— А в Москве я буду с девочками переписываться, — повеселела Маша.
— Конечно. Может, и к нам кто-нибудь приедет.
— А тебе большую квартиру дадут? — спросила Маша, прикидывая, как разместить гостей. Наташку надо позвать обязательно.
— Да уж не двухкомнатную, ведь я как-никак генерал… Это вроде молочного зуба, — добавил Дед. — Он все равно выпадет, и лучше потерпеть боль, но вырвать его вовремя, чтобы новый рос прямо.
— Я потерплю, — сказала Маша и ушла к себе.
Записка Евгень Евгеньича лежала у нее в столе, дожидаясь Толича, который, похоже, не приедет никогда. Маша помнила ее наизусть, но перечитала пне раз. Ничего нового: список фильмов и плакатов, и в конце — «ключ под Сократом. Толич! Можешь сам убедиться. Я дошел до № 5. Не будь свиньей, дождись…». Продолжение легко угадывалось: дождись меня. Мол, вместе спустимся в подвал и пойдем дальше. Но одно коротенькое слово можно было уместить в уголке. Если Евгень Евгеньич залез на следующий листок, значит, написал еще по крайней море строчку.
Скорее всего, эта строчка и объясняла, как найти КАМЕНЬ.
Тот самый камень, который больше ста лет назад отодвинул миллионщик и контрабандист Никита Бобрищев, отправляясь в свой последний тайный поход к берегу моря.
Тот самый камень, из-за которого дул сквознячок, гасивший спички у Боинга.
Непонятно, как его разыскал Евгень Евгеньич. Не лазил же на карачках под партами, чтобы простучать стены подвала. Но — разыскал и первым после Бобрищева проник в катакомбы…
Весной и по осени, после ливней, в оврагах появляются размытые водой провалы. Их сразу же засыпают, чтобы не лазили дети. Если успеешь заглянуть в такой провал, увидишь тоннель с ровными стенами из сплошного изжелта-белого ракушечника. В Укрополе из него сложены все старые здания, от особняка Бобрищева до сараев. Ракушечник добывали столетие за столетием, пробивая в каменной толще тоннели и оставляя для опоры стены, чтобы свод не рухнул на головы шахтерам. Тоннели ветвятся и поворачивают в самых случайных направлениях, уходя то вниз, то вверх и там сплетаясь в новые лабиринты. Это и есть катакомбы. Никто их как следует не знал и не знает.
Сейчас ясно, что один из таких тоннелей вел из подвала бобрищевского особняка к берегу моря, где разгружались шаланды с контрабандным грузом. Маша поспорила бы на мотороллер против жевательной резинки, что при жизни миллионщик никому не открыл свою тайну. А когда летел с обрыва, было уже поздно. Наверное, в катакомбах и сейчас лежат ящики с истлевшим турецким табаком и бочонки с ромом.
Евгень Евгеньич дошел до какого-то № 5. Что это такое? Далеко или близко?
И другое время Маша дождалась бы, когда историка выпишут из больницы, напросилась бы с ним в
катакомбы. Мол, одному вам идти опасно, возьмите нас хотя бы у входа постоял, — Петьку, Боинга и меня. Но сейчас счет пошел на дни. Занятия в Академии разведки уже начались. Деда там ждут, и он все чаще спорит с мамой из-за переезда. В конце концов терпение у него лопнет, и Дед нажмет на маму, как умеет, по-разведчицки.
Нет, надо идти в катакомбы завтра же. Парты из подвала уберут (все-таки подозрительный этот пожарный!). Спичка Боинга уже не торчит в щели, раз Евгень Евгеньич отодвигал камень. Но стоит поводить у стены пламенем свечи, поймать сквознячок — и вход в катакомбы будет найден. Вот удивятся мальчишки!
Пришел Петька и, не заглянув к Маше, уселся с Дедом в саду. В открытое окно доносились их мужские разговоры:
— Николай Георгич, а «ПБ»?
— Устаревшая конструкция. Выстрел глушится, а лязг затвора слышен на пятьдесят метров.
— А «глок»?
— Ничего не могу сказать. Я, как и ты, видел его только в «Крепком орешке-2» у Брюса Уиллиса.
— А «МСП»?
— Вот он абсолютно бесшумный. Но конструктивно пистолетик никакой, вроде охотничьей двустволки.
Петька относился к Деду трепетно. Уговаривал но носить форму. Раз он генерал, считал Петька, то должен стоять с головы до ног в орденах и командовать уходящими за горизонт шеренгами бойцов.
К голосам в саду прибавился еще один — уверенный, басистый. Маша расслышала громкое: «Хозяева, можно к вам?» Потом незнакомец зарокотал, как прибой: «Ш-шу-р-ры, ш-шу-р-ры». Дед отвечал коротко, чаще всего «да», «да», потом сказал:
— Петр, иди к Маше, мы с тобой еще успеем поговорить.
Маша для скорости вылезла в окно. Ее-то Дед не отсылал. Да и Петька будет с ней, и получится, что приказ он выполнил: пошел к Маше.
Рядом с Дедом сидел человек в белой рубашке с черными погонами торгового моряка. Он тоже положил ноги на стол и дымил как паровоз, только не сигарой, а трубкой. Дед поглядывал на него и улыбался.
— Пускай остаются, я не против детей. — Моряк выпустил бублик дыма. — Ваши?
— Частично, — ответил Дед.
— Ну что же, — сказал моряк. — Эта якорная стоянка как раз для меня. Я поживу здесь немного. Человек я простой: ром, свиная грудинка, яичница — вот и все, что мне нужно. Да вон тот мыс, с которого видны корабли, проходящие по морю…
Маша с Петькой переглянулись: ничего себе! Ром ему с грудинкой! Моряк хитро улыбался.
— Отличная память, — заметил Дед и подмигнул Маше и Петьке. — Это же «Остров сокровищ»!
— Я вспомнил! Самое начало, когда появился Билли Боне! — обрадовался Петька. — Дядь, а вы так всю книжку и шпарите наизусть?
— От корки до корки, «племянник», — подтвердил моряк. — Из-за «Острова сокровищ» я и в море пошел. А было мне пятнадцать лет, ног как тебе.
Петька порозовел от удовольствия. Ему было тринадцать.
— Так мы договорились? — встал моряк и закончил фразой из книжки: — «Эй, браток! — крикнул он человеку с тачкой, — подгребай-ка сюда и помоги мне втащить сундук!»
Дед улыбался.
— Договорились, зовите вашего человека с тачкой. Где вы его оставили?
— На бензоколонке, ему надо шину подкачать.
— Не боитесь, что уедет с вещами? Моряк показал ключи.
— Принцип ограниченного доверия. У него мои чемоданы, у меня его ключи от машины… Кстати, где тут у вас питают? Раз в месяц даже удаву надо поесть.
— А это откуда? — спросил Петька. Изречение про удава тоже было похоже на цитату из книжки.
— Из личного опыта.
— Напротив бензоколонки есть кафе. Странно, что вы не заметили, — сказал Дед.
— Заметил. Только мне надоели провинциальные кафе. Хочется музыки, и чтобы официантка в белом кокошнике принесла полный обед, а не пепси с ватрушкой.
— Тогда идите в ресторан на улицу генерала Феклушина.
— Спасибо. Я не прощаюсь, — кивнул моряк и зашагал к садовой калитке, широко и твердо ставя ноги.
— Классная походочка. Моряцкая! — Петька втянул слюни.
Маша не знала, что и сказать.
— Дед, ты ему комнату сдал?
— Сараюху.
Сараюхой называли летний домик без фундамента. Прежние хозяева построили его, чтобы сдавать курортникам. А мама никогда не сдавала. Она не любила впускать в свою жизнь посторонних людей.
— Зачем, Дед?! — простонала Маша. — Мама очень расстроится!
— Не расстроится. Это не просто курортник, а покупатель на дом. Поживет, присмотрится, а как соберемся уезжать, купит. — Дед заглянул Маше в лицо и добавил: — Да не огорчайся так, Муха! Я уговорил шифровалыцицу из штаба военно-морских сил США, а уж с мамой как-нибудь полажу.
Маша убежала в свою комнату. Шифровалыцицу он уговорил! Небось психотехникой своей. И на маму посмотрит, как в тот раз на Иванова: «Вы ведь не хотели обидеть пианиста?» А из Иванова — «пш-ш», — как будто воздух вышел. Сломался Иванов, нахал и упрямец. И мама сломается. Маша не хотела, чтобы Дед управлял ею, как марионеткой!
— Я что-то пропустил? — заглянул к ней Петька. — Сидели, разговаривали, и вдруг ты сорвалась, как будто на тебя собак спустили.
— Он делает, что хочет! — не сдержалась Маша. — Это не его дом, в конце концов!
— Николай Георгич — генерал. Кому ж еще в доме командовать? — резонно возразил Петька. —
Маш, ты не обижайся, но я скажу. Вы с мамой жили без мужчины и сами стали, как мужчины. А теперь Николай Георгич приводит нас и норму.
— В норму?! А раньше мы были ненормальные? — вспыхнула Маша.
Петька усмехнулся:
— Когда у вас ночью персики трясут, ты выходишь гонять воров?
— Ну! Смотреть на них, что ли?
— А воров неизвестно сколько. И у них, может, ножи. И мешок. Мешок на голову, тебя — в багажник, и очнешься ты в гареме у какого-нибудь турка. — Петька так попугал ее и закончил: — Каждая нормальная девчонка в таких случаях папу зовет. И очень многие мальчишки. А ты не девчонка, не мальчишка, а мужчинка.
— Двоечник и трепло! — обиделась Маша.
— Некоторые люди, — напыжился Петька, — раскрашивают себе красками лицо, протыкают уши и вставляют в них блестящие предметы, а на шею вешают стеклянные бусы. И после этого считают себя не глупее нас, мужчин!
Маша задохнулась от обиды и сумела только жалко пискнуть в ответ «сам дурак». Зато когда первая растерянность прошла, она ловко съездила Петьку диванной подушкой. Вышло даже удачнее, чем хотелось, потому что заодно нашелся значок «Почетный разведчик». Сам Петька его и потерял дня два назад, рассматривая Дедовы награды. А теперь подушка ударилась о его физиономию с неожиданным костяным стуком, и Маше на подол как в фокусе отскочил похожий на брошку серебряный веночек со звездочкой. Такои же веночек, только пунцовый у Петьки на скуле.
— Поздравляю, теперь ты почетный разведчик, — съязвила Маша.
Не успела она договорить, как Петька, сцапав значок, выскочил в окно, с хрустом протопал по маминым гладиолусам и завопил:
— Николай Георгич! Вот он! За подушку булавкой зацепился!
И опять началось:
— Николай Георгич, а «кольт»?
— Николай Георгич, а «беретта»?
Потом заговорили о моряке.
— Билли Бонс. Забавный тип: врет без всякой необходимости, из одной любви к искусству, — заметил Дед.
— С чего вы взяли? — разочарованно спросил Петька. Моряк ему понравился.