Глава первая
Зима кончилась, и гусеницы снова принялись переползать дорогу[99]. Целый год я провела, собирая народные сказки. Я была счастлива, но приходилось помнить, что средства, отпущенные на исследование, не безграничны, а я еще не приступала к худу.
Поэтому однажды утром я направила стопы в Луизиану, а точнее, в Новый Орлеан.
Сегодня, как и в старые времена, Новый Орлеан – столица худу. Здесь великие колдуны соперничают с гаитянским жрецами, сохраняя в обрядах силу, привезенную из Африки.
Истоки худу
Худу, или вуду, как говорят белые, исповедуется в Америке со всем жаром, со всем восторгом запрещенной веры. Тут и там рассеяны тысячи его тайных служителей. Оно, как христианство, умеет приспособиться к месту, принять в себя то, что близко по духу: африканское огнепоклонничество воплощается в свечах у алтаря на христианский лад, вода наделяется священными свойствами, как у баптистов. Вера в магию старше письменности, никто не знает, когда она зародилась.
Мы говорим, что вуду было в начале всего. Шесть дней Бог тайными словами и заклинаниями творил мир со стихиями верхними и нижними. На седьмой он прилег отдохнуть. Когда же настанет восьмой день, Бог снова примется за сотворение мира.
Человек был сотворен лишь к середине пятого дня, а может, и вовсе на шестой. Он не может знать, как что сделано. Царства рождаются и гибнут, а он все смотрит то ввысь, то в недра земли, надеясь застать Бога за работой, увидеть десницу Его, дознаться тайн, научиться творить самому. Но никто еще не видел ни десницы Божьей, ни даже одного ее ногтя. Одно поняли люди: Бог сделал так, что всему на свете приходит конец, кроме камней. Камни Бог творит для памяти. Когда он хочет, чтобы люди запомнили его заповеди, то воздвигает Себе гору и с нее громовым голосом объявляет Свою волю.
Моисей был первым человеком, кто выучил за Господом слова, наделенные силой. Сорок лет понадобилось ему, чтобы выучить десять слов. И он создал десять казней египетских и десять заповедей. А еще Бог подарил ему Свой волшебный жезл и дал узреть часть славы Своей. И Моисей, окруженный божественным мраком, был, подобно Господу, невидим для людей. Но никогда бы не стоять Моисею перед Неопалимой купиной, если бы он не женился на дочери Иофора. А Иофор был великим хунганом[100]. Он сразу понял, что Моисей может владеть силой, и даже предчувствовал его появление. Поэтому он принял Моисея, увенчал его и научил всему, что знал сам. И Моисей превзошел Иофора. Воздев жезл, он вывел иудеев из плена фараонова, и фараон ничего не смог поделать. Он говорил со змеем, живущим в норе у подножия престола Господня. У Моисея был огонь в голове и туча во рту. Змей научил его творящим словам Господним, словам деяния и словам послушания. Многие люди думают, что творят, но на самом деле они лишь меняют то, что уже сотворено. А Моисею Бог позволил творить. И была у него такая сила, что он сотворил восемь крылатых ангелов, которые разъяли гору, погребли его в трещине и запечатали могилу.
И со времен Моисея цари и короли носят жезл как знак власти. Но это по большей части притворство, потому что ни один король не имеет той силы, что заключена в единственном из десяти слов Моисеевых. Потому что Моисей сотворил народ и книгу – тысяча миллионов страниц не вместит того, что сказано в этой книге.
Потом, когда луна притянула тысячу приливов, родился Соломон и в должный срок стал мужчиной. Царица Савская в своей земле почувствовала его силу и явилась слушать его и говорить с ним.
Она была эфиопкой, как Иофор, и обладала великой силой. Она охотно одаривала Соломона, ведь в золоте у нее не было недостатка: она сама творила его при помощи особых слов. Но она жаждала и в своей стране не могла утолить этой жажды. Она послушала совета говорящего перстня, пришла к Соломону, и источник в его саду утолил ее жажду. В благодарность она передала Соломону свою мудрость и подарила ему свой перстень. И Соломон построил комнату с потайной дверью и каждый день запирался в ней и говорил с перстнем. Разговоры эти он записал в книгах.
Так некогда рассказывали старики, а теперь мы.
В те давние времена хунган по прозванию Кровавая голова ухватился за корень, уходящий в середину земли, в те времена жив был Колоброд. Об этом рассказывали старики, но они говорили на обычном человеческом языке, и никто их не знал, кроме таких же стариков.
Никому в точности не известно, сколько тысяч сердец в Америке согрето огнем худу, потому что богослужение творится втайне. Америка живет по закону другого Бога, и люди скрывают свою веру – брат от сестры, муж от жены. Никто не скажет, где начинается худу и где заканчивается. Знающий говорит лишь с тем, кто хочет и может услышать.
Потому столь нелепы оргии вуду на сцене бродвейских театров и на страницах дешевых книжек. Посвященные хранят молчание. Худу – не пляски под бой барабана. Худу – не суеверия глупых туземцев.
Однажды я разговорилась с миссис Рэйчел Сайлас из Сэнфорда, что во Флориде, и спросила, не знает ли она хорошего хунгана.
– Неужели ты веришь в эти сказки, девочка? Разве человеку такое под силу? – она засмеялась, что было, пожалуй, лишним. – Я, сколько себя помню, слышу эту болтовню про колдовство. Ну и что? Мне никто навредить не может, если только яду не подмешает.
– Напрасно вы так уверены, – значительно сказала я. – На человека можно чары навести. Я такое видела.
– Правда? Ну, как знать. Может, и бывает какая-то там порча… Мне хорошие люди – то есть понимающие – говорили, что бывает. В общем, лучше, конечно, поосторожнее…
– Да уж. Я вот видела женщину со скорпионами в животе.
– Такое можно наслать, это точно. Кое-что наслать можно. У одной женщины в животе была большая черепаха, и прямо видно было, как она внутри шевелится. А раз в день она переворачивалась, и тогда бедная так кричала – за милю слышно было. Панцирь жесткий, он ей все внутренности раздирал. Потом она совсем заболела и умерла. Я знала, и кто навел, и как он это сделал: на джоне-прыгунке[101] колдовал.
Миссис Уайни Уайт, соседка, слышавшая наш разговор, подхватила:
– И я такое видела. У одной женщины соседская курица разрывала грядки. Женщина ей ногу сломала, а сосед в отместку навел порчу. Когда она заболела, я ее родным сразу сказала, что это колдовство. Они не поверили и вызвали врача, а от него в таких делах никакого прока, может даже хуже сделаться… – миссис Уайни замолчала и тревожно кивнула в сторону окна.
Рэйчел понимающе кивнула в ответ:
– Подслушивает…
– Кто? – спросила я.
– Да есть тут одна, нехорошими делами промышляет. Она даже на меня хотела порчу навести, только не вышло. Я большого Джона с собой ношу[102] и каждый вечер рассыпаю перед входом горчицу.
– Есть еще способ! Она ведь и ко мне все ходила, хотела что-то во двор подкинуть. Знаете, как я ее отвадила? Зарыла у калитки одну вещь, через которую она переступить не может. Она уж несколько раз пыталась, а ходу нет.
– На твоем месте, Рэйчел, я бы ее совсем отсюда выжила.
– Знать бы как!
– А ты следи: когда она выйдет со двора, сыпь ей вслед соль. Сделаешь так девять раз – сбежит как миленькая. В Джорджтауне[103] одну женщину просолили, и она так далеко уехала, что по пути мебель в фургоне рассохлась. А тебе-то, Зора, зачем двухголовый доктор? Кто-то в тебя старым башмаком бросил[104]?
– Да нет вроде. Просто хочу сама научиться колдовать.
– Ох, девочка, лучше не ввязывайся. В этом деле понимать надо, иначе себя погубишь. Но вообще мы с Рэйчел кое-кого знаем, она бы могла тебя научить. Она не как другие мамбо[105], она только добро делает. Навести порчу, чтобы у человека зубы сгнили, или напустить в живот всяких тварей – это ни за какие деньги.
Так я попала в ученицы к Эулалии, которая работала в основном по любовным делам.
Это была женщина среднего роста с очень темной кожей и густыми бровями. Ее приземистый домик стоял среди карликовых пальм и дубков, и вид у него был довольно безрадостный: ни цветов во дворе, ни краски на стенах.
Эулалия – как присушить мужчину
Однажды к ней пришла женщина и попросила привязать к ней мужчину.
– Кто он?
– Джерри Мур. Я знаю, что нравлюсь ему, но его жена приворожила, корни зарыла. Никак он от нее не отделается, а то мы бы давно поженились.
Какое-то время Эулалия сидела молча и размышляла. Потом сказала:
– Я, конечно, христианка, и мужа с женой разводить не по мне. Но раз она зарыла корни, чтобы его воли лишить, значит, освободить его не грех. Где они живут?
– В Янгс-куортерс, третий дом от начала улицы.
– Бывает так, что оба надолго уходят?
– Еще как! Он работает как лошадь, а она весь день где-то шляется, это просто стыд какой-то.
– В следующий раз, как она уйдет, скажешь мне, и я все устрою. Деньги убери, пока работу не сделаю, не возьму.
Через пару дней посетительница вернулась и сообщила, что постылая жена ушла рыбачить. Эулалия отослала ее домой и надела башмаки.
– Возьми миску с солью и лимон, – велела она мне. – На бумажке девять раз напиши имена Джерри и его жены. В лимоне, с той стороны, что крепилась к ветке, сделай дырочку, насыпь туда пороху, бумажку туго сверни и сунь туда же. Лимон и соль бери с собой, и пойдем.
Придя во двор к Джерри Муру, Эулалия огляделась, долго смотрела на солнце, а потом указала мне место:
– Выкопай тут ямку так, чтобы на закате на нее падал свет, положи лимон запиской вниз и зарой.
Я принялась копать, а Эулалия прошла к задней двери дома. Когда я закончила, дверь была уже открыта, и мы вошли в кухню. Эулалия огляделась и нашла черный перец.
– Подыми верх у плиты.
Я подняла, и она бросила в топку немного перца. Потом мы прошли в соседнюю комнату, служившую одновременно спальней и гостиной. Эулалия взяла миску с солью и принялась «солить» комнату. В каждый угол бросила по щепотке, проговаривая:
– Ссорьтесь-ругайтесь, пока не разбежитесь.
Еще «посолила» под кроватью. На все это ушла минута или две, не больше. Потом мы вышли, закрыли дверь и поспешили прочь. В субботу вечером Эулалия получила деньги за работу, а в воскресенье принялась наколдовывать свадьбу.