– Чем больше ворот, тем больше башен, – ответил им на это Филипп, – а значит, лучше оборона. Ворота должны быть хорошо укреплены, для чего – нет смысла объяснять. И второе. Париж – огромный рыночный центр. Но не только деревня заинтересована в рынке, а и все города нашего домена. От ворот идут дороги, и дороги эти, повторяю, – пути торговли. Она будет сосредоточена на правом берегу; на левом – церкви, коллежи, которые уже к нынешнему времени протянулись до аббатства Святой Женевьевы. Духовная и светская власть остаются в Сите. Теперь о запахе. Париж воняет. Причина этого известна. Поэтому повелеваю: улицы мостить с уклоном к середине, где будет проходить канава для слива нечистот. Постепенно, перетекая из одной улицы в другую, они достигнут реки. Канавы эти следует регулярно промывать. Таково решение проблемы, Флассан. Вы поняли? Вот и отлично.
Так в Париже в скором времени появилась первая канализация.
Весь вечер – во время ужина и после него – Филипп с увлечением рассказывал друзьям о замысле, который он давно вынашивал и вот теперь начинает претворять в жизнь.
– Наш город обставит Рим! – воодушевленно говорил король. – Он станет лучшим и первым среди всех городов как в политическом отношении, так и показав любому желающему свою военную и культурную мощь. А университету я дам неограниченные права. Он послужит образцом для всех учебных заведений Европы!
Друзья с интересом слушали, переглядывались между собой, одобряли. Не обошлось без вопросов.
– Какой высоты будет стена? – полюбопытствовал Бильжо. – А ее толщина?
– Сколько всего ворот? Как они будут выглядеть? Куда пойдут от них дороги? – захотел уточнить Робер.
Гарт пожелал узнать, сколько предполагается поставить башен и будут ли прогуливаться по этой стене часовые.
Филипп ответил всем, потом добавил:
– Но ни один из вас не спросил, почему стена протянется именно таким образом? Нет ли тут скрытого умысла? Есть, друзья мои, и я объясню вам. Духовная власть, как известно, испокон веков претендует на верховенство. Наглядный тому пример – битва папства с империей. Так вот, чтобы прижать своих церковников, дабы не совали нос не в свое дело, я решил поставить стену так, чтобы аббатства остались за ее пределами. Это Сен-Дени, Сен-Лазар, Сен-Мартен, целестинцы. На юге – Сен-Виктор, Нотр-дам-де-Шан, Сен-Жермен-де-Пре. Но земель у каждого из них много, часть их остается все же в городе. Однако такое деление ослабляет влияние Церкви. Подобное произошло в былое время с рынком Ле Аль. Его основал еще мой дед. Но землями этими владел епископ Парижа. Ему пришлось отказаться от них взамен части прибыли от рынка. Так же я поступил с аббатом Сен-Жермен-де-Пре, на землях которого устраиваются ярмарки. А ведь прежде все рынки принадлежали церкви. Теперь ими владеет король, а значит, существенно идет пополнение казны. Но вскоре я отберу у аббатств и эту привилегию. Станут судиться – буду отбирать у аббатов их сан, а на их место ставить своих, хотя бы тебя, Герен, или Робера. Согласится Гарт – сделаю и его настоятелем. Бильжо не возьмется за это, знаю. Он воин, сутана аббата ему не к лицу.
Так решался Филиппом Августом вопрос обустройства города в 1189 году. Кстати, Августом (по латыни «Возвеличенный богами») назвал его монах Ригор потому, что король значительно увеличил территорию Франции и родился тоже в августе.
3 сентября Ричард Львиное Сердце короновался в Лондоне, к большой радости своей матери, Алиеноры, которой исполнилось к тому времени 67 лет. Не обошлось без инцидента. Будущий король, зная о презрительном отношении горожан к евреям, запретил тем показываться на обряде помазания. Но некоторые богатые евреи все же пришли: решили поднести королю подарки. Поднесли, да только потом еле ноги унесли. И то не все. Разгоряченные вином, горожане принялись избивать своих кредиторов. Оставшиеся в живых укрылись в архиепископском дворце. Король узнал, троих зачинщиков приговорил к смерти и запретил отныне нападать на евреев по всему королевству.
Всю осень 1189 года Ричард пробыл в Англии, потом начал собирать деньги на организацию крестового похода. Налог собрали, но этого оказалось мало, и Ричард принялся продавать звания, должности, саны, замки, города и земли. Однако и этого ему казалось недостаточно, и он, как пишет хронист, однажды воскликнул:
– Черт возьми, я продал бы Лондон, найдись на него покупатель.
Двусмысленная фраза, но истина в том, что Лондон был для Ричарда чужим городом; он смотрел на него и на всю Англию только как на источник доходов. Он вырос в Аквитании, там была его родина, и даже говорил он на провансальском языке, с трудом изъясняясь на английском и то через переводчика. Так что его с полным правом можно было назвать французским сеньором и с большой натяжкой – английским королем, потому как за все время его царствования он всего-то раза два-три появлялся в Англии, и никто его там не знал.
Перед походом Ричард, решив обеспечить себе тыл, подписал Кентерберийскую хартию с шотландцами. Отныне, после многих лет борьбы с Англией за свою независимость, это королевство становилось самостоятельным. Кроме этого он продал шотландцам за весьма умеренную цену в 10 000 марок две пограничные области. И… приостановил захватнические действия во Франции. Теперь его целью был Ближний Восток – установление там своего господства, захват территорий для своей империи. К этому же стремился и Барбаросса. Вот они, два утеса, которые вскоре должны были столкнуться. Папа Климент III, наблюдая за ними, потирал руки.
Глава 13. Господи, прими к себе душу невинную!
Кормилица, сложив молитвенно руки на груди, во все глаза глядела на Изабеллу. Не на лицо, а гораздо ниже.
– Боже мой, дитя мое, что это ты?… – промолвила она, указывая рукой на живот королевы. – Да разве такие животы бывают? При родах – другое дело, а сейчас?… Да ведь тебе еще месяца два носить, никак не меньше, а он у тебя раздулся, будто там целая армия!
– Я и сама удивляюсь, кормилица, – недоуменно глядела на свой огромный живот Изабелла. – В прошлый раз, помнишь, было совсем не так. Я легко могла шагать, хотя нас уже было двое и Людовик вот-вот должен был появиться на свет, а теперь… теперь я не вижу носков своих туфель! И я чувствую, будто меня с двух сторон колотят кулаками изнутри.
– Пресвятая Богородица! – перекрестилась Меланда. – Да ведь это же… Господи, на всё воля твоя! Уж не двое ли там у тебя? А ну, дай я послушаю. Сиди спокойно и дыши ровно.
И она, склонившись, приложила ухо к животу королевы.
– А разве так бывает? – с детской наивностью вскинула брови Изабелла. – Я ведь совсем не крупная, а маленькая. Как же они могут поместиться там?…
И она бросила вопросительный взгляд на подруг.
– Очень даже могут, – подбежала к ней Этьенетта и уселась на корточки. С другой стороны примостилась Стефания. – Года три тому назад мне случилось побывать в Боженси у моей тетки. Так вот, ее молочница родила двух ребятишек, одного за другим. Я сама их видела. Такие чудные карапузы! А похожи друг на друга так, что и не отличишь.
– Я тоже слышала про двух девочек-близняшек, – прибавила Стефания. – Это было в Бове. Правда, сама я не видела этих малышек, но, говорят, обе здоровенькие, крепенькие и чудо как хороши.
– Так и есть, – объявила кормилица, умиленными глазами глядя на королеву, – два сердечка бьются там, чтоб мне больше не войти в церковь! И третье – твое, оно бьется сильнее.
– Неужели правда, Меланда? – все еще не верила Изабелла. – Вот так раз! Выходит, я рожу Филиппу еще двух сыновей? Итого будет три?
– А может быть, и дочерей, – спустила ее с небес на землю первая статс-дама.
– Дочерей – тоже неплохо, – подняла оптимизм у королевы ее камеристка. – Подрастут немного, и король выдаст их замуж за принцев. Вот и приобретет наше королевство еще двух друзей.
– А тебе, кормилица, доводилось видеть близнецов? Расскажи, если так.
Еще бы, конечно! И Меланда пустилась по волнам воспоминаний, погнавших ее во времена двух последних Людовиков и бросавших от границ Германии до Бретани, от Прованса до Нормандии.
Филипп, узнав новость, прибежал, упал на колени у ног жены и нежно обнял ее огромный живот.
– Голубка моя! Ты и сама не представляешь, какая это будет радость для всего королевства, если, конечно, кормилица не ошиблась.
– Что вы, государь! – замахала руками Меланда, стоявшая поодаль. – Ошибки быть не может. Слава богу, в этих делах я разбираюсь. Да и врачи, когда осматривали вашу супругу, сказали, что так и будет.
– Дай-то бог! А ведь и вправду, – Филипп пристально посмотрел на живот и внезапно рассмеялся, – если там всего один, то какой же он огромный! И как же он пролезет тогда…
Меланда хихикнула, прикрывая рот рукой, а у королевы заалели щеки. Улыбаясь, она проговорила:
– Вот видишь, а ты ругал меня, мой король…
– Да разве мог я знать тогда?… – зачастил Филипп. – Ведь торопился… я же такой… мне чтобы всё сразу и чтобы много… для королевства, для державы великой…
– Теперь у тебя будут трое сыновей. Сначала три принца, потом три короля. Вырастут – не стали бы такими, как Плантагенеты.
– Не станут, моя радость!
– Воспитай их, Филипп. Пусть доставляют тебе, мне и всем людям только радость.
– Обещаю тебе, моя королева!
И Филипп принялся целовать руки своей любимой супруге. Потом поднял голову, огляделся.
– Вам, троим, приказываю ни на шаг не отходить от королевы до самого дня ее родов!
Все трое молча склонили головы.
День родов наступил неожиданно. Меланда, услыхав крики роженицы, увидев заметавшихся в смятении повивальных бабок, побледнела, поднесла руки к груди.
– Господи, началось… Да не рано ли?…
Екнуло вдруг сердце у нее в груди, и она помчалась туда, где не своим голосом кричала Изабелла, суетились врачи, бегали слуги с бельем, водой, чем-то еще…
А неподалеку, в этом же коридоре, за дверями своих апартаментов ходил туда-сюда, ломая пальцы на руках и прислушиваясь, король Франции Филипп. Его друзья были рядом, кроме них – тамплиеры, рыцари, маршалы, придворные. Все ждали. Роды. Не шутка. Пронесся слух, что, по-видимому, родится двойня. Двери в коридор открыли, и все замерли. Вот-вот огласят долгожданную весть и послышится крик младенца… впрочем, нет, двух. А там – кто знает…