Глава 8. Да здравствует принц Людовик!
В первых числах сентября 1187 года королевский дворец в Париже гудел, словно на праздник воскресения Христова или на Рождество: королева Изабелла благополучно произвела на свет дитя!
Филипп, точно узник в камере, в волнении метался перед дверьми покоев, мучимый вполне понятным вопросом: мальчик или девочка? Девочка или мальчик? Дочь – будущая супруга принца одной из европейских держав, или сын – наследник престола?
Придворные перешептывались, поглядывали на двери, строили предположения. Ближе всех к королю – Герен. Скрестил руки на груди, обхватил ладонью подбородок, думает, уже подыскивает будущую партию в зависимости от того, кто родится. Бильжо старается проникнуть взглядом через щель в дверях, подставляет ухо. Гарт с Этьенеттой здесь же – молча, с улыбками смотрят на короля. Ричард и Робер ведут негромкую беседу, то и дело бросая любопытные взгляды на двери, за которыми вдруг послышался первый в жизни, громкий крик ребенка, появившегося на свет.
Филипп не выдержал, подбежал к двери, рывком потянул ручку на себя. Перед ним тут же возникло улыбающееся лицо кормилицы.
– Сын у вас, государь! Услышал Господь молитвы…
Филипп бросился туда, где лежала Изабелла, – уставшая, бледная, без кровинки в лице, – и увидел розовощекого мальчугана, которого омывали повитухи, чтобы тотчас завернуть в пеленки. Он подошел к изголовью жены, упал на колени и покрыл ее лицо поцелуями. В ответ она счастливо улыбнулась ему. Повитухи протянули королю мальчика, уже спеленатого, беззащитного, крохотного, но такого нужного его королевству, которое он собирал и укреплял, чтобы оставить в свой последний час другому королю, своему сыну.
Малыш перестал кричать и широко раскрытыми серенькими глазками уставился на отца, точно спрашивая, доволен ли он. А Филипп высоко поднял его над головой, чтобы было видно всем, и громко крикнул:
– Слава Богу! Наследник! Да здравствует принц Людовик Восьмой!
И покатилось по коридорам королевского дворца эхо, повторяя на все голоса – женские и мужские – этот победный клич. Духовенство тем временем замахало распятиями, чертя в воздухе кресты, и запело благодарственные молитвы Господу.
В честь дофина Филипп устроил пир – спонтанно, на скорую руку и не во дворце, а в саду, на берегу Сены. Сходили в монастырь и привели Эрсанду, как она сама просила об этом недавно. Но не столь празднество волновало ее, как встреча с Робером, которого она успела полюбить, хотя ей было всего восемь лет. Но она, не стесняясь, уже призналась в этом отцу, а он ответил ей на это:
– Хочешь, дочка, Робер будет твоим мужем?
Эрсанда тут же закивала головой и бросилась обнимать отца. Тот прибавил:
– У него есть замок, правда, плохонький, но мы построим новый, в тысячу раз лучше. И будешь ты у меня знатной сеньорой.
– Графиней, да?
– Может быть. А потом вы народите мне внуков, и я буду обучать их всему, что знаю сам. А мои друзья нам будут помогать.
– Гарт и Бильжо?
– Они, моя девочка. Но, вероятно, к тому времени добавятся другие.
Робер тем временем, уже получивший прозвище «нянька-сиделка», потому что сильно любил детей, вовсю развлекался с ними, покуда на траве наспех раскидывали столы, заваливая их едой и питьем. Они бросали друг другу мяч, играли в чехарду, потом пускались бегом взапуски, стараясь догнать один другого; словом, в те времена существовали те же самые игры, что и сегодня; они даже не изменили своих названий.
Беатриса вначале не решалась принимать участие в играх, ведь ей было всего четыре годика, но отец легонько подтолкнул ее, и она с радостным визгом помчалась к детям. А вскоре к ним присоединились еще несколько человек: сам король и две молоденькие фрейлины. Взрослые, конечно, шутя давали себя догнать и всегда старались кинуть мяч так, чтобы промахнуться, а детвора, ликуя, громко трубила победу и спешила поделиться радостью со своими отцами. Те смотрели на них и молча улыбались, думая о том, какими станут их дети через десять, пятнадцать лет. И что вообще будет тогда? Мысли омрачались предстоящим крестовым походом, но тут же светлели: скоро и юный Людовик будет точно так же бегать, прыгать, скакать на деревянной лошади и ловить мячи. А еще через несколько лет на смену этому придут настоящий конь, меч, кольчуга и копье.
Глава 9. Глава Церкви в гневе
В конце октября 1187 года, когда неожиданно умер папа Урбан III и его сменил Григорий VIII, в Европе узнали о разгроме крестоносцев при Хаттине, 4 июля. Послание пришло от главного прецептора[48] Иерусалимского королевства, привез его рыцарь-тамплиер. Такие же письма прецептор отправил всем монархам Европы.
В папском дворце находился архиепископ Буржа, с ним прелаты, клирики и епископ Суассона. С покойным их связывали давние дружеские отношения.
Посланца, едва он сообщил, что прибыл с дурными вестями из Палестины, немедленно привели в тронный зал, где папа Григорий в окружении епископов и кардиналов восседал на троне первосвященника. Тамплиер, согласно существующему порядку приема посетителей, трижды преклонил колено у трона и облобызал папские стопы.
Григорий рывком подался вперед:
– Что за известие привез ты, рыцарь? Мне доложили – от главного прецептора. Давай же скорее его сюда!
Тамплиер с поклоном протянул ему скрученный лист пергамента. Подошел писец, готовый читать. Движением руки папа отослал его прочь и сам углубился в чтение. Видно было, как мелко дрожал лист в его руках. Торопливо пробежав глазами строки, папа замер на мгновение; подняв голову, уставился на посланца. Дал знак, чтобы чтец подошел, и, протягивая ему пергамент, объявил:
– Читай громко, пусть все слышат! В особенности это касается представителей французского короля.
Прелаты переглянулись. Ничего хорошего такое вступление им не сулило. Папа – они видели это – полон гнева. Значит, он обрушится на них? С волнением они стали слушать вести из Палестины.
Послание, опуская приветствие, сан, обращение, поклоны и прочее, гласило следующее (передаю это своими словами, без многочисленных подробностей).
Узнав о том, что Саладин пересек Иордан, магистр тамплиеров Жерар де Ридфор собрал 130 рыцарей и выступил в поход. К ним присоединились госпитальеры во главе с магистром ордена Роже де Молином. Вскоре они увидели войско мусульман и произвели нападение. Зачем? На что рассчитывали? Непонятно. Сразу было видно, на чьей стороне перевес. Но таковы уж тамплиеры – смелые, до безрассудства отчаянные, горящие желанием истреблять воинов ислама. Случилось то, что и должно было случиться: рыцарей наголову разбили. Магистру Жерару удалось уйти.
Мусульмане торжествовали победу. Отрезая головы убитым христианам и насаживая их на копья, они с дикими криками радости двинулись на Хаттин.
И тут снова появились тамплиеры, ведущие за собой всех рыцарей окрестных замков и городов, которых им удалось собрать. Завязалась битва. Жестокая, кровавая сеча. Рыцари Храма бились столь отчаянно, столь смело и дерзко, что падали только тогда, когда не оставалось уже сил держать в руке меч. Бились, зная, что все равно смерть, ибо войско сарацин насчитывало около 70–80 тысяч воинов. Рубились до последнего вздоха, стараясь уничтожить как можно больше магометан – во имя Христа, во славу веры! Но слишком неравными были силы. Да тут еще Саладин приказал поджечь сухую траву, и ветер погнал дым на несчастных, обреченных сынов крещения.
Они рубились, уже плохо видя вокруг, ибо день обратился в ночь. Вихри пыли, тучи стрел, искры от мечей и сабель, рассеченные тела, прощальные крики, потоки крови, в которых скользили копыта лошадей – да разве описать эту битву без слез на глазах? Гибли рыцари – воины Христовы, валились один за другим с седел, пронзенные стрелами, проколотые копьями, порубленные мечами. И все меньше их становилось, и горстка уже осталась, обессиленная, чуть живая, а сарацины, победно издавая свои дикие гортанные вопли, всё наступали, всё теснее сжимали кольцо… И вскоре все было кончено. Почти все тамплиеры и госпитальеры полегли на этом поле, кроме тех, кого взяли в плен: короля Иерусалимского Ги де Лузиньяна, Жерара де Ридфора и с ними целый отряд рыцарей. И еще лежал в пыли, окровавленный, Святой крест, который должен был нести перед христианским войском трусливо бежавший патриарх Ираклий.
После битвы Саладин вошел в шатер, где содержались пленные и его враг Рено де Шатильон. Усмехнувшись, Саладин предложил ему принять ислам, дабы избегнуть смерти. Рено отказался, и тотчас султан снес ему голову с плеч.
А поутру вывели на поляну пленных тамплиеров и госпитальеров, самых ревностных защитников христианства. И предложили им, сынам Христа, обратиться в магометанскую веру с тем, чтобы сохранить жизнь. Проклятое грязное отродье! Они стояли и смеялись, уже зная, что последует за этим, уже поглаживая свои кривые сабли. И место это находилось на берегу Тивериадского озера, где Спаситель ходил по воде и являл многие свои чудеса.
Отказались христиане признать Аллаха своим богом, а этих поганцев – своими братьями. Все отказались, и все были обезглавлены, а Саладин сидел на пригорке и с улыбкой наблюдал за казнью.
Дальше прецептор добавляет, что неверные после этого двинулись на Акру и взяли город штурмом, потом осадили Тир. И нет счета несметному войску магометанскому, так что, если не прибудет помощь из Европы, падут города Аскалон, Бейрут и святой град Иерусалим, а с ним вместе все королевство христианское.
Недвижно сидел на троне папа, когда умолк чтец; застыли на стульях и скамьях епископы и кардиналы. Сам воздух в зале, казалось, сгустился, потемнел и, напитавшись кровью, взывал о мщении.
Наконец папа заговорил – с гневом, сверкая глазами, наклонившись вперед:
– Доколе же будем сидеть, наблюдая, как гибнут во имя веры Христовой наши братья? Доколе поганые сельджуки будут смеяться над крестом, над Господом нашим, верой и над нами самими! Помощи ждут от христиан их братья, оставш