Анатоль Пьер
Анатоль Пьер – окторон[116] средних лет. Он католик и, по его собственному, весьма сомнительному, утверждению, состоит в дальнем родстве с Мари Лаво.
У Пьера самое великолепное святилище из всех, что мне доводилось видеть. Алтарная комната расположена в отдельной пристройке, непосвященным вход в нее заказан.
Узнав, что я работала с другими хунганами, он легко согласился взять меня в ученицы.
Пьер – человек нервный и порывистый, он, бывает, грубит заказчикам, невзирая на полученный аванс. Впрочем, он быстро привык к моему обществу и уже в конце первой недели стал готовить меня к посвящению.
Вот как все было.
Обряд посвящения
В воскресенье Пьер велел мне собрать к четвергу все необходимое для омовения. Я должна была купить духи «Японская жимолость», лавандовую и флердоранжевую воду, приготовить крепкий отвар петрушки и иметь наготове сахар и мятный бальзам Уэчера. Еще нужны были две длинные розовые свечи: одна будет гореть во время обряда, другую Пьер зажжет в своей тайной комнате.
В четверть одиннадцатого он пришел ко мне в Бельвиль-корт[117] проверить, все ли готово. Мы до половины наполнили ванну теплой водой, и Пьер влил туда все составляющие, добавив еще горсть соли и три столовые ложки сахара.
Свечи были омыты в субботу, одна из них уже горела у Пьера на тайном алтаре. Другой он трижды очертил края ванны: «In nomina patria, et filia, et spiritu sanctus, Amen»[118]. Он сделал на свече четыре отметки и зажег ее. Потом трижды воззвал к духу:
– Благой дух по имени Мокасин, ответь мне!
Я трижды повторила это, прищелкивая пальцами.
Потом, уже готовая, я легла в ванну, и учитель омыл меня, уделяя особенное внимание голове, спине и груди: «отсюда ты всем управляешь». Он порезал мизинцы мне и себе, и мы скрепили нашу связь кровью:
– Теперь ты плоть от плоти моей и частица великого духа. Ни я, ни он никогда тебя не покинем.
Он вытер меня, я надела новое белье, купленное для этого случая и окропленное гераневым маслом. Теперь я должна была лечь на диван и девять дней утром и вечером читать третью главу книги Иова. Пьер дал мне маленькую Библию, которую «посетил» дух, и открыл имена тех, к кому я буду взывать во время колдовской работы. О любой силе нужно просить Великого Мокасина. Он же пробудит для меня духов, помогающих в разных особых случаях. Чтобы прогнать тревогу, нужно взывать к Кенгуру, чтобы наколдовать свадьбу – к Дженипи, чтобы убить человека – к Смерти. Если дело одному духу не по силам, обращаются к «семнадцати частям» духа.
Пьер велел мне четыре дня с одиннадцати до часу жечь розовую свечу в углу комнаты, смотрящем на северо-восток (вот для чего были нужны четыре отметки). Пока горит свеча, я должна была молча говорить через нее с духом.
На пятый день Пьер вернулся, и мое обучение продолжилось, но я уже перешла на новую, более высокую ступень. Я расскажу здесь лишь немногое из того, что узнала за четыре месяца.
Вскоре после моего посвящения к Пьеру пришел человек по имени Матси Айвинс. Пьер сразу проникся к нему инстинктивной неприязнью и потому не стал помогать вопросами, предоставив мистеру Матси самому кое-как объяснить свое дело.
– Мне вредят, Пьер. Изводят. Я уже за жизнь свою боюсь.
– Врешь, – отрезал Пьер.
– Не вру! Я у порога находил разные вещи, и во дворе тоже. Я знаю, кто это делает.
– Еще бы ты не находил! Ты с чужой женой спишь, а страшно тебе, потому что муж пообещал тебя убить. Решил, дурак, что можешь меня обмануть. Расскажи честно, что там у вас и чего тебе надо.
– Я хочу… хочу, чтобы он умер. Он поклялся, что убьет меня. Если одному из нас умереть, то пусть лучше он, чем я.
– Я так и понял, что ты за чужой смертью пришел. Я на смерть не люблю работать.
– Помоги мне, Пьер. Я, как стемнеет, боюсь по улице пройти. У нас с той женщиной все по-настоящему, отступать поздно. Он все равно чахоточный, а я здоровый, я жить хочу.
– Ладно, хватит. Сколько у тебя денег?
– Двести.
– Моя цена двести пятьдесят, если я вообще возьмусь.
Пьер повернулся ко мне и стал перечислять вещи, которые мне понадобятся, чтобы работать самой. Казалось, он забыл о посетителе.
– Не знаю, достану ли еще пятьдесят, – сказал тот. – Времена тяжелые, денег в обрез.
– Тогда прощай, мы люди занятые. Может, оно тебе и не нужно. Переедешь просто, да и все.
– Куда я перееду? У меня тут дело свое, грузоперевозки. Ладно, я заплачу. Когда ты все сделаешь?
– Это тебе знать не нужно. Плати и ступай домой с верой в сердце.
Обряд на смерть
На другое утро Пьер велел мне купить черную курицу, бычий мозг, язык и сердце. Когда я вернулась, он уже приготовил большую банку злого уксуса[119] и девять раз написал на листке имя врага Матси. Надрезал бычье сердце, положил внутрь листок и сколол края восемнадцатью стальными иглами. Опустил сердце в банку узким концом вниз.
На главном алтаре, покрытом черной тканью, стояла грубо вырезанная фигура Смерти – она должна была защитить нас от погибельных сил.
Мы зажгли на алтаре черные свечи и увенчали Смерть черным венцом. У ног ее положили листок с именем, написанным девять раз, и поставили на него банку с сердцем. Свечи должны были гореть двенадцать часов.
Потом Пьер соорудил гроб шести дюймов в длину и послал меня за куклой, которая должна была изображать врага. Мы одели ее в черное, положили в гроб поверх листка с именем и оставили открытый гроб на алтаре. Потом сели в машину, заехали подальше и вырыли большую могилу. В нее мы бросили черную кошку и накрыли тканью, придавив ее по краям, чтобы кошка не могла выбраться. Черную курицу вынули из клетки, влили ей в рот полстакана виски, настоянного на листке с именем, бросили ее к кошке, зарыли и оставили на месяц.
В ту же ночь мы начали жечь черные свечи. Приладили в бочке девять свечей и каждую полночь приходили взывать к Смерти, чтобы та прилепилась к тому, кто должен умереть. Дело шло о мести, поэтому Пьер откусывал у свечей нижние концы и зажигал их не сверху, а снизу.
По истечении месяца мы похоронили гроб с куклой поверх останков кошки и курицы. В изголовье и в ногах могилы положили букеты белых цветов.
Бычий мозг на блюде, обложенный девятью стручками острого перца, мы поставили на алтарь – от этого случается безумие и удар. Язык разрезали с одного конца, вложили листок с именем, скололи разрез булавками, после чего положили язык в ту же могилу.
– Черные свечи должны гореть девяносто дней, – сказал Пьер. – Он умрет. Такое никто не выдержит.
Девяносто дней Пьер ночевал в алтарной комнате в гробу, обитом черной тканью. Тот, кто должен был умереть, умер.
Один колдун переманивал у Пьера клиентов, при этом безбожно ругал его и нахваливал себя. Пьер злился, но терпел, покуда не надоело:
– Что-то он больно расхвастался. Надо на него водянку наслать, чтобы попритих.
Обряд с кирпичом на водянку
Мы украли новый кирпич. Пьер написал имя соперника на девяти черных свечах и девять раз – на листке бумаги. Листок положил на кирпич исписанной стороной вниз и крепко-накрепко привязал бечевкой. Девять дней мы зажигали по свече в день, потом Пьер вырыл скважину до почвенных вод и медленно опустил в нее кирпич со словами:
– Как кирпич воду втягивает, так мой враг пускай от воды опухнет.
Глава четвертая
Отец Уотсон
Об отце Уотсоне, или Курчавом Кочете, я была наслышана немало. О нем рассказывали те, кому он помог, их друзья и паства, дважды в неделю сходившаяся к нему в зал собраний «Миртовый венок». Уотсон протестант, но прозвание «отец» указывает на тяготение к католичеству.
Как-то вечером я пришла на одно из его собраний и села в первом ряду. Приближенные Уотсона сидели на сцене или сновали туда-сюда, завершая приготовления. В качестве пролога было спето несколько гимнов и произнесена молитва.
Наконец появился Уотсон в пурпурном одеянии, перехваченном золотистым витым поясом. У него была представительная, осанистая фигура – как раз для подобных нарядов, о чем он, думаю, догадывался. Между гимнами и молениями отец Уотсон рассказывал о своей невероятной силе: он может проклясть любого, и проклятие прилипнет навеки. Он может снять проклятие, кто бы его ни наложил. Потому его так и прозвали – Курчавый Кочет. В здешних местах многие держат курчавых кур-шершеток: считается, что они умеют чуять и выкапывать заговоренные вещи. Такая слава пошла, конечно, из-за их жутковатого взъерошенного вида.
Уотсон умел, раз взглянув человеку в лицо, «прочесть» его всего. Мог и без взгляда, достаточно было просунуть два пальца ему в дверь или просто сказать, какого роста человек и какие у него волосы, – Уотсон «прочел» бы его, как бы далеко тот ни находился. Курчавый Кочет был всемогущ и изнывал без достойного соперника.
Он за девятнадцать лет предсказал собственную смерть с точностью до минуты, хоть сам с детства ни разу не простудился. Это Бог ему подсказал.
Кочет продавал пакетики с бесподобным любовным снадобьем и ключи, открывающие любую дверь и устраняющие любое препятствие. Это были новые ключи, которые Бог послал ему с еврейским мальчиком. Старые ему тоже в свое время принес еврей, они теряли силу, если их уронить. Новые можно было ронять сколько угодно, они были много мощней и стоили по пять долларов.
Когда собрание закончилось, я договорилась с Кочетом, что приду к нему на следующий день.
Я уже понимала, что притягивает к нему людей. Он был сложен, как Пол Робсон[120], и обладал гипнотической притягательностью Распутина. Казалось, женщина, решившая бежать от него, не сделав и двух шагов, дрожа упадет к его ногам. В действительности именно так оно и было.
Мэри, жена Кочета, знала, как слаба ее власть над супругом, и постоянно собиралась от него уйти.
– Меня только он держит, – говорила она, указывая на большой коралл-мозговик, лежавший на алтаре на самом почетном месте. – Там вся его сила. Если бы мне кусочек такого, я бы ушла и сама работала. Только вот как его раздобыть?
– В Южной Флориде их пруд пруди. Но если именно этот такой ценный, забери его, пусть Кочет себе новый найдет.
– Бог с тобой, что ты говоришь! Это – сразу смерть! Кочет слишком сильный. Знаешь, я от него уйду, – шепотом добавила она. – А ты мне достань кусочек этого, ну, ты понимаешь…
Тут вошел Кочет, и Мэри вся переменилась. Но каждый раз, как мы оставались наедине, она твердила одно и то же:
– Вон, видишь, на алтаре лежит? Как вернешься во Флориду, достань мне кусочек. Я уйду, а он пускай остается со своими потаскухами… – заслышав шаги мужа, она резко умолкала и принималась принужденно смеяться.
Итак, я стала ученицей преподобного отца Джо Уотсона, иначе именуемого Курчавый Кочет, и жены его Мэри, во всем ему помогавшей. Мэри «прислуживала у алтаря», то есть пока муж говорил с заказчиками и решал, какой нужен обряд, она готовила алтарь и банки. В кухне у них стояла банка с медом и сахаром: в ней вершилась вся «сладкая» работа. Имена и желания писали на бумажках и опускали в мед. К тому времени в ней скопилось с полсотни бумажек. Еще была банка для ссор и разводов, наполненная уксусом и горьким кофе, в ней тоже плавали бумажки.
Когда меня наконец приняли в ученицы, первым моим заданием было «пылить» в указанных мне домах – подбрасывать яблоки и орехи-пеканы. Зачем это нужно, мне не говорили. Через две недели пришло время посвящения, первого шага на пути к вратам тайны.
Обряд посвящения
Мне предстоял обряд «витой лозы». Я должна была пять дней прожить целомудренно, а накануне посвящения не выходить из дома и поститься. Можно было смачивать гортань водой, но не глотать.
На другое утро к девяти я пришла к своим учителям. С ними было еще шесть человек, то есть всего получалось девять. Мы все были в белом, кроме Уотсона, облаченного в пурпурные одежды. Не проронив ни слова, мы сразу прошли в алтарную комнату.
Алтарь сиял. Три свечи горели вокруг бутыли со святой водой, еще три – у ведерка со священным песком, и в песке зажжена была большая свеча цвета слоновой кости. Посредине была картинка со святым Георгием и заветный коралл.
Уотсон подошел к алтарю, остальные, включая меня, уселись на стульях вдоль стены. Уотсон обмыл восемь длинных синих свечей и одну черную. Потом по очереди зажег синие свечи от стоявших на алтаре и установил на полу извилистой линией наподобие змеи или лозы. Подозвал меня к алтарю. Я подошла, и Кочет с женой оба возложили на меня руки. Кто-то подал мне черную свечу: ее нужно было зажечь от всех синих по очереди. Я склонилась к первой свече, зажгла и тут же пальцами затушила огонек. Потом – ко второй, третьей, и так восемь раз. Держа свечу в левой руке, я протянула правую отцу Уотсону, который отвел меня обратно к алтарю. Мы двинулись лабиринтом горящих свечей, от восьмой к первой. Обошли вокруг седьмой, пятой и третьей. Дойдя до алтаря, Уотсон приподнял меня под мышки и поставил на приступку.
– Дух! – возгласил он. – Вот она стоит перед тобой без дома, без друзей. Она молит, чтобы ты принял ее!
Потом мы снова двинулись от первой свечи к восьмой, обойдя кругом третью, пятую и седьмую. Вернулись к алтарю. Уотсон снова воззвал к духу, взял меня на руки и понес. Теперь я должна была ногой сбивать свечи. До тех, что не получилось сбить в первый раз, можно было дотянуться на обратном пути. В третий раз поднятая на приступку алтаря, я затушила свою черную свечу.
– Отныне, – произнес отец Уотсон, – ты повелительница свечей. Можешь зажигать их, и гасить, и работать с духами по всей земле.
Он подобрал с пола синие свечи и раздал присутствующим, а черную оставил себе. Мы встали в круг и получили каждый по две спички, которые нужно было держать в правой руке. По условному знаку мы наклонились, чиркнули об пол, и все наши свечи вспыхнули разом. Отец Уотсон, ритмично шагая, подошел к женщине, стоявшей справа от него, и обменялся с ней свечами. Она обменялась с соседом, и так далее, пока черная свеча, описав круг, не вернулась к Уотсону. Меня усадили на табурет перед алтарем, слегка окропили святой водой и припорошили священным песком – так я была миропомазана в моем новом сане повелительницы свечей.
Мы перешли в соседнюю комнату, где нас ждал завтрак из фруктов и тушеной курицы. Завязался разговор. Девять свечей, горевших во время обряда, завернули и отдали мне. Жечь их нельзя – только при работе зажигать от них другие свечи.
Через несколько дней мне было позволено работать самой. Мне было боязно, в чем я честно призналась Кочету.
– Поначалу всегда так, – ответил он. – Ничего, научишься. Я с тобой, так что не бойся. Поговори, узнай, чего человек хочет, потом приходи ко мне.
Часа не прошло, как явилась моя первая просительница. Один человек тяжело ранил ее мужа, чуть было не застрелил. Его посадили под арест до суда, но женщине было неспокойно.
– Поймите, – несчастная чуть не плакала, – ведь ему ничего не будет! Говорят, за него какие-то белые вступились, богатые люди. Его прямо из суда отпустят. А я хочу, чтобы его осудили. Он ведь нарочно к мужу прицепился, только предлог искал. Помогите нам. Если не вы, то никто не поможет.
Я пошла к Кочету узнать, что делать.
– Ну, это заборчик невысокий, – сказал он, имея в виду, что дело несложное. – Возьми с нее пять долларов, пусть успокоится и идет домой. Он свое получит. Вступились за него белые или не вступились, а присяжные зададут ему жару.
Женщина заплатила мне и удалилась, совершенно уверенная в могуществе отца Уотсона. А мы с ним прошли в алтарную комнату.
Обряд наказания
– Запоминай. Если хочешь, чтобы человека наказали в суде, напиши его имя на бумажке и положи ее в сахарницу или еще какую-нибудь глубокую посудину. Вот, бери сейчас карандаш и пиши. Теперь клади. Сверху – перец красный и черный. Не бойся, сыпь как следует. Туда же гвоздь и на пятнадцать центов нашатыря. Теперь бери два дверных ключа: один в сахарницу, второй прислони к ней. Готово. Каждый день приходи в двенадцать и переворачивай тот ключ, что снаружи. Этот подлец у нас в тюрьме насидится. И как перевернешь, подливай в сахарницу чуть-чуть уксуса. Все у нас выгорит, главное с верой подходить. Это дело я целиком тебе доверяю, посмотрим, какова ты. Но пока погоди, пойдем со мной, послушаешь следующую.
Нас дожидалась женщина лет тридцати с небольшим, вялая и слабосильная на вид.
Кочет мгновенно вошел в роль и сделался похож на великолепного пурпурно-коричневого ангела-офанима[121].
– Доброго утра тебе, сестра… сестра…
– Мерчисон, – подсказала та.
– Как тебе помочь, сестра Мерчисон?
Гостья настороженно посмотрела на меня. Кочет понял:
– Не бойся, милая, это своя. Она мне будет помогать.
Женщину это, кажется, не убедило, но она рассказала нам о своем деле:
– У меня две женщины на одной кухне. Свекровь живет с нами, меня ненавидит и мужа против меня настраивает. Я пыталась ее из дома выжить – ни в какую. Вот, пришла к вам.
Обряд изгнания из дома
– Это мы быстро поправим. Возьми плоскую луковицу. Если бы это был мужчина, то нужно было бы продолговатую, с острым кончиком. Вырежь сердцевинку, пять раз напиши имя свекрови на бумажке, засунь внутрь, а сверху вставь то, что вырезала. Как только она выйдет из дома, прокати луковку ей вслед, только сразу, чтобы никто через порог не переступил. И загадай, чтобы она ушла из твоего дома. Через две недели съедет.
Женщина заплатила и ушла.
Той же ночью мы провели ритуал в алтарной комнате. Взяли красную свечку, зажгли и сразу потушили, чтобы только оплавить кончик. Разрезали ее на три части и опустили в стакан со святой водой. В полночь пришли к дому заказчицы. Кочет произнес: «Во имя Отца, во имя Сына, во имя Святого Духа», трижды сильно встряхнул стакан и с размаху швырнул оземь:
– Пусть она уйдет.
Мы тут же поспешили домой – другой дорогой, как требует колдовское искусство.
Как-то раз к нам пришел человек, затаивший зло на всеми любимого священника:
– Разбогател, в гору пошел. Попридержать бы его. А то, говорят, скоро в епископы пролезет. Можете ему помешать? У меня сорок долларов, плачу сразу.
Обряд на неудачи
В ту ночь алтарь светился синим. Мы написали имя священника черными чернилами, разрезали спину тряпичной кукле, засунули бумажку внутрь вместе с куском алоэ и кайенским перцем и зашили черной нитью. Связали кукле руки за спиной и обмотали голову черной тканью, чтобы священник был как слепой и ничего у него не ладилось. В конце поставили ее на колени в темном углу – теперь жертве не позавидуешь. Если стронуть куклу с места, чары спадут.
Когда я справилась с несколькими заданиями, отец Уотсон сказал:
– Ты далеко пойдешь. Но тебе нужна кость черного кота. Есть работа, которую делают в глубокой тайне, за пределом людского зрения. Иногда нужно стать невидимым…
Но мне еще предстояло подготовиться к этому ужасному обряду.
Кость черного кота
Сперва мы ждали погоды. Когда зарядил ливень, выставили во дворе новую посудину – раньше было нельзя, иначе на нее посветит солнце. По той же причине воду нужно заносить в дом, когда дождь поутих, но еще не прекратился. Если в небе блеснет молния, вся работа пойдет насмарку.
Наконец мы набрали воды для ванны, и мне было велено поститься и «искать». Кочет запер меня в комнате, очищенной дымом, и я сутки провела без еды. Каждые четыре часа мне давали вино, от него я не пьянела в общепринятом смысле, но как будто утрачивала тело и обретала особенную ясность разума.
Когда стемнело, мы отправились на поиски черного кота, которого я должна была поймать собственными руками. Это, скажу вам, весьма непростое дело.
Потом мы пришли на тайную поляну в лесу, где был выложен круг из девяти подков, призванных нас «защитить». Мы развели костер и подвесили над ним большой железный котел с крышкой. Кот испуганно дрожал. Когда вода закипела, я бросила его в котел.
Когда он закричал, я прокляла его, как меня учили. Он крикнул трижды, в последний раз уже слабо и обреченно. Котел захлопнули, в яростно пылающий огонь подбросили еще хворосту. В полночь мы подняли крышку. Вот оно, начинается! Я должна была пробовать кости на вкус, пока одна из них не окажется горькой.
Вдруг Кочет и Мэри бросились к котлу.
– Осторожно! – крикнул Кочет, испуганно озираясь. – Это за тобой пришли! Держись!
Меня охватил какой-то нездешний ужас. Может быть, в ту минуту я впала в транс. Огромные существа-полузвери кинулись на нас со всех сторон и остановились на границе круга. Гром шагов, неописуемые звуки, картины, чувства. Смерть подошла вплотную, казалось, это конец. Не знаю. Много раз я возвращалась памятью к той ночи, переживала все заново, но сказать могу лишь одно: не знаю. Не знаю.
Еще до рассвета я вернулась домой с маленькой белой костью.