Тернер и Мари Лаво
Переместившись в Новый Орлеан, я снова стала искать колдунов. Мне посоветовали поспрашивать в Алжире, это западный пригород по ту сторону реки. Я нашла немало гадалок, торговавших по почте обычными причиндалами колдовского дела, – ничего особенного, но все они упоминали некую Мари Лаво. Я решила разузнать о ней побольше, но люди говорили разное. Из этого разного, впрочем, складывалась очень любопытная картина. Многие упоминали Vieux Carré[106], Французский квартал, где она жила и умерла. Я отправилась туда.
В Кальбидо[107] обнаружился написанный маслом портрет великой колдуньи, ее имя упоминалось в путеводителях по Новому Орлеану, но мне пришлось немало побродить и поспрашивать, прежде чем я узнала, что есть хунган по имени Люк Тернер, называющий себя племянником Мари.
К тому времени я успела отучиться у пяти двухголовых докторов и с каждым прошла обряд посвящения. Я попросилась к Тернеру в ученицы. Он был очень холоден – кажется, и говорить со мной не хотел. Тернер сознавал свою силу и ни в ком не нуждался.
Он отказал мне, и кроме безразличия в его голосе звучало недоверие. Тернер всматривался мне в лицо, словно хотел прочесть тайные мысли.
Это можно понять: в Новом Орлеане действует закон против гадалок, колдунов и прочих, а меня он видел первый раз. Он отговорился тем, что ждет кого-то, и ушел в другую комнату. Потом вернулся и стал грубить мне, надеясь, что я уйду. Я не ушла. Тогда он заломил невозможную цену за учебу. Я не ушла и стала торговаться. Он только что взашей меня не вытолкал, но я оказалась упорней. Я приходила еще трижды, прежде чем он ко мне потеплел и рассказал про Мари Лаво: я хотела узнать, правда ли она была так сильна. Тернер развеял мои сомнения.
Мы сидели в теплом свете очага, топившегося углем.
– Время шло и касалось творений Божьих. Моисей видел Горящую купину, Соломон колдовством добыл великую мудрость. А в Новом Орлеане жила женщина по имени Мари Лаво.
Она родилась второго февраля 1827 года. Кто не верит, может посмотреть церковную книгу в соборе Людовика Святого. Ее родители были не женаты, отца звали Кристоф Глапьон.
Как многие квартеронки[108], Мари была красавицей. Все вокруг говорили, что уж она-то не станет мамбо, подобно матери и бабке: она обожала балы и кружила головы поклонникам. Но Александр, великий хунган, почувствовал в ней силу и позвал в ученицы. Мари не хотела, ей нравились танцы и амуры, но однажды к ней в спальню приполз гремучий змей и заговорил с ней. Мари стала ученицей Александра и скоро была уже сильней его. А змей остался с ней на всю жизнь. У нее был дом на улице Святой Анны, куда приезжали люди со всей Америки. Даже королева Виктория как-то попросила помочь и прислала в награду кашмирскую шаль и деньги.
Белые говорят, что она каждую неделю устраивала пляски на площади Конго, и якобы это был ритуал. Никто там не колдовал, конечно, просто люди веселились. Били в барабан ослиной костью и плясали, как на Гаити. Худу не любит лишних глаз. В первую пятницу месяца Мари устраивала сходку, где люди плясали, ели рис и гамбо с креветками. Белые приходили посмотреть и думали, что видят все. А это были просто пляски.
Полицейские столько слышали о Мари, что решили посадить ее в тюрьму. Пришли к ее дому на улице Святой Анны. Сперва зашел один. Мари протянула к нему левую руку, и он начал кружиться на месте. Его потом под руки уводили. Тогда зашли двое. Она их заставила бегать и лаять по-собачьи. Четверо зашли – она их заставила передраться дубинками. Наконец пришли все, сколько их было в участке. Постучали в дверь. Мари не глядя знала, кто это. Подошла к алтарю, кое-что сделала, и они все уснули у нее на крыльце.
Каждый год накануне дня Святого Иоанна[109] она устраивала большой праздник на озере Поншартрен. Это ведь еще канун летнего солнцестояния, в это время Солнце дает особую силу и требует особого служения. Тогда и играют на особенном барабане: на бочку натягивают коровью шкуру и бьют челюстной костью. Некоторые говорят, что человеческой, но я думаю, болтают. Там, наверное, ослиная челюсть или коровья.
Мари соблюдала день Святого Иоанна, потому что была католичкой, и еще из-за худу. К празднику все готовили ее приближенные, а сама она девять дней никому не показывалась. Потом большая толпа взывала к ней, и она подымалась из озера, а на голове у нее горела большая свеча для причастия, и еще по свече в каждой руке. И Мари по воде шла к берегу. Мальчишкой я сам это видел. Когда праздник кончался, она уходила опять в озеро и пропадала еще на девять дней.
Однажды на празднике, идя по воде, посмотрела на меня и кивнула так, что у нее тиньон[110] качнулся. Так я понял, что призван в ученики. Она тогда была совсем старая, а я мальчишка семнадцати лет. Я стал служить у ее алтаря и в доме на улице Святой Анны, и в том, что на озере.
Змей приполз к ней маленьким, а со временем стал огромным. Лежал, свернувшись на алтаре, и еды из подношений не касался. Как-то раз вечером змей запел, и Мари сказала мне:
– Смотри хорошенько, Тернер, такое случается раз во много веков.
Она подошла к Великому алтарю и совершила великий обряд. Змей допел и вроде как уснул. Мари прогнала меня спать, а сама вернулась к алтарю.
На другое утро змея на алтаре не было, а перед ним лежала его кожа, набитая травами и разными талисманами. Что Мари сделала с мясом и костями, я так и не узнал. Говорят, что, когда Мари умерла, змей уполз в лес, но это неправда. Вот его кожа, я ее накидываю на плечи, когда нужно призвать силу.
Через три дня Мари села перед алтарем и зажгла большую солнечную свечу, чтобы та светила ей в лицо. Потом обернулась к окну и долго смотрела на озеро. Наконец небо потемнело, и молнии разлетелись по всем его семнадцати частям. По озеру побежали валы, словно стадо овец по полю. Земля дрожала, и дом дрожал. Мари сказала мне:
– Боишься? Правильно, бойся. Вернись домой и сделай алтарь. Тогда к тебе придет сила.
Я побежал домой и все рассказал матери и прочим нашим.
Мари у нас любили. Люди побежали к озеру и хотели войти в дом, но она их не пускала. Колотили в дверь – все без толку. Буря была страшная. Вдруг ветер подхватил дом и швырнул в озеро. А гром все громче, молнии все ярче. Люди нашли лодку и поплыли к дому – он перевернулся набок, но еще не ушел под воду. Выбили окно, чтобы ее вытащить, но она прямо взмолилась:
– Не надо! Пожалуйста! Дайте мне умереть здесь, в озере.
Они не послушали, стали ее тянуть. Мари испугалась, что они утонут, и дала оттащить себя от алтаря. Как только она ступила на землю, все стихло: буря, гром, волны и молнии. В ту ночь она тоже пропела песню и умерла. А мне осталась змеиная кожа и сила, что Мари передала мне.
– Как она работала? – спросила я, чувствуя, что немного расположила его к себе.
– Она подходила к алтарю и искала, пока не становилась одним целым с духом. Потом шла в комнату, где ждали просящие, выслушивала их и отвечала уже как богиня. Скажем, у какой-то женщины был враг. Мари уходила в алтарную комнату, потом возвращалась и садилась на свое место.
Мари Лаво – как извести врага
Женщина говорила:
– Матушка, я пришла с саднящим сердцем, с поникшими плечами, со сломленным духом. Мой враг изводит меня. Из-за него меня все покинули. Он забрал все, чем я владела, все мои деньги, он клеветал, и друзья отвернулись от меня. На коленях молю тебя, матушка, посей разлад в его доме, забери его силу, пусть все дела его прахом пойдут.
Когда Мари отвечала просящим, она была не женщиной. Нет. Она была богиней. Как она скажет, так и будет.
– Дочь моя, теперь я знаю твою муку, знаю все твои беды. Боги мудры, во глубине их мудрости я помогу тебе обрести покой и счастье.
Возьми уксус четырех воров[111], обмокни в него кусок чистого пергамента и напиши имена своих врагов. Хорошо запечатай воском дикобразьей травы[112] и пошли им.
– Когда солнце взойдет и закатится трижды, возьми марсовой воды – ее еще называют водой раздора – и, проходя мимо, разбрызгай перед домом врага. Если это женщина, смешай яйцо цесарки с кайенским перцем и могильной землей, опали смесь у себя в доме и потом вари в чистой дождевой воде, пока не затвердеет. От этого она вечно будет с пустой утробой ходить.
Потом смешай две драхмы[113] порошка проклятия и две драхмы водяного порошка, заверни в бумажку и пошли тому, кто тебя поносил и обижал, тогда проклятие и беды упадут не на твою голову, а на его.
Так ты изведешь своих врагов, заберешь их силу, и они против тебя ничего не смогут. Теперь ступай с миром и сделай все, как я сказала. Враги не будут тебя больше донимать, вредить, ссорить с близкими и клеветать на тебя перед твоими друзьями. Быть по сему.
Мари Лаво – наложение проклятия
Тернер, казалось, забыл обо мне и говорил в пустоту. Он словно был не здесь. В конце он выразительно простер руки и на минуту умолк. Потом еще глубже ушел в себя и продолжал:
– Но тому, на кого она накладывала последнее проклятие, лучше было бы сразу умереть.
Он раздраженно взмахнул рукой, чтобы я не перебивала.
– Она зажигала на алтаре черные свечи, обмытые в уксусе. Иголкой выводила имя на проклятой свече. Потом клала на алтарь – Смерти на колени – пятнадцать центов, чтобы дух повиновался ей. Опускала руки на алтарь и произносила молитву-проклятие.
– О Бог-Мужчина, великий бог! Враги мои изводят меня, оскорбляют, клевещут. Они хулят мои добрые дела и мысли, оскверняют мой дом, проклинают и гонят моих детей. Они лгут на моих родных и строят им козни. О, великий бог, сделай, как я прошу!
Пусть южный ветер опалит их и иссушит, пусть не будет им от него пощады. Пусть северный ветер заморозит им кровь и сведет мышцы, пусть не будет им от него пощады. Пусть западный ветер выдует из них дыхание жизни, пусть у них не растут волосы, пусть отвалятся ногти и искрошатся кости. Пусть восточный ветер затмит им разум и взор, пусть семя их высохнет и будут они бесплодны.
Пусть предки не вступятся за них перед великим престолом, пусть их женщины рожают детей от чужаков, пусть род их прекратится. Пусть их дети родятся слабоумными и параличными и проклянут родителей за то, что дали им жизнь. Пусть не отходят от них болезни и смерть, пусть богатство их расточится, пусть поле их не родит, пусть коровы, овцы, и свиньи, и вся живность перемрет от голода и жажды. Пусть ветер сорвет крышу с их дома, пусть дождь, гром и молния войдут во все его уголки. Пусть основа его рассыплется, пусть размоет ее потопом. Пусть солнце не греет их, а жжет и палит дотла. Пусть луна не даст им покоя, пусть хулит и насмехается, пусть высушит им мозг. Пусть друзья предадут их и заберут всю их силу, все золото и серебро. Путь враги гонят их жестоко и не дают пощады. Пусть рты их забудут сладкую людскую речь, пусть отнимутся языки, пусть вокруг будет одно только запустение, болезни и смерть.
Прошу тебя, Бог-Мужчина, потому что они осквернили меня и опорочили, надорвали мне сердце и прокляла я день своего рождения. Быть по сему.
Тернер сделал тот же завершающий жест и замер в каком-то оцепенении. Я тоже молчала: чудовищное проклятие потрясло меня. Я долго ждала, что он что-то скажет, потом поднялась и пошла к двери. Когда я поравнялась с ним, Тернер выдохнул:
– Дух говорит, приходи завтра.
Я кивнула и вышла.
Тернер – обряд посвящения
На другой день он начал готовить меня к посвящению, потому что никто не смеет приблизиться к алтарю без венца, и никто не смеет надеть венец без подготовки. Венец нужно заслужить.
Что такое венец силы? Он может быть сделан из чего угодно. Тернер венчал меня освященной змеиной кожей. Другие – цветами, пестрой бумагой, тканью, корой сикоморы, яичной скорлупой. Здесь важно не вещество, а суть. Венец без подготовки значит не больше, чем университетский диплом без четырех лет учения.
Подготовка к посвящению напоминает подобные ритуалы прочих мистиков. Аскеза и очищение телесное и духовное, своего рода уход в пустыню. Подробности не имеют значения. По истечении девяти дней я пришла к Тернеру. При себе у меня были три змеиных кожи и чистое белье. Мне предстояло провести три дня в добровольном заточении. Тернер так уверился в моей силе, что отказался взять деньги за посвящение и взял только за колдовские принадлежности, нужные для церемонии.
Накануне заточения я последний раз поела в шесть часов вечера, а перед сном надела на правую ногу чулок.
Наутро в девять со свертком необходимых вещей я вошла в старинный, покрытый розовой штукатуркой дом в Старом квартале. Тернер положил белье на алтарь и прикрыл тахту покрывалом из змеиных кож – здесь я должна была пролежать три дня. Помочь с посвящением пришли другие хунганы. Вместе они соорудили из принесенных мной кож подобие одеяния. Одна превратилась в высокий венец, другая – в накидку, третья – в набедренную повязку. Каждая часть тела имеет свое значение. Вещи положили на небольшой алтарь в углу – это престол змея. Великого[114] призвали сойти на одеяние и пребыть в нем.
После всех приготовлений, в три часа дня, голой, как родилась на свет, я легла вниз лицом на покрывало из змеиных кож. Началось мое трехдневное странствие в поисках духа, который мог принять меня, а мог отринуть. Три дня мое тело должно было лежать в молчании, без пищи, пока дух удалился туда, где духи ищут ответы, недоступные людям во плоти.
Мне нельзя было есть, но у изголовья на столике стоял кувшин, чтобы дух жаждал и искал лишь Подателя Силы. Духу нужна вода, если ее нет, он уйдет на поиски и может забрести в опасные сферы. На него могут напасть злые духи и изранить его, тогда он уже не вернется ко мне.
Я пролежала так шестьдесят девять часов и пережила пять духовных опытов. Проснувшись, я не ощущала голода, лишь чувство невероятного подъема.
Тернер произнес мое имя, и я открыла глаза. Он в жреческом одеянии стоял у Великого алтаря. С ним были еще пятеро хунганов.
– Ищущая, приди, – возгласил он.
Я хотела подняться, но кто-то легко коснулся моего затылка: нельзя.
– Как я должна прийти? – спросил он за меня.
– Приди к духу по бегущей воде, – напевно отвечал Тернер.
Рядом с моим ложем поставили ванну. Мне помогли подняться и подвели к ней. Двое мужчин стали лить в нее воду. Я вступила в ванну и вышла из нее на другую сторону.
– Она пересекла опасный поток в поисках духа, – произнес тот, кто говорил за меня.
– Дух не знает ее имени. Как ее звать?
– У нее нет имени, кроме того, что даст ей дух.
– Я вижу: вот она творит и побеждает молнией. Вот пролагает себе путь громом. Нарекаю ее Подательницей дождя.
Меня снова положили на тахту. Подошел Тернер в сопровождении двух братьев. Один брат держал кисточку с желтой краской, другой с красной. Тернер торжественными движениями нарисовал у меня на спине молнию от правого плеча до левого бедра. Теперь это мой знак навеки. Великий будет являться мне в грозах.
Меня одели в новое белье, закрыли лицо белой фатой и усадили в кресло.
Мне нарисовали глаза на щеках в знак того, что мне доступно иное зрение. На лбу нарисовали солнце. Хунганы приходили и творили обряды, но со мной никто не говорил. Я не смела открыть рта, пока лицо мое скрыто фатой. Тернер надрезал мне кожу на правом мизинце, собрал брызнувшую кровь в чашу и смешал с вином. Потом он и каждый из пяти хунганов капнули своей кровью в другую чашу и тоже смешали с вином. Я причастилась их кровью, а они, начиная с Тернера, отпили моей.
В полдень меня усадили перед великолепно убранным алтарем. Посреди него на горке священного песка стояла огромная свеча для причастия, на которой было выведено мое имя, рядом пять больших тортов с разноцветным кремом, блюдо с медовым хлебом святого Иосифа[115], булки в форме змей, оладьи из шпината с яйцом, жаренные в оливковом масле, люффа в кляре, говяжье жаркое, вино, по два больших букета желтых, красных и белых цветов, тридцать шесть тонких желтых свечей и бутыль со святой водой.
Тернер усадил меня и встал сзади. Голову его украшал праздничный убор, в руке был венец силы.
– Дух, прими ее! Слышишь ли ты меня, дух? Примешь ли ее? Молю тебя, дух, прими ее, она достойна!
Он поднял венец и с минуту держал его у меня над головой. В комнате стояла полнейшая тишина. Потом Тернер откинул фату с моего лица и увенчал меня силой. Он зажег мою свечу, даруя мне право самой зажигать огонь. Хунганы торжественно зажгли остальные свечи. Начался пир. Тернер протянул мне бокал с благословенным маслом:
– Отпей так, чтобы не почувствовать вкуса.
Я глотнула, после чего Тернер пригубил остаток и передал бокал брату, сидевшему справа, тот – дальше, и так по кругу.
– Сначала возьмите оладьи, – велел Тернер.
Так мы и сделали. Мы ели, смеялись, радовались, хоть и знали, что в полночь нас ждет последний обряд.
Около десяти мы уселись в старый «студебекер». Тернер на грузовичке показывал дорогу. Мы громыхали по шоссе 61, пока не достигли условленного места. Тернер вылез из грузовичка и что-то выгрузил. Подручные отогнали грузовичок обратно в город. Было одиннадцать с небольшим. На болоте было мрачно и сыро. Мы, спотыкаясь, прошли вглубь и увидели небольшую поляну посреди леса, рядом с озером. В четырех ее концах горели свечи, означая четыре стороны света и четыре ветра. Слышно было, как где-то каплет вода. Шепча заклинания, хунганы набрали веток и связали в веник. Кто-то сгреб горсть сосновых игл. Тернер благословил девять листков бумаги, что мне велели взять с собой, – на них мне предстояло при свете фонаря девять раз написать свою просьбу. Из клетки вывели черного барана и поставили посреди поляны. Животное оторопело смотрело перед собой. Странные звуки заклинаний раздавались все громче. Я спросила Тернера, что мне говорить.
– Со временем узнаешь. Этому не учат, само придет. А если не придет, то молчи.
Повторяя заклинания, хунганы принялись гладить барана по голове и холке. Голос Тернера звучал все мощнее. Наконец Тернер взял сосновые иглы и стал пихать их барану в ноздри. Тот сопротивлялся, но вот сверкнул нож, и у барана словно подломились ноги, он повалился плашмя со слабым криком. Ему в горло засунули мои листки с просьбой, чтобы он прокричал ее Великому. Кто-то из хунганов схватил веник, обмакнул его в кровь и стал сильно мести вокруг умирающего барана – от углов, где притаились четыре ветра, в середину. Он мел все время, пока текла кровь. Земля, матерь Великого и всех нас, получила свою жертву.
Тернер очертил барана острой палкой, и хунганы начали копать. Не касаясь туши, они откидывали землю с боков и снизу, и баран медленно погружался в яму. Потом его накрыли листками с просьбой, закопали и зажгли на могиле белую свечу. Спотыкаясь, мы побрели обратно к дороге, где стоял «студебекер».
Я училась у Тернера пять месяцев и узнала все обряды и заклинания Мари Лаво. Здесь я не могу раскрыть ее секреты, как и секреты других колдунов.
Тернер – как удержать неверного мужа
Мы проводили и обряды, изобретенные самим Тернером. Однажды к нему пришла разгневанная женщина и потребовала, чтобы он за любые деньги присушил к ней неверного мужа.
Тернер дал ей кусок бечевки, «обработанный» на алтаре:
– Вот, измерь ему то самое, только так, чтобы он не знал. Во сне измерь и приноси бечевку обратно.
На следующий день женщина пришла не в девять, как ей велели, а в десять, и Тернер велел ей ждать полудня, потому что двенадцать – добрый час, а десять – недобрый. Потом Тернер взял бечевку, завязал на ней девять узлов и привязал к бечевке подлинней, которую завязал у женщины на талии.
Для обряда женщина должна была полностью раздеться. Тернер срезал ей волосы слева под мышкой и справа в паху и смешал их. Потом то же самое справа под мышкой и слева в паху. Волосы он положил на алтарь и сжег в молитвенном пламени, заклиная, чтобы муж снова полюбил жену и забыл всех прочих. Женщина ушла очень довольная, а через пару дней привела подругу.
Тернер, беззубый, с берберским лицом сказал новой гостье:
– У тебя беда.
По телу его пробежала дрожь.
– Я ее вижу, она всю комнату заняла. Чувствую боль твою, обиду, злость. Что за мужчина тебе жить не дает?
– Брат мужа. Он меня ненавидит, вредит мне, как только может, – женщина произнесла это таким ровным и тусклым голосом, что казалось, она шутит. – Я хочу, чтобы он уехал или умер. Лучше умер. Да! – вдруг выкрикнула она. – Лучше бы он давно сдох, не следил бы за мной, не наговаривал. Он ведь врет! Все врет! Когда он сдохнет, я праздновать буду!
– Чувствую твою великую ненависть, – сказал Тернер. – Она всегда с тобой. Я никого не убиваю, а вот с места его согнать могу, если хочешь. Уедет и не вернется. Я в мире духов поставлю стражу вдоль дороги, они его не пропустят. Сделаю так, чтобы он в Новый Орлеан ни ногой. Ты его больше не увидишь. Все его забудут, и дела его забудутся.
– Хорошо, это мне подходит, – сказала женщина. – Когда ты его прогонишь?
– Это только дух знает. Прогоню – поймешь.
Женщина оставила деньги и ушла, а Тернер долго в молчании сидел у змеиного алтаря. Потом велел мне купить девять живых черных кур и немного уксуса четырех воров. Сам же он взял девять палок, на каждой из которых я написала имя того человека. В тот же вечер в десять часов мы вышли в маленький задний дворик (такие дворики не редкость в Новом Орлеане) и по кругу вбили в землю девять кольев. К каждому колу за левую ногу привязали по курице. Из девяти палок с именем жертвы развели костер, окропили землю уксусом, и Тернер начал плясать: от огня к кольям с бьющимися курами и обратно. В бешеной пляске он выдергивал курам перья и пускал по всем четырем ветрам. Трижды повернувшись вокруг себя, выкрикивал имя жертвы и расшвыривал перья.
В тусклом свете костра перепуганные куры квохтали и хлопали крыльями. Я должна была твердить имя жертвы и бить палкой по земле, что исполняла с большим усердием. Тернер плясал. Потом он стал хватать куриц одну за другой и отрывать им головы. Кружась и отплясывая, он, казалось, вошел в состояние гипноза. Разделавшись с последней курицей, он жадно глотнул вина и упал перед алтарем. Когда он поднялся, мы присыпали кур пеплом от костра, и я пошла заводить машину. Проехав с милю по одному из главных шоссе, мы выбросили на обочину курицу. Через милю еще одну, и еще, и так девять раз. Духам куриц приказано было не впускать негодяя обратно в город, после того как тот выедет.
Наконец пришел день, когда Тернер сказал, что научил меня всему и очень мной доволен. Он предложил мне остаться и быть его напарницей: скоро, мол, все дело перейдет ко мне. Дух сказал, что я его последняя ученица и что жить ему осталось год и семьдесят девять дней. Тернер хотел, чтобы я осталась с ним до конца. С тяжелым сердцем мне пришлось отказаться.