н.
Поэзия — прекрасно. Но эти же общественники и радикалы, борцы и свободолюбцы, искренне пекущиеся о благе народном, искренне ненавидящие насилие, упорно тащат Абая туда, откуда он только что вырвался, — в гражданскую жизнь. Они не просто открывают ему, во всей полноте, мир Толстого и Тургенева, Некрасова и Салтыкова-Щедрина, они его просвещают, с тем чтобы он далее открывал людям глаза на правду, клеймил предрассудки, изничтожал феодалов-баев. Чтобы он сам далее просвещал народ, ибо только просвещенные люди способны сопротивляться насилию и отстаивать свои права.
Так Абай стал перед самым трудным выбором в своей жизни. Только что он написал, впервые обнаружив свое авторство, стихотворение «Лето», и хоть есть в нем капризный и глуховатый душевно бай, главное все же — великолепное торжество природы — «лето — солнечная пора!», совершенно равнодушной ко всяческим социальным расколам и несправедливостям.
Решать эту дилемму Абаю придется все оставшиеся годы жизни.
Одно дело — заступничество за слабых и сирых, Абай занимается им готовно и бескорыстно, выступая ходатаем за соотечественников перед чиновниками, присланными из Петербурга, да и междоусобицы решая. Никаких должностей у него нет, однако же именно к нему обращаются в трудных случаях, он становится чем-то вроде третейского судьи, неподкупного арбитра, чье последнее слово бесповоротно даже для недругов.
Бесспорный авторитет Абая, как и его тесное знакомство с поднадзорными ссыльными, немало беспокоили колониальную администрацию. Имея в виду его необыкновенную популярность, на прямые полицейские действия семипалатинский губернатор и его сотрудники не решаются, однако же всячески отделяют Абая от Михаэлиса, Леонтьева и других, а также перлюстрируют корреспонденцию. «Имею честь просить Ваше Превосходительство, — обращается директор семипалатинского департамента полиции к Степному генерал-губернатору, — не отказать в распоряжении о препровождении мне в подлиннике задержанного Аркатской почтово-телеграфной конторой письма, отправленного из г. Кокчетава, Акмолинской области, 7 марта с. г. Кошегуловым на имя Ибрагима Кунанбаева». Разрешение было дано, правда, потом автор запроса характеризует Абая как «человека умного, не фанатика, благонадежного и не способного вмешиваться в какие-либо интриги мусульманских заправил». Этот самый Кошегулов, оказывается, всячески соблазнял Абая идеями панисламизма.
Ну да не в том дело. Отстаивать права народные — святое дело, просвещать — тоже, даже противоправительственные разговоры можно вести, а уж сочувствовать судьбе гонимых — тем более, но ведь с поэзией это несовместимо. Или все-таки совместимо? Не только Абаю, всей мировой художественной культуре рубежа веков пришлось так или иначе отвечать на этот вопрос.
Между тем подрастали сыновья Абая — Абдрахман, Акылбай, Магавья. Всех их он отправил учиться в русскую школу, а средний, Абдрахман, поступил потом в Михайловское артиллерийское училище в Петербурге. Но в отцовстве Абай был несчастлив. Еще в столице, с ее сырым и промозглым воздухом, Абдрахман заболел туберкулезом, несколько месяцев, почти всю первую зиму своих университетов, провел в лазарете, затем отправился в одесский военный госпиталь, далее на Кавказские воды. Училище Абдрахман все-таки окончил и даже был отмечен начальством. «Характера довольно ровного, добродушного и самостоятельного, — гласит выпускная аттестация. — Развитие и умственные способности хорошие. К службе относился в высшей степени добросовестно и принятые порядки, предъявляемые требования и приличия всегда старался соблюдать. С товарищами жил дружно, а с некоторыми даже очень близко сошелся. Благодаря своему некрепкому сложению и двукратным вследствие этого отпускам он немного отстал по строю от товарищей, но при его добросовестном отношении к службе он сумеет вознаградить упущенное и будет исправным офицером». С такой характеристикой Абдрахмана с охотою зачислили на службу в Ташкентскую крепостную артиллерию, затем перевели в звании поручика в Верный. Профессия ему по душе, он готовится к поступлению в Артиллерийскую академию, но неизлечимая по тем временам болезнь добивает его. Абай шлет угасающему сыну отчаянные поэтические послания:
Ты услышь, о Господь,
Вздох молитвенный мой.
Дай мне страх побороть,
Ниспошли мне покой.
Я не пишу, а слезы лью.
Ты видишь — в горести мой дом.
Иссякли силы, я стою,
Как перед смертным рубежом.
Что сказать, когда в тоске
Молкнет речь на языке?
Как писать, когда перо
Замерло в моей руке?
Молитвы не были услышаны, и когда Абдрахмана — Абиша в двадцатисемилетнем возрасте не стало, Абай написал поминальный лирический цикл, а потом, будто примирившись с неизбежным и философически угадывая в конце даже самого близкого человека обещание новых начал, — удивительное стихотворение, в котором смертная тоска превозмогает самое себя:
Когда станет длинною тень
И закат прохладно багрян,
И путь, завершая день,
Шагнет за дальний курган, —
Запечалюсь я в тишине,
Овладеет вечер душой.
Вечерний сумрак в огне.
Жизнь — вся уже за спиной.
Но вот финальная строфа, где возникает образ иных далей, где завершение перетекает в продолжение:
Средь пшеницы в поле — полынь.
Поле жизни мудро пройди.
Скажи печали: остынь!
Умри, как странник, в пути.
(«Остывающую печаль» надо, конечно, оставить на совести переводчика — А. Глобы, пожертвовавшего рифмы ради даже не поэтическим, но обыкновенным здравым смыслом.)
Абая, однако, ждал новый удар. Следом за Абдрахманом от той же болезни гибнет младший его сын, как и он, сочинитель-акын Магавья. Этой беды стареющий мудрец, поэт и музыкант уже не перенес. Он и сам давно и сильно нездоров, но теперь словно иссякла могучая некогда воля к жизни.
Абай Кунанбаев умер 23 июня 1904 года и похоронен в родном своем урочище Жидебай. Сейчас там стоит мавзолей, а тогда на месте последнего его упокоения выложили небольшой четырехугольный памятник из саманного кирпича.
Вот, собственно, и все, что можно узнать из первой биографии Абая. Это немало. Не только линия жизни выстроилась, не только факты очистились от слухов, но и болевые точки поэзии обнажились. К тому же Кикитай Исхаков, совместно с сыном Абая Турагулом, составил первый сборник стихов поэта. Он вышел в Петербурге в 1909 году. Сборник очень неполный, да и последнюю авторскую волю часто нарушающий — варианты составители не сверяли. И все равно дело было сделано большое — лишь в устной передаче существующие, разрозненные строки сложились в подобие системы. Мир Абаевой поэзии предстал именно как мир, обретая, пусть смутные пока, формы.
Уже читателя этой тонкой книжицы, а тем более последующих, все более и более полных изданий, должна была задеть удивительная многогранность творческой натуры автора. Облик его упрямо не желает застывать в бесспорной неподвижности, он постоянно плывет, упрямо избегая ясности очертаний.
Абай — это Протей.
Просветитель, факелоносец, философ?
Ну конечно. Абай на самом деле трагически переживал судьбу соотечественников, пребывающих во тьме невежества и оттого так легко становящихся жертвами самого низкого обмана и корысти.
Я презрел познанье, юноша пустой.
Видел пользу в нем, но шел стезей другой.
Возмужал — наука из-под рук ушла.
Поздно к ней ты устремился, разум мой!
Но также очарованный странник, беспечный любовник, находящий пьянящую радость в женской красоте:
Белый лоб — серебро, чей тонок чекан,
Он глазами лучистыми осиян.
Гибок стан и высок.
Гнет его ветерок.
Ты бела, словно снег.
Ты нежна, как цветок.
Угадываются звуки старой поэзии, от самой Песни Песней до Фирдоуси и Низами.
Абай, Некрасов степи, неуклонно и даже беспощадно обнажающий социальную несправедливость, ненавистник богатых и печальник бедных?
Ну да, конечно, публицистическое начало его поэзии несомненно, гражданственный дух высок и насыщен.
О казахи мои! Мой бедный народ!
Жестким усом небритым прикрыл ты рот.
Кровь на правой щеке, на левой — жир…
Где же правда? Твой разум не разберет.
Но он же — бескорыстный ценитель словесного узора, бегущий всякой актуальности и влюбленный в красоту созвучий:
Коран с хадисам славны вязью слов,
В них мысль узорно вплетена в реченья,
Когда б не рифмы, не соблазн стихов,
Пророки бы молчали без сомненья.
Наставник, учитель народа?
Естественно. «Не для забавы я слагаю стих…» — в разном оформлении камертоном звучит эта максима в стихах Абая.
Но полемически опровергают ее строки и звуки, которые пишутся и извлекаются, словно бы как раз для забавы — пейзажная лирика, времена года, цокот копыт, стремительный полет беркута. Припоминается Томас Манн, оборачивающийся своим чередом на столь ценимого Абаем Гете: «Тяжкая жизнь? Я художник, то есть человек, который хочет развлекаться, — не надо по этому поводу напускать на себя торжественный вид. Правда, все дело в уровне развлечения: чем он выше, тем больше тебя поглощает это занятие. В искусстве имеешь дело с абсолютным, а это тебе не игрушки. Но все-т