На утро мама повела меня в диспансер. Пока мы сидели в очереди, она наслушалась от разных теток столько дифирамбов в адрес Божко, что чуть успокоилась насчет его человечности и профессионализма.
Божко по-приятельски встретил нас. Впрочем, увидев, что мама расположилась на стуле, он мягко выпроводил ее:
— Пускай мамочка подождет в коридоре… Мама с недовольным видом удалилась, мы остались вдвоем.
Я думал, Божко примется выпытывать у меня подробности субботы, а Артур Сергеевич начал с расспросов о моем детстве. Его почему-то зацепило, что я родом из Краснославска. Он тут же попросил подробнее рассказать о городе и школе, где я учился. Потом Божко поинтересовался, скучаю ли я по старым приятелям, и я с удивлением признался себе и ему, что уже не особенно. На вопрос, много ли у меня друзей, я сначала ляпнул: "Много", — после чего меня точно кипятком ошпарило мое непреднамеренное, но от этого не менее чудовищное предательство в Детской комнате милиции. Я больше не имел никаких друзей…
— Я спросил что-то неприятное? — Тон Божко был участливый, извиняющийся.
— Нет, — я справился с волнением, — просто я хорошенько подумал и понял: друзей у меня нет.
Божко пожал плечами, мол, на нет и суда нет, и переключился на мои увлечения: собираю ли я марки, значки, спичечные коробки, посещал ли какие-нибудь спортивные секции? Я сказал, что коллекционированием никогда не страдал, в третьем классе месяца два ходил на авиамоделирование. Но чтобы не выглядеть рохлей, прибавил, что у меня второй разряд по боксу.
Честно говоря, Артур Сергеевич больше напоминал не врача, а попутчика-пенсионера, которому интересно все: какие предметы в школе мне нравятся, люблю ли я читать, что за фильмы я смотрел?
Насчет школы я отделался историей, биологией и физкультурой. При этом я оценил деликатность Божко — он ни разу не спросил о моей успеваемости. С книжками получилось неловко, я в последнее время совсем не читал, но чтобы не оставить Божко без ответа, почему-то взялся пересказывать недавно увиденный гонконгский боевик с Брюсом Ли.
Вскоре я понял, что вместо сюжета как-то излишне подробно описываю драки. Божко, не перебивая, слушал и улыбался, а я начинал потихоньку заводиться из-за того, что никак не мог отделаться от фильма, только глубже увязал в нелепых деталях: кто что сказал, кого ударил.
Я уже был не рад, что связался с этим чертовым Брюсом Ли, но остановиться не получалось, я пытался как-то спасти положение, но лишь изнурительно топтался на месте. От злости у меня затряслись руки. Чего доброго, Божко действительно мог подумать, что я ограниченный, скучный человек без друзей — книжек не читаю, смотрю дурацкие фильмы, о которых даже нормально поговорить не могу, и на бокс я, наверное, пошел, потому что меня все дразнили!
Внимательный Божко тут же заметил, что со мной неладно.
— Почему ты злишься, Герман? — спросил он. Без подвоха, но как-то по-особенному, будто он что-то про меня понял, но пока еще не хочет сообщать, что именно.
— Я не злюсь! — несколько резковато ответил я.
Божко не подал вида.
— Не получается пересказать фильм? — проницательно предположил он.
— Все получается! Просто фильм какой-то идиотский!
— Да и шут с ним, — отмахнулся Божко. — Ты мне вот что ответь… В видеосалоны часто ходишь?
— Не знаю… — Я задумался. — Часто.
— И что предпочитаешь? Какой, — он потер пальцами, словно растирал слово в труху, — жанр?
— Боевики смотрю, ужасы. Иногда комедии… Эротику я решил не упоминать. Не потому, что это была область интимного. Я не особо часто смотрел такие фильмы, раза три-четыре. Какой смысл в эротике, если ты все равно сидишь в зале и вокруг люди?
Божко подошел к белому медицинскому шкафчику у стены:
— Хочу показать тебе одну штуку. — Он распахнул дверцу шкафа и принялся рыться на полках.
Раздались странные звуки, точно Божко передвигал тяжелые трехлитровые банки с консервацией. Закралась дурацкая мысль, что там вовсе не обычные банки, а стеклянные туловища с насаженными головами…
Умом я понимал, что все это чепуха. Но сразу появилось какое-то нехорошее ощущение, словно бы о мое встревоженное сердце заколотил трескучими крылышками ночной мотылек. Я даже чуть привстал со стула, чтобы заглянуть в шкаф. Ничего угрожающего я там не заметил — книги, папки, бумаги. И никаких голов и банок с консервацией…
— Вот. — Божко повернулся ко мне и прикрыл локтем дверцу. — Нашел!
Между его указательными пальцами была натянута аптечная резинка, продетая сквозь небольшой картонный кружок белого цвета.
— Иди сюда, — пригласил Божко.
Ноги почему-то сделались ватными, и во рту появился пряный железный привкус — так бывало раньше, когда меня вызывали к доске, а я не знал урока. Я поднялся и подошел к Божко.
Артур Сергеевич поднял пальцы с резинкой на уровень моих глаз:
— Знаешь, что это такое?
На одной стороне кружка была сидящая женская фигурка — пустотелый черный контур. С обратной стороны я заметил что-то вроде мужского лица — глаза, клякса усов — более подробно я не успел рассмотреть — Божко, опустив руки, стал быстро поворачивать кружок вокруг диаметра.
— Называется тауматроп. Довольно-таки старое изобретение, разве только название позднее. А первые тауматропы еще в Древнем Китае были. Эффект основан на оптической иллюзии… — Из туго перекрученной резинки уже полезли червеобразные аппендиксы и грыжи, Божко снова поднял игрушку на уровень моих глаз. Кружок он заблаговременно прикрыл пальцами.
— На разных сторонах круга находятся два рисунка. При быстром вращении они совмещаются в одно изображение… — Божко развел пальцы, так что резинка натянулась. — Смотри. Это как мультики…
Он отпустил круг. Из пальцев точно выпорхнула и отчаянно заколотила крыльями капустница, замершая на одном месте. Бабочкино мельтешение сразу же сложилось в картинку. Полый контур сидящей женской фигурки налился бесстыдным содержимым. То, что я принял за усатое мужское лицо, было наготой. Глаза оказались грудями, короткая щеточка усов — лобком. Передо мной в позе "семерки треф" сидела голая девица. Нарисованное тело будто сотрясалось от мелкого хохота. Картинка даже не мерцала, а моргала, круглая, живая, похожая на выпученное совиное око.
К этому болезненному, мучительному подмигиванию примешался навязчивый стрекот невидимого кинопроектора…
Сумасшедшая рябь кружения парализовала глаза. Через секунду уже казалось, что картинка неподвижна, а дергаются только мои взбесившиеся веки, быстрые, как взмахи колибри. Кружок вдруг остановился и, помедлив, завертелся в другую сторону. Уменьшенная частота сделала изображение совсем невыносимым. Картинка источала злые пульсы. Эта мерцающая дрожь передалась телу. Меня начало мелко трясти. Рот наполнился слюной, сглотнуть которую никак не получалось — корень языка онемел…
Не знаю, сколько прошло времени. Наверное, совсем немного. Перед моими глазами все еще порхала капустница, но медленные крылышки словно устали ткать изображение. Вращение прекратилось, раздетая девица исчезла, я видел лишь белый картонный кружок, напоминающий бельмо…
Я все так же стоял перед Божко, только он руками придерживал меня за плечи. Тауматроп болтался на одном пальце, точно оборвавшаяся резинка на рогатке.
— В порядке? — чуть напряженным голосом спросил Божко. — Присядешь?
Он подвел меня к стулу и усадил, проверив, что я оперся на спинку. Потом достал из кармана носовой платок, протянул мне и жестом показал, что нужно утереться. Я промокнул слюну с подбородка.
— Вот такой тауматроп… — Божко нахмурился. — А что за мультики ты увидел в ту субботу?
До меня с небольшим запозданием дошел смысл его вопроса. Я промолчал, чувствуя, как от волнения тлеют уши, заливаются огнем щеки.
— Не хочешь говорить? Я мотнул головой.
— Боишься? — уточнял Божко. — Почему?
Я не боялся. В моем признании не было необходимости. Если Артур Сергеевич заранее знал о событиях в Детской комнате милиции, все это удивительное попадание с мультиками превращалось всего лишь в жестокий врачебный трюк. Но если допустить, что Божко понятия не имел о Разумовском и его тауматроп с голой фигуркой чисто случайно оказался созвучен моему недавнему кошмару, то история о диафильме ничего бы не прояснила. Даже наоборот…
— Ну, давай я расскажу, — неожиданно предложил Божко. — А ты меня поправишь, если я ошибусь. Согласен? Дело было так. Последние пару месяцев ты себя неважно чувствовал. Голова болела, отвлекался на уроках. Причем не просто отвлекался, а как бы отключался. Щелчками. Раз — и пол-урока прошло. Бывало такое?
— Бывало, — послушно кивнул я.
Такого со мной вроде не случалось. То есть от скуки я частенько забывался: вроде до звонка еще минут двадцать, в окно посмотришь, задумаешься, а вот уже и перемена, но без каких-то особенных "щелчков"…
— Настроение держалось пониженное. С родителями и приятелями вздорил, без повода раздражался. Успеваемость в школе упала. И вот в субботу по дороге в видеосалон либо на обратном пути после фильма ты вдруг ощутил очень странное незнакомое состояние. Так?
— Так. — Я решил пока во всем соглашаться с Божко, чтобы понять, к чему он ведет.
— Мир вокруг тебя как-то исказился, возникли странные запахи, звуки. Резко изменилось зрительное восприятие… Верно?
— Верно, — настороженно согласился я.
— А потом ты очнулся в больнице.
— Очнулся, да…
Божко помолчал, затем синхронно положил обе руки на стол, будто поставил двоеточие:
— Я не собираюсь уточнять подробности того, что именно произошло. Задам лишь несколько простых вопросов, а ты говори "да" или "нет". То, что ты увидел в таком измененном состоянии, тебе не понравилось?
— Нет, — честно ответил я.
— Тебя это испугало?
— Да…
— Ты думаешь, что если кому-то расскажешь об этом, то все повторится заново?
— Да…
Разумеется, именно так я не считал. Хотя бы потому, что не до конца понимал, о чем говорит Божко. Артур Сергеевич в разговоре со мной темнил. Я тоже предпочитал благоразумно помалкивать о Детской комнате милиции…