— По-моему, серьезная беда.
— А ты как думал? Что это за часы без чувства времени? Ничто, ровным счетом пустое место. Жестянка, из которой улетучилось само время.
Воцарилось молчание.
— Может, Мастер поспособствует… — робко выговорил наконец косматый чудик.
— Вот-вот, — вздохнул Будильник. — На него вся моя надежда. Единственная и последняя. Если уж он не восполнит недостающее мне чувство времени, тогда, значит, это никому не под силу. Иногда мне кажется, нам его сроду не отыскать. А может, такого Мастера и вовсе не существует, вон я с каких пор его разыскиваю…
— С каких же именно? — не утерпел Веник II и тотчас спохватился. Готов был откусить свой несдержанный язык, ан… слово — не воробей.
— Не совестно?! — взревел Будильник. — Издеваться вздумал?!
— Миль пардон, тысяча извинений, прости великодушно! — затарахтело косматое чудище. — Брякнул, не подумавши, больше не буду.
Будильник засобирался в дорогу.
— Не осеняй меня хоть иногда поэтическое вдохновение, — проговорил он ворчливо, поскольку обида в нем еще не угасла, — я бы уж давно бросился в ледяные волны какой-нибудь быстрой речки или же сверзился бы с обрыва в пропасть. Но, знаешь, иной раз уставишься вдаль, — и он уставился вдаль, — вдохнешь поглубже, — он сделал глубокий вдох, — и из сердца сами рвутся строки: «Шевельнулась стрелка — короткое движение, но каждый понимает, что прошло мгновение…» Или: «Не успеешь моргнуть глазом — обознался целым часом». Или вот так: «С плеч свалилось бремя — в вечность течет время». Когда с уст срываются подобные слова, забываешь все свои беды-несчастья, и на душе опять становится легко и спокойно.
— А не может твое поэтическое вдохновение распространяться не только на тебя, но и… на меня? — робко поинтересовалось облезлое чудище. — Ну, это я так, к примеру, сказал.
— Конечно, можно попробовать, — нехотя согласился Будильник. — Только ведь безволосый хиляк, мнящий себя косматым чудищем, как-то не вдохновляет на поэтическое творчество. Ты уж меня прости.
Будильник вновь уставился вдаль, на снежные вершины гор за грядою мрачных утесов, и надолго умолк. Затем с сожалением произнес:
— Ничего не приходит в голову. А что приходит, тому ты не обрадуешься.
— Все равно скажи.
— Как пожелаешь. Только не забывай, что ты сам напросился. «Веник лысый и паршивый не с того, что грязный-вшивый. Он и рад бы стать косматым, да не родился волосатым».
— Какое оскорбление! — взвизгнул хлюпик. — Вздумал мне отомстить за то, что я тебя расспрашивал? Но я-то ведь нечаянно, а ты нарочно решил меня уязвить!
Чудик подхватился и в мгновение ока исчез за поворотом горной тропы.
— Ведь предупреждал же тебя заранее, тик-так-ток! — рассердился Будильник. — Прямо сказал: объект для поэзии неподходящий, тик-так-ток! — и с этими словами отправился догонять товарища.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
не только с пробелами и недостачами, но прямо-таки сплошь дырявая-пустая. Поэтому читателям с ослабленной нервной системой рекомендуется эту главу пропустить. Хотя впоследствии они об этой пожалеют
Сразу же за поворотом Будильник наткнулся на Веника II. Лысый чудик прятался в придорожной канавке и дрожмя дрожал, отчего сухие листья, заменявшие ему одежку, громко шуршали.
— Насквозь продрог, что ли? — поинтересовался Будильник.
Чудище шикнуло на него, велев приятелю замолчать, и ткнуло рукой вперед.
— Смотри! Вон там!
Будильник глянул, но ничего не увидел. Вернее… что-то он все-таки увидел, но это было все равно что пустое место.
Он сполз в канаву, прижался к своему спутнику и тоже перешел на шепот.
— Что это?
— Почем мне знать? Вроде бы кто-то идет…
— По-моему, не кто-то, а что-то.
Загадочный предмет приближался.
— Кто бы или что бы это ни было, мне оно не нравится.
— Мне тоже! Круглое какое-то, верно?
— Ага. Только не круглое, а угловатое.
— Твоя правда. И какое-то коротковатое.
— Верно! И очень плоское.
— Не просто плоское, а с углублением. И у него имеются края!
— Да-да, края! Вроде как с каемочкой.
— И каемочка не гладкая, а ребристая.
— А по-моему, так совершенно гладкая.
Тем временем круглое, продолговато-короткое, плоское с выемкой, гладкое, но ребристое нечто приблизилось настолько, что яснее ясного стало видно, что оно невидимое, и сделалось очевидно, что глазом его не ухватишь.
Будильник и чудище готовы были с головой укрыться в канаве, а еще лучше вообще сквозь землю провалиться, голоса их звучали как дуновение ветерка, как шелест травинки, как беззвучный выдох.
— Видишь?
— Конечно. Вернее, ничего не вижу.
— Вот и я то же самое.
— Вроде бы никого там нет, а место кем-то занято.
— Или как будто бы прежде там находилось что-то, а теперь это нечто находится там, где раньше было что-то другое…
— Было бы, если бы должно было быть.
— Должно было быть там, если бы было вообще…
— Вот-вот! Теперь, по-моему, мы правильно разобрались.
— Напугать его? — клацая зубами, спросил косматый чудик.
— Не валяй дурака! — огрызнулся Будильник, которому явно передалась трясучка приятеля. — Давай лучше спросим честь по чести, кто он да что он. Сделаем вид, будто мы попросту невзначай сюда забрели…
— Но ведь так оно и есть! — шепотом огрызнулся Веник II.
Приятели выбрались из канавы на тропинку и попытались сделать вид, будто совершенно случайно забрели сюда. Затем оба уставились на что-то или кого-то, словно только что заметили это нечто, которое вообще не видели воочию, и, дружно клацая зубами, вопросили:
— Кто ты такой?
Некто-нечто удивленно хмыкнуло в ответ:
— Вот это, я понимаю, вопрос на засыпку!.. И то сказать… кто же я такой?
— Но имя-то у тебя есть? — расхрабрился Веник II при виде растерянности собеседника. — Зовут-то тебя как?
— Имя как раз есть… Дыркой меня зовут. Дырка, пишется через «ы». Но ведь не в имени дело! Знать бы, кто я на самом деле, существую ли я вообще? Ведь, как видите… если вы вообще видите… я действительно попросту пустое место.
— Видим, — кивнул головой Веник II.
— Точнее, не видим, — поправил его Будильник.
— О том и речь! — подхватил странный пришелец, занявший место поперек тропинки всей своей угловато-круглой, продолговато-короткой, плоской с выемкой, ребристо-гладкой зияющей дырой. — Проблема состоит в том, видна ли дырка вообще? Точнее: существует ли она или нет? Ведь что такое дыра сама по себе? Вот в чем вопрос? Имеется в виду прежде всего самостоятельная, независимая дырка. Доводилось мне бывать и зависимой дыркой, но это совсем другое дело. Не хочу докучать вам перипетиями моей бурной жизни, но в одном вынужден признаться: некогда я образовался на обычном носке в мелкую клеточку. Образовался… А может, родился? Сплошная неопределенность. Рождается дыра или возникает? Есть ли у нее мать и кто доводится ей отцом? Где любящее семейство? Вопросы, вопросы и сомнения. Словом, в начальный период жизни я пребывал на носке. Но вскоре мне надоело, что из меня постоянно выглядывает — пускай добродушный, зато не очень чистый и, как говорится, «с душком» — большой палец чьей-то ноги. Я мечтал о лучшей участи.
— И пустился в странствия, — заметил Веник.
— Как ты догадался?
— Да ведь так повелось исстари — в поисках лучшей доли отправляться в странствия, — подтвердил Будильник.
— А я и не знал. Попросту любопытно стало, может ли жизнь предложить мне что-нибудь другое, помимо клетчатого носка и большого пальца ноги. Хотелось мир повидать и себя показать. Для начала я обосновался на большом куске эмментальского сыра. Первое время жизнь была — разлюли малина, а в один ужасный день оказалось, что меня обрезали со всех сторон! Что оставалось делать? Убраться восвояси. Заделался я дырой в изгороди. Скучища страшная, но я бы притерпелся, кабы не взялись чинить забор. Пришлось сменить занятие: перешел я на левый верхний коренной зуб. Работа болезненная, мне не по душе. Не дожидаясь, пока зуб окончательно запломбируют, занял я серьезный пост в осажденной крепости: бойницей в бастионе служил. Однако всему рано или поздно приходит конец: крепость после осады восстановили заново, и меня выставили за порог. И тут осенила меня дерзкая идея: пристроился я расщелиной меж двух холмов. Ну, думаю, теперь дело в шляпе. Шутка сказать, из дырявого носка да в расщелину, это, я понимаю, карьера! Даже мелькнула шальная мысль: взглянул бы на меня теперь тот грязный палец! Наконец-то почувствовал я себя на своем месте, но только зажил было в свое удовольствие, как явились дорожные рабочие заделывать расселину: строительство, вишь, какое-то затеяли. Ну, чувствую, с меня хватит. Прикинул я свою карьеру с тех пор, как с носком распрощался: сыр, изгородь, гнилой зуб, крепостная стена, расщелина, — куда ни сунься, отовсюду со свету сживают. Осточертело мне жить в постоянном страхе и преследованиях. Вот и решил я в самостоятельные дырки податься! Не на других зиять, а на себе самом. Пора твердо на ноги становиться!
— Ну, и как теперь, получше? — сочувственно спросил Будильник.
— Теперь другая беда навалилась.
— Да ну?! — оживился Веник. (Чего уж греха таить: стоило ему прослышать, что с другими тоже беда приключилась, как у него на душе становилось легче. Характер у него был не зловредный, но встретить товарища по несчастью всегда приятно.) — Что за беда?
— Я же ведь уже говорил, — грустно растянул свою зияющую пустоту Дырка. — Правда, теперь меня никто не обижает, да и вообще внимание не обращает, зато весь изводишься от сомнения: есть я или меня вообще нету? А если есть, то кто я такой? Сказать по правде… когда я решил сам встать на ноги, я и не подозревал, что самостоятельность — штука такая утомительная.
Веник II и Будильник Точное Время растерянно топтались у тропинки. Беды нового знакомого казались ничуть не меньшими, чем их собственные, а то и больше, и, если уж они со своими неурядицами не в силах управиться, что тут посоветуешь другому?