрелки продолжали вращаться. И вдруг остановились на миг, после чего крутанули в другую сторону — что называется, против часовой стрелки.
— Видишь? — в отчаянии простонал Будильник.
— Вижу, — испуганно пролепетало косматое чудище. — Но что же я могу поделать?
— Куда тебе, если уж даже я ничего не могу поделать! Механизм совершенно вышел из-под контроля, вот стрелки и вращаются как им вздумается!
Постепенно стрелки стали замедлять ход и наконец остановились. Однако Будильник по-прежнему пребывал в унынии.
— И вся эта катавасия длится с… Вот в том-то все и дело: мне даже невдомек, с каких пор! Время-то я показываю, да не то, какое есть на самом деле. То больше, то меньше. Спешу или опаздываю на целые часы, дни, недели. Иной раз стрелки с места не сдвинешь, а то крутятся как оголтелые, будто хотят восполнить все упущенное время. Но мне-то почем знать, сколько его пропало даром, вот и попробуй тут восполнить потерю. А уж звонок!.. Лучше вообще помалкивать. Да ты и сам слышал. Живешь и не знаешь, когда зазвонишь, как и почему. То гудит, что твой набатный колокол, то грохочет, то попискивает еле-еле. Иногда повезет — нежная мелодия какая-нибудь раздастся, — тогда и самому слушать приятно. А то вдруг затрещит — того гляди оглохнешь.
— Да, брат… Я смотрю, тебе тоже несладко приходится, — сочувственно вздохнул Веник II и возобновил свой бег на месте.
— Несладко… скажешь тоже! Да горше моего горя на свете не бывает! Не жизнь, а сплошная катастрофа, кошмар, ужас и в довершение всего — совершенно никаких перспектив!
— Не преувеличивай!
— Я не преувеличиваю, все это чистая правда. Даже выговорить — и то невмоготу, но факты вынуждают. А против фактов, как известно, не попрешь. Дело в том, что… у меня отсутствует чувство времени.