Мои милые древние греки
Я не умею жить зимой.
Потому что родилась в чужой ностальгии. В ней нет зимы. Только иногда мелькает снег на виноградниках. Но очень редко. В следующем воспоминании виноград – уже вино.
Вино называется именем города – «Вечерний Кишинёв». Это самое лучшее вино. Но я его ещё не пробовала.
В детстве им не покупали сладкого петушка на палочке.
Поэтому, увидев на рынке петушков, они купили мне два.
За маму. И за папу. На́, радуйся, ешь. За наше несчастное детство. Без петушка.
«Их делают люди с немытыми руками!» – когда-то говорили им их родители, оттаскивая прочь от торговцев сладостями и оставляя детей в раздумье: почему немытыми? Разве их не машины делают?..
Представляю: машины всё сделали – и тут наступает час «человека с немытыми руками». Минута славы: он может перетрогать все сладости в мире. И оставить всех детей несчастными.
Иногда и меня пугали этим человеком, но потом спохватывались:
– О боже, я говорю как моя мама!
Мы гуляем по городу. Я иду посередине, они держат меня за руки. И говорят между собой.
– А помнишь, тут брусчатка была?
– Помню. А тут старинный завод стоял.
– Да, на за́мок похож был…
В их воспоминаниях всё очень сложно переплетено: начинается от забора, переходит в мелодию, мелодия цепляется за ветку, ветка тянется к фонарю, фонарь зажигается в сумерки.
В сумерки мы обычно сидим во дворе. Вокруг трансформаторной будки с надписью «Не подходи! Убьёт!» люди разбили сад. На железную решётку накинули плющ из дикого винограда, и трансформаторной будки почти не видно.
Уже осень, и запахи становятся острее. Мы по очереди кланяемся каким-то круглым цветам, чтобы уловить аромат.
Я спрашиваю:
– А как они называются?
– Не помню… Но они пахнут, как вход на Комсомольское озеро со стороны Дневного кинотеатра, где была каскадная лестница с разноцветными огоньками и этими цветами. И фонтанчиками под каждой ступенькой.
– Какой сложный аромат.
– А по-моему, они пахнут горячей от солнца пылью. Этот запах пыли во дворе, он преследовал всё моё детство на Таврической…
Его воспоминания всегда присыпаны этой волшебной пылью. А для меня лично флоксы пахнут флоксами. А Комсомольское озеро… Это что такое вообще? Это где?
– В Кишинёве.
– А давайте поедем в Кишинёв. Раз там так хорошо.
– Кишинёва больше нет, это уже другой город. Есть только название и этот цветок. Но он растёт и в нашем дворе. Никуда ехать не надо, нюхай. Хотя можно поехать в Париж.
– Зачем в Париж?
– Чтобы увидеть Кишинёв.
– Как это?
– Я сама этого долго не понимала – почему у меня там Кишинёв… А потом поняла: цвет! Они одинакового цвета. Тёмно-белого. А всё из-за ракушечника. И в Париже, и в Кишинёве дома построены из ракушечника.
– А что такое «ракушечник»?
– Ну, это такой камень. Из морских раковин.
Она хочет в Париж, чтобы увидеть Кишинёв. Дело в том, что красота любого города принадлежит Кишинёву. Кишинёв – это что-то вроде Древней Греции. Она есть, но её нет. А мои древние греки то и дело вспоминают, как брали Трою.
В этой Древней Греции в окна бьются персики и вишни – открываешь окна и впускаешь их в комнату. И когда в нашем городе наступает зима, то мои древние греки вздыхают: мол, там, в Греции, есть всё, а зимы нет. Воспоминания для них – это своего рода варенье на зиму. Мы его открываем и переживаем зиму.
Иногда очень хочется влиться в их беседу и добавить своё воспоминание, чтобы оно тоже тянуло за собой какие-нибудь лестницы и фонтаны…
– А помните кружку великана?
Гигантская красная кружка стояла на высоком доме, мимо которого мы каждое лето ехали на дачу. Это, как я поняла позже, была реклама какого-то кофе. Но мои древние греки говорили, что это кружка великана. И каждый раз я надеялась, что увижу обладателя этой необыкновенной кружки, и каждый раз расстраивалась, что великан уже выпил кофе и ушёл.
И я представляла, как он осторожно наступает на мост, потом на площадь, потом его нога застревает во дворе-колодце… Мысли о шагах великана всегда убаюкивали меня.
Но однажды кружка исчезла. Мне объяснили, что великан забрал её с собой. И кружка стала моим воспоминанием.
А ещё был слон.
– А помните, синий слон на детской площадке стоял?! Или он был серый?
Повисает пауза. Потому что слон ни за что не цепляется, а висит один, как дурак, в этой затянувшейся паузе.
Забираю слона обратно.
Чего его вспоминать? Если он так и стоит на детской площадке.
Слона я вспомнила, но воспоминанием он ещё не стал.
Но, возможно, когда я сама стану древним греком и встречу на каком-нибудь перекрёстке судьбы слона, то и со мной произойдёт воспоминание: горячая пыль поднимется столбом и смешается с ароматом «входа на Комсомольское озеро со стороны Дневного кинотеатра…».
– Знаешь, я не помню, как называются эти цветы, но они пахнут нашим садом во дворе, где была скамейка и стояла трансформаторная будка с дружелюбной надписью: «Не подходи! Убьёт!».
– Мама, это флоксы.
Для него флоксы пахнут флоксами. И ни один великан ещё не ушёл, забрав свою кружку.
История флористки
Ему лет тридцать. У него есть жена, сын. Он работает в каком-то офисе и желает уволиться. Каждое утро он встаёт в семь. А в шесть часов вечера, после работы, пьёт со мной кофе: в это время у меня перерыв.
Каждый раз он с усмешкой сообщает, что жена его скоро бросит. Я перевожу взгляд в чашку. Гадаю на кофейной гуще. Там какая-то муть. Кофе не врёт.
Я работаю в «Сказке» флористом. Этот цветочный магазин находится через дорогу от его работы. Он покупает у меня цветы своей жене, берёт с жёлтым ценником. «Цветы вчерашнего дня» со скидкой тридцать процентов. Раз в год он покупает одну большую свежую розу. Без упаковки. У жены день рождения.
Жена тоже заходит. Покупает рассаду и садовых гномов. Она заходит в магазин после работы с тяжёлыми сумками. Ставит их у кассы, и я от нечего делать разглядываю продукты: йогурт, апельсины, картошка, майонез, докторская колбаса-нарезка, свёкла, консервы, и в довершение всего она покупает и тащит на себе садового гнома. Звенит китайский колокольчик на дверях. Она ушла. Пятнадцать минут до остановки. Сорок минут на маршрутке. Восемь этажей новостройки. Неуютная квартира. Лариса и семь гномов.
Каждые полтора месяца в нашей «Сказке» идёт обновление. В магазин приезжает огромный фургон и несколько рукастых парней расставляют гномов по всем залам. Парни похожи на усталых папаш, которые привезли своих детей в детский садик. У этих детей всё время разные костюмы, разные шапочки. Ни один не повторяется. Кто-то держит грабельки. Кто-то поливает цветочки. Но вот лицо – одно на всех. Очень знакомое. Лицо старого ребёнка. И тяга Ларисы к этим существам вполне понятна: внешнее сходство с мужем и изначальное безмолвие.
Да, сначала её муж был скуп на слова, больше молчал. Она подозревала, что он думает, и, возможно, о ней. Но потом он начал говорить, причём много, и не с ней, писать в фейсбуке другим гномам и гномихам, флиртовать с флористкой и, самое главное, он возненавидел её голос. Сам звук. Он называл её Калиткой. Она, и правда, скрипела и начинала бить его сковородой по керамической голове:
– Я с тобой разведусь!
Она говорила не своим голосом. Не своими словами. Она исчезла с появлением этих слов. Внутри неё сидела толстая баба с бигудями, курила и диктовала ей слова в громкоговоритель. Сама же она была молодой и хрупкой. И постоянно собиралась его бросить. Оставить где-то. В каком-нибудь саду, парке. И пройти мимо. И не оживлять его больше.
…Однажды её муж купил сто роз. И подарил ей. Чёрный садовый гном положил букет и склонился над могилкой. Сына с собой не взял. Отвёз к бабушке.
Как флористу этот заказ достался мне. Я чередовала красные и белые розы, вплетала лаванду, и обернула букет в чёрный бархат.
Цветы были очень тяжёлыми. Он с облегчением положил их на землю. Жена была похожа на куклу в обувной коробке. Гроб оказался слишком большим. И мысль об этом свободном пространстве пугала его. Ему казалось, что она до сих пор на него сердится. Раньше, в минуты её гнева, он обычно задавал дурацкий вопрос:
– Я перед тобой виноват?
Она всегда отвечала «нет». Потому что если ответить «да», то дальше бы шёл вопрос: «В чём?». После чего был слышен только скрип.
Но Калитка сломалась.
Теперь лежит и молчит. Разве можно умереть в такой солнечный день? Ему казалось, что она просто лежит, что это пляж, что она сейчас откроет глаза и попросит не загораживать солнце. Он улыбался, пока она не стала уходить в песок.
Она сделала то, что обещала. Она его бросила.
Хотелось её вернуть. Вот именно эту, которая лежит в этой просторной коробке. Почему её не отдать ему? Она ведь никому не нужна. Ну сломалась, подумаешь. Посадить её на стул. Локти сложить на столе. Смотреть. Просто смотреть.
Родственники отвели его домой. На работе дали отпуск. Он каждый день звонил ей. Её телефон жужжал в соседней комнате. Забыла, думал он.
Он уволился с работы. Не навещал сына. И так и не сказал, почему она умерла: «Не буди только память во мне». Ладно. Мы три года пьём с ним кофе, и три года он рассказывает мне эту историю. Я слушаю его, а он спрашивает: выйду ли я за него замуж, когда он оформит все документы?
С документами были какие-то сложности. Поэтому Ларисе пришлось вернуться. И расторгнуть брак.
Оказалось, что убил он её ради меня. Точнее, только для меня. Для всех остальных Калитка просто отделилась от забора. И уехала с сыном в Ирландию.
Но ведь был же траурный букет, который я составляла. Роз было чётное число. Может быть, по дороге он сделал букет нечётным, выкинув одну розу? И подарил жене, которая уже купила билеты на самолёт.
Ему хотелось сложной композиции. Чтобы была Калитка и флористка, цветы и гномы.